Господи! Зачем мы так ошибаемся в молодости, нелепо, бездумно, порой непоправимо? Или это не мы, то есть не наши ум и душа, а наше созревшее тело, его желания, властно управляющие нами вопреки здравому смыслу и воспитанию?

Она подхватила дорожную сумку и вышла из автобуса на центральной площади. Чего только не было на ней! Кроме автобусной стоянки, здесь пестрел всеми красками лета небольшой рынок, стоял пивной ларек, а рядом с ним пара пластмассовых столиков и столько же стульев. Кроме этого имелись будка сапожника, тележка мороженщицы и газетный киоск. Правда, народу на площади было немного: трое мальчишек покупали эскимо, двое парней пили пиво, да несколько женщин торговались с продавцами на рынке. И то сказать, откуда ж взяться праздному народу в такое время на площади, когда в поле и на лугах сейчас самая страда: прополка, сенокос и что там еще? Татьяна имела смутное представление о сельхозработах в июне. Она пошла по главной улице села, разглядывая новостройки: большой торговый центр, двухэтажную школу, солидное здание администрации, перед которым в ряд стояло несколько иномарок. «И здесь не отстают от времени», – почему-то с сожалением подумала Татьяна. Она спросила проходившую мимо девушку, где находится улица Октябрьская. Выслушав ответ, свернула в небольшой проулок, который и вывел ее на Октябрьскую, прямо к коттеджу Виталия.

За забором, сделанным из сетки «рабица», сквозь кусты сирени был виден двухэтажный, из белого кирпича дом. Татьяна открыла калитку и вошла в большой, ухоженный двор, выложенный розовой тротуарной плиткой. В его глубине стояли всевозможные постройки. Под окнами застекленной террасы цвели бордовые пионы. Из живности во дворе была лишь черная кошка, гревшаяся на солнышке на высоком крыльце. Татьяна разочарованно огляделась и вздохнула. Ее ожидания не оправдались. И почему она вбила себе в голову, что ее встретит деревенское подворье – с лужайкой, курами и козами, теленком на длинной привязи и колодцем под замшелым навесом? Особенно ее разозлила эта розовая плитка. «Ни дать ни взять – набережная в Ницце, черт бы вас побрал с этой цивилизацией!» Она не успела подняться на крыльцо, как дверь открылась и появился сильно постаревший, седой как лунь дядя Паша. Татьяна сразу узнала его, несмотря на перемены. Узнала по неизменной улыбке и синему взгляду, хоть и поблекшему от времени, но все такому же пристальному и лукавому.

– А я смотрю в окошко, думаю: что за дама к нам пожаловала? Из администрации, что ли? Пригляделся, а это наша Тата.

Татьяна быстро поднялась по ступенькам, растроганно обняла старика:

– Здравствуй, дядя Паша! Угадал, из администрации ваша Тата, только из другой, не кармашевской.

– Знаем, знаем. Тамара писала. Высокий пост занимаешь. Не долететь до тебя.

– Да бросьте, дядя Паша! Сами-то, куркули деревенские, понастроили хором, не знаешь, на какой козе подъехать.

Дядя Паша сморщился, махнул рукой – дескать, не мое это дело, – поднял Татьянину сумку и легонько подтолкнул племянницу в открытые двери:

– Проходи в дом. Мои-то на работе. Виталий должен на обед подъехать, а Надежда в своей столовой. У них в это время самая запарка. А внук Колька к матери в столовую на обед ходит, там ему ближе от работы топать.

Пока Татьяна принимала с дороги душ, Павел Федорович накрыл стол в гостиной. У снохи никогда не пустовал холодильник. Да и в подполе банок с соленьями и маринадами целая полка, еще с прошлого года не тронуты стоят, так что есть чем потчевать, врасплох гости не застанут.

– Садись, гостьюшка дорогая, в ногах правды нет. Давай, что ли, с дороги вишневки с тобой дерябнем! – весело усаживал за стол Татьяну Павел Федорович, когда она, посвежевшая после душа, вошла в нарядную гостиную.

– Ох, дядя Паша, знал бы ты, как мне эти застолья поперек горла стоят. Ты только не обижайся. Это я о работе своей.

– А что так? – не обиделся старик, разливая по рюмкам густую, рдяную на просвет, пахучую настойку.

– Сейчас в моде всякого рода презентации и приемы, – пояснила Татьяна, поднимая рюмку и вдыхая аромат вишневки, – а на них без выпивки как-то не обходится. И отказываться нельзя. Не так поймут.

– Ничего. С вишневки не запьянеешь. Я в нее всяких трав целебных добавляю, так что и веселье, и польза «в одном флаконе», как говорит мой внук Колька.

Они выпили, закусили домашним холодцом, жареной свининой с картофельным пюре, салатом из свежей зелени.

– А где внук-то? Кстати, сколько ему?

– Кольке-то? Да уж в армию пора. Осенью забреют. А пока в гараже, автослесарем работает. А Оксанка, старшая внучка, замужем давно. Живут отдельно, на Береговой.

– На Береговой? Это там…

– Помнишь? Там, там…

Он крякнул, полез в карман за сигаретами.

– Ничего, что я закурю? Надежда-то не дозволяет в комнатах курить.

– А я бы тоже закурила. Я ведь смолю почище некоторых мужиков.

– А мы щас окошко растворим, дым и выйдет. Сегодня погода славная. Нынче погоды стоят как на заказ. Сенокос начался…

Павел Федорович подошел к окну, открыл его настежь.

– На Береговой внучка живет, только не в родительском доме, а в новом, правда, еще не достроили до конца. Им банк кредит на строительство дал. Муж у нее, Александр, хорошо зарабатывает. Он комбайнер, а между жатвой – шофер на грузовике. В сезон-то у него большой заработок бывает. Так что расплатятся с кредитом, ничего. Щас молодежь все в кредит покупает: машины, мебель… Виталий вон тоже «нексию» в кредит взял.

Они помолчали, думая каждый о своем.

– А с нашим домом не знаю, что и делать. Продавать вроде жалко. Вся жизнь в нем прошла. Родителей оттуда на погост снесли. Да и родился я в нем, в этом доме. Соседка роды принимала. Пока за фельдшером, значит, в район отец ездил, я уж вот он, тут как тут, у мамки под боком. Приезжают, а она уж грудь дала, кормит меня. Фельдшерица давай ругаться, мол, не по правилам все сделано, не по санитарии, а чего уж, дело сделано, – смеялся Павел Федорович.

– Так ведь и ваши с тетей Марусей дети там родились, – подбавила Татьяна масла в огонь.

– А как же. Конечно, теперь уж по всем правилам, в роддоме жена рожала, но привозил-то я их туда, на Береговую. Эх!

Он снова закурил, закашлялся, махнул рукой. В прихожей стукнула дверь, и вскоре на пороге гостиной показался Виталий. «Хорошо, что выпила. Не так стыдно разговаривать с ним», – подумала Татьяна и встала навстречу двоюродному брату.

– Таня?! Вот так встреча! И как ты вдруг вспомнила про бедных родственников? Не ожидал, – с искренней радостью воскликнул Виталий. И не успела Татьяна опомниться, как оказалась в крепких, пожалуй, чересчур крепких объятиях брата.

– Ты умойся сначала, поди, руки в солярке, а потом уж… – сдерживая свою радость от их встречи, проворчал Павел Федорович.

– Это я сейчас, быстро! – возбужденно произнес Виталий и убежал в ванную.

– Ишь как обрадовался, – приговаривал Павел Федорович, наполняя рюмки вишневкой, от которой якобы «не запьянеешь». – Он часто о тебе вспоминает. Говорит, зазналась совсем в своем городе, носа не кажет в нашу деревню. У него ведь сестер-то нету. Ты одна. Брат его, Михаил, тоже в городе живет. К нам часто наведывается. На рыбалку, по грибы-ягоды ходят с Виталием. А вот ты забыла нас. Приезжала еще девчонкой, и все, как отрезала. Что так?

– Я и сама не знаю, как это вышло, – соврала Татьяна. – Работа. А в отпуск все больше по югам да по заграницам. И потом… Нечем мне хвастаться, дядя Паша. Сам понимаешь. Ни мужа, ни детей.

Павел Федорович опять крякнул, опрокинул одним махом рюмку настойки и снова закурил.

Вошел Виталий, сел за стол. Павел Федорович заторопился на кухню, за порцией жаркого для сына.

– Похудела, – сказал Виталий, в упор глядя на Татьяну, – а вообще ничего, все такая же. – Он поднял рюмку: – За тебя!

Татьяна лишь пригубила, чувствуя, что уже опьянела, а напиваться средь бела дня как-то неприлично.

– Где работаешь? – спросила она, опустив взгляд в тарелку с салатом.