В конце 1821 г., когда обострились отношения России с Турцией, М.Ф. Орлов ожидал начала военных действий и был готов выступить со своей дивизией на помощь восставшим. “У нас все на военной ноге, а за границею на разбойничьей. Когда позволят зарядить ружья, не знаю, а кажется, время приближается, где после семилетнего спокойствия начнется час испытания военного”,[373] — писал он 25 ноября 1821 г. своему другу, П.А. Вяземскому. Но этому не суждено было сбыться: деятельность М.Ф. Орлова и близких к нему людей давно вызывала подозрения высшего начальства. Командир корпуса Сабанеев и начальник штаба корпуса Вахтен пытались через тайных агентов выявить в дивизии факты политического заговора. Оснований для начала следствия было много, и нужен был только повод, чтобы начать поход против Орлова и “орловщины” — всех нововведений, “вольнодумства”, прогрессивных начинаний в дивизии, объявить войну “беспорядкам” в Камчатском и Охотском пехотных полках, где солдаты выступили против тиранства командиров. Сабанеев наконец приступил к действиям: дождавшись отъезда М.Ф. Орлова в отпуск, он 10 января 1822 г. внезапно появился в Кишиневе, чтобы лично заняться расследованием дел в 16-й дивизии. Доносы секретных агентов подсказывали Сабанееву, что здесь существует тайная организация.
А.Г. Непенин в это время находился в Измаиле, его полк был переведен туда из Аккермана еще в июне 1821 г. Почувствовав надвигающуюся опасность, В.Ф. Раевский 1 февраля 1822 г. написал из Кишинева в Измаил полковому командиру А.Г. Непенину о нависшей угрозе и предупредил о необходимости создать у начальства доброе мнение о подозреваемых, прежде всего об Орлове. Письмо это имеет особое значение в развитии последующих событий и потому приводится здесь полностью:
“Милостивый государь Андрей Григорьевич!
Спешу Вас уведомить обо всем здесь происходящем кратко и ясно. Когда прочтете — предайте письмо огню. После отъезда благородного нашего генерала С[абанее]в приехал сюда, и вдруг все учреждения Орлова насчет побоев солдат и Охотского полка перевернул кверх дном!.. (Отточие автора. — В. В.). Не знаю, кто, каким образом, все дела Орлова представлены ему были совершенно в противном виде; он даже сначала начал действовать, как противу возмутителей, он подозревал Орлова как будто в революционных замыслах, велел в некоторых полках все его приказы сжечь, уничтожить и возобновить жестокость и побои!
Мы дали знать через нарочных курьеров обо всех происшествиях нашему генералу. Он на днях сюда будет; не знаю, чем кончится.
Между тем Сабанеев, видя, что ничего нет, охладил жар свой; однако не перестает самыми сильными средствами вредить генералу. Киселев завтра или послезавтра сюда будет. Не знаю, чем это кончится.
Между тем подлец Сущов, будучи недоволен моим с ним, как и с прочими юнкерами, строгим обращением, подстрекаемый адъютантами Сабанеева и врагами новой администрации, приступил к прекрасному средству — украл у меня какие-то бумаги и письма, написал Вержейскому на меня донос, и все это отдано в руки Сабанееву; еще дело не открыто, в чем это все состоит. Однако Сабанеев тотчас взял из нашей лицеи этого подлеца и отослал в Тирасполь под свое крыло.
Я не знаю, что он там наплел на меня. Бумаг важных у меня никаких не было, но все неприятно и, атакуя меня, думаю, генералу хотят сделать неприятность.
До Вас одна и важная просьба: если к вам будут какие-нибудь запросы, постарайтесь им дать ответ благородный; и если сильно напрут, то подкрепите свидетельством от офицеров о моем благородном поведении и примерном. Тем более это нужно, что Нейман глаголит, что и офицеры в полку мною недовольны. Постарайтесь, я надеюсь на Ваше благородное расположение.
Сущов за мое добро мне славно заплатил! Уведомьте, что у Вас делалось. Но только пишите не по почте. Если что-нибудь важное будет — уведомьте через нарочного. Липранди 1-й[375] еще здесь. Охотников просит вас о деньгах. Остаюсь истинно Вам преданным и покорным слугою.
В. Раевский
1 февраля.
P.S. Если есть на имя Павла Петровича Липрандп письма или посылки, перешлите сюда ко мне”.[376]
Раевского и Непенина связывали дружеские, добрые, доверительные отношения. Получив назначение в 32-й егерский полк, В.Ф. Раевский был в полной мере удовлетворен тем порядком служебных и человеческих отношений, которые нашел в полку, где “командир — отец семейства доброго и благородно-послушного; дебошей нет; а порядок и дисциплина — необходимость службы — без рабства действуют”.[377] Можно ли лучше охарактеризовать военного начальника? О неофициальных отношениях между ними свидетельствует, например, письмо А.Г. Непенина В.Ф. Раевскому, датированное 2 января 1822 г. “Любезный друг” — так называет корреспондент адресата. Письмо деловое, но наряду с этим Непенин поздравляет Раевского с Новым годом, желает ему счастья, просит взять под покровительство одного из юнкеров учебной части.
Приведенное выше письмо В.Ф. Раевского А.Г. Непенину было перехвачено. Видимо, этот факт дал право Раевскому позднее назвать Непенина “беспечным полковником”, ни в чем другом он обвинить его не мог. Думается, и это определение ошибочно. Попытаемся внести ясность в этот вопрос.
Письмо Непенину в Измаил Раевский, по рекомендации подполковника Камчатского пехотного полка И.П. Липранди, отправил не по почте, а с лейтенантом И.П. Гамалеем. В воспоминаниях Раевский писал, что “этот офицер[378] взял на себя эту комиссию (полк стоял в Измаиле) и передал это письмо[379] полковнику Непенину при бригадном генерале Черемисинове. Этот последний взял письмо у беспечного полковника, прочитал его, не возвратил Непенину и переслал к Сабанееву”.[380]
Современник и единомышленник Непенина и Раевского подполковник Ф.П. Радченко, хорошо осведомленный о суде и следствии, написал в 1823 г. статью “Дело Раевского”, в примечании к которой о письме от 1 февраля 1822 г. особо отметил: “Это письмо было отдано флота лейтенанту Гамалею для доставления полковнику Непенину, по г-н Гамалей вместо отдачи этого письма куда следует отдал генералу Черемисинову для доставления г-ну Сабанееву. Я делаю эту выноску единственно для того, чтобы сделать гласным этот черный и презрения достойный поступок”.[381] Рекомендателем Гамалея, подчеркиваем, был упомянутый Липранди. Есть основания предположить, что именно он сыграл здесь неблаговидную роль.
Подполковник И.П. Липранди — личность во многом загадочная как для его современников, так и для историков нашего времени. Человек высоко образованный, обладатель богатейшей библиотеки, Липранди привлекал к себе внимание окружающих и в тот период был близок к Пушкину. Ему доверяли, не подозревая о его принадлежности… к сыскной полиции. Однако свидетельства современников (С.Г. Волконского, Ф.Ф. Вигеля, Н.С. Алексеева и других), воспоминания самого И.П. Липранди, наконец, новые публикации документов доказывают принадлежность Липранди к агентам-провокаторам. Свидетельство тому и его дружба с Бенкендорфом, Дубельтом и другими деятелями политического сыска, на который Липранди работал, начиная с заграничных походов после Отечественной войны 1812 г. и до конца жизни.[382]
Интересно в этом плане письмо начальника штаба корпуса Вахтена начальнику Главного штаба армии Киселеву от 21 ноября 1821 г. (в это время усиленно решался вопрос об установлении тайного сыска в 32-м егерском полку). В письме есть такие строки: “Сколько я знаю и от всех слышу, то Липранди один только, который по сведениям и способностям может быть употреблен по части полиции, он даже Воронцовым по сему был употреблен во Франции… другого же способного занять сие место не знаю…”.[383]
