Но в Петербурге дело решилось не в пользу А.Н. Муравьева. Он был “уволен по службе” с запрещением въезда в Архангельскую губернию. Деятельность его здесь явно не устраивала правительство. В Архангельске Александр Николаевич имел репутацию человека справедливого, применявшего закон без лицеприятия, к нему шли люди за правдой. Тому подтверждение — отзыв о А.Н. Муравьеве жандармского подполковника Сорокина, в одном из рапортов доносившего, что начальник губернии “ищет не защиты чиновников, а справедливости, дабы виновные не остались без наказания. Ежели прежде были, вкравшись в губернию, непозволительные действия и лихоимства со стороны чиновников земской полиции, то они с вступлением г. Муравьева в управление губернией пресеклись или пресекаются со всей строгостью”.[303]

Как хотелось бы декабристу пресечь “со всей строгостью” еще одну явную несправедливость — бесчеловечное отношение к соловецким узникам. Неофициальную поездку на Соловки он совершил летом 1838 г. 27 октября того же года А.Н. Муравьев писал брату Андрею: “Я был в Соловецком монастыре и осматривал тамошние древности и библиотеку. Все это весьма занимательно в отношении историческом…” И далее — о содержании заключенных: “Помещения их крайне тесны; в длину не более 3 аршин, а в ширину 2 аршина. Вообрази себе, каково сидеть в таких клетках всю свою жизнь!”[304] Неизвестно, знал ли Муравьев в свой приезд на Соловки о том, что там в земляном чулане томился декабрист, бывший кавалергард Александр Горожанский. Но в то время, когда писал брату, уже был осведомлен об этом, ибо 1 октября получил рапорт на свое имя, где были поименно перечислены узники монастыря. Зная о том, что письма перлюстрируются, Муравьев, возможно, рассчитывал на облегчение участи узников, так как письмо его содержит своего рода предложение о возможности постройки в монастырском дворе особого флигеля для заключенных.

“Делал он много добра и оставил по себе память бескорыстного начальника края. Очень часто случалось ему при письменном изъявлении своего мнения, при докладах правительственных актов быть одному против мнения других… Но трудно было ему удержаться надолго против происков целой ватаги недоброжелателей и взяточников, которым показалось преступление, что губернатор ничего не берет, даже с откупщиков”,[305] — так охарактеризовал декабрист А.Е. Розен деятельность А.Н. Муравьева в Тобольске. Эта оценка в полной мере приложима и к архангельскому периоду его деятельности. Не без сожаления уезжал Муравьев из Архангельска, трогательными были проводы его семейства при отъезде из города. Одна из сестер Шаховских писала: “…все нам говорили, что еще никогда уезжающие из Архангельска не вызывали столь сильного сожаления”.

После отставки опальный Муравьев долгое время не мог поступить на службу, жил в своем имении, задолго до реформы 1861 г. освободил своих крестьян от крепостной зависимости, наделив их земельными участками без выкупа. В 1843 г. он вновь поступил на службу — был причислен к министерству внутренних дел. Через несколько лет, когда материальное положение семьи стало настолько неблагополучным, что за долги было продано единственное имение — Ботово, А.Н. Муравьев выхлопотал право вступить в военную службу. С 1851 по 1856 г. он начальник штаба 2-го пехотного корпуса, участник Крымской войны. К этому периоду относится написанное им “Военное обозрение Галиции в конце 1854 года”, составленное по поручению графа И.Ф. Паскевича, командовавшего войсками на Дунае. В оперативном, подробном, грамотном составлении этого документа проявились незаурядные способности Александра Николаевича. Оставил военную службу А.Н. Муравьев по состоянию здоровья — из-за большой потери зрения.

В сентябре 1856 г. он при помощи старого друга, С.С. Ланского, ставшего министром внутренних дел, был назначен нижегородским военным губернатором, управляющим и гражданской частью. Впервые Александр Николаевич был введен в должность законным порядком, а не как “исполняющий обязанности”. Нижегородский период деятельности Муравьева нашел широкий и разноречивый отклик у его современников. Одни характеризовали его как “в высшей степени доброго человека”, лучшие качества которого с особой силой проявлялись, “когда вопрос касался помощи в горе или беде”.[306] Оценивали его как человека деятельного, честного и справедливого.[307] Были и недоброжелатели, которым более всего не нравилось, что “не выдохся и в старости в нем якобинский дух”.[308]

Пожалуй, самую точную оценку жизни и деятельности А.Н. Муравьева дал В.Г. Короленко, побывавший в Нижнем Новгороде и собравший у местных краеведов богатый материал о Муравьеве. В “Легенде о царе и декабристе” писатель блистательно подвел итог значительного периода жизни и деятельности Александра Николаевича Муравьева: “Старый крамольник, мечтавший “о вольности” еще в Союзе благоденствия в молодые годы, пронес эту мечту через крепостные казематы, через ссылку… на склоне дней стал опять лицом к лицу с этой “преступной” мечтой юности… А стремился он к новому до конца. И через все человеческие недостатки, тоже, может быть, крупные в этой богатой, сложной и независимой натуре, светится все-таки редкая красота ранней мечты и борьбы за нее на закате жизни”.[309] Сам Муравьев считал нижегородскую службу своей лебединой песней, ибо неутомимая деятельность его в деле отмены крепостного права нашла здесь свое наиболее полное выражение.

В Нижнем Новгороде Александр Николаевич встретился со многими друзьями юности, в частности с возвращавшимся из Сибири декабристом В.Ф. Раевским, который в своих воспоминаниях оставил яркий портрет Муравьева того периода. “По обещанию Александр Николаевич приехал ко мне, — писал В.Ф. Раевский. — Если бы я не ожидал его, я бы нигде и никак не узнал его. Он выехал из Сибири свежий, полный, красивый; он тогда был лет сорока…” Теперь же это был сухощавый, сгорбившийся, совершенно седой старик. “Жизнь его была не светлой: он после потери одной, потерял другую, старшую дочь,[310] потерял жену, потерял свое состояние; у него оставался только один сын, который родился в Иркутске. При рождении его мы выпили по бокалу шампанского с Александром Николаевичем. В радости он послал за мною ночью. Муравьев был честный, благомыслящий человек, он не имел практической жизни[311] и поэтому нередко делал ошибочные заключения о людях и делах. К тому же он был мистик…”[312]

Почетными гостями нижегородского губернатора были многие декабристы, возвращавшиеся из Сибири: М.И. Муравьев-Апостол, С.Г. Волконский, С.П. Трубецкой, П.Н. Свистунов. В эту пору Александр Николаевич навестил жившего уединенно в родовом имении М.Я. Чаадаева, старшего брата известного философа, члена Северного общества декабристов П.Я. Чаадаева. После амнистии в Нижнем с 1856 г. жил И.А. Анненков, принимавший вместе с А.Н. Муравьевым деятельное участие в проведении крестьянской реформы.

В доме Александра Николаевича летом 1858 года побывал известный французский писатель Александр Дюма. Муравьев пообещал гостю сюрприз. “Не успел я занять место, — позднее писал Дюма, — думая о сюрпризе, который, судя по приему, оказанному мне Муравьевым, не мог быть неприятным, как дверь отворилась, и лакей доложил: “Граф и графиня Анненковы”. Эти два имени заставили меня вздрогнуть, вызвав во мне какое-то смутное воспоминание. Я встал. Генерал взял меня под руку и подвел к новоприбывшим. “Александр Дюма”, — обратился он к ним. Затем, обращаясь ко мне, он сказал: “Граф и графиня Анненковы — герой и героиня вашего романа “Учитель фехтования”. У меня вырвался крик удивления, и я очутился в объятиях супругов”.[313] Роман А. Дюма о декабристах был запрещен царской цензурой к переводу на русский язык. Автор романа смог осуществить свою давнюю мечту приехать в Россию только после смерти Николая I.