Помолчав, Булатов сказал:

— Наш ребенок будет жить при новой жизни.

— А какая она будет, новая жизнь? — прильнув к мужу, спросила Милюнэ. — Что сказали о будущем Ленин и Карл Маркс?

— Коммунизм будем строить!

— А говорил — социализм! — напомнила Милюнэ.

— Да-да, — торопливо ответил Булатов. — Сначала социализм. Кто не работает — тот не ест.

Новые слова обрушивались лавиной на Милюнэ. Она в них часто путалась, но все же они прочно застревали в голове, и через некоторое время она с удивлением обнаруживала их в собственной речи.

— Знаешь, Булат, я знаю, что у вас в ревкоме много важных дел, но все же хотела тебе напомнить…

— Ну, говори!

— У нас нет революционной женитьбенной бумаги.

— Укрепим революцию, откроем новую школу, может, даже будущей осенью, — твердо сказал Булатов. — А про бумагу о нашей женитьбе ты хорошо вспомнила. Сделаем настоящую, советскую бумагу. У нас теперь хорошая японская тушь есть, я ею воззвания и плакаты пишу, и тонкие кисти — у Сооне национализировали.

Булатов и Милюнэ некоторое время лежали молча. Каждый думал о своем…

Большие дела только начинаются — национализация… Скоро отъезд группы Берзина в верховья Анадыря. Булатов было попросился с ним ехать, но Мандриков объяснил: должен ехать Михаил Куркутский. Он знает язык, знает эти места, людей. А секретарь ревкому нужен, потому что работы с каждым днем все больше.

— Парфентьев согласился ехать, — сообщил Берзин, входя в комнату председателя ревкома.

— Значит окончательный состав такой: Берзин, Галицкий, Мальсагов, Михаил Куркутский и каюры — Ваня Куркутский и Анемподист Парфентьев.

— Так получается, — ответил Берзин. — Поэтому едем на трех упряжках — по двое на одной нарте. Тяжеловато, но другого выхода нет. Ваня Куркутский считает, что если не очень гнать собак, то ничего страшного. Говорят, что появилось какое-то оленье стадо на полдороге в Белую.

— Ну что же, — выслушав Берзина, сказал Мандриков.. — Сегодня соберем ревком. Решим неотложные дела, и можете отправляться.

Милюнэ считала своим долгом быть в ревкоме, когда там происходили заседания. Иногда надо было срочно кого-то позв. ать и даже отнести телеграмму на радиостанцию.

И на этот раз она пришла задолго до начала заседания в ревком, положила угля в топившиеся печи, вытерла пыль и подмела пол. У Мандрикова сидел Тренев.

Бывший хозяин Милюнэ выглядел как никогда хорошо. В его движениях была уверенность и значительность. И слова у него были какие-то круглые, словно обкатанные морской волной, гладкие, сами вылетающие изо рта, спрятанного в рыжей оторочке усов и бороды.

— Михаил Сергеевич! — Тренев сидел в своей излюбленной позе, закинув ногу на ногу. — Из тюрьмы все время несутся стоны и жалобы на плохое обращение, на недостаточное питание.

— Кто же там жалуется? — поинтересовался Мандриков, — Колчаковских милиционеров мы всех выпустили и обязали трудиться.

— Это, конечно, хорошо, но оставшиеся в тюрьме Громов, Струков и Суздалев, мне кажется, тоже должны быть привлечены к трудовой повинности. Пусть на своей шкуре испытают, как своим трудом, потом соленым добывать хлеб. По существу, содержание их в тюрьме, согласитесь, только прибавляет вам хлопот.,

— Да, конечно, — согласился Мандриков.

— Ново-Мариинск, то есть Анадырь, самой природой огорожен таким высоким забором, который даже отчаянный человек в эти зимние дни не отважится преодолеть!

— Что вы имеете в виду?

— Холод, пургу и вечную мерзлоту, — солидно ответил Тренев. — Посудите сами, куда пойдет разумный человек, если он вздумает бежать? В тундру? К УТРУ он Уже закоченеет. Если даже будет хорошо одет — заблудится в пургу, потеряет дорогу, и в конце концов та же участь — замерзнет.

— Куда вы клоните, Иван Архипыч? — спросил напрямик Мандриков. — А никуда, — поспешно ответил Тренев. — Я просто хочу высказать свое соображение.

— Ну, высказывайте.

— Чем кормить этих трех дармоедов, не лучше ли отправить их на трудовую повинность? На угольные шахты, куда вы направили колчаковских милициодеров.

— Надо подумать, — заинтересованно произнес Мандриков.

Тренев важно и солидно прошел мимо Милюнэ, едва кивнув ей в знак приветствия.

Милюнэ решительно вошла в комнату и прямо с порога сказала:

— Михаил Сергеевич! Архипыч очень плохой человек!

— Я это чувствую, — с улыбкой ответил Мандриков. — Но голова у него сообразительная.

Собрались члены ревкома.

Булатов занял место секретаря, вооружившись пером, и поставив перед собой баночку японской туши. Мандриков объявил очередное заседание ревкома открытым.

— Первый вопрос, который мы должны разобрать, это национализация иностранных фирм. Бывший морской пират Свенсон, ныне "Свенсон и K°", пользуясь климатическими условиями, когда полярные морозы отрезают Анадырский край от всего мира, монополизировал всю торговлю и стал властелином над жизнью как инородцев, так и. местных жителей… Только полное уничтожение самой системы капиталистической эксплуатации обещает человечеству истинную свободу, равенство и братство! Кто за то, чтобы передать народу имущество американского торгового разбойника Свенсона, находящееся в Ново-Мариинске?

Подняли руки все.

Булатов едва поспевал писать.

— Второй вопрос: на территории советской власти должен. неукоснительно выполняться главный лозунг трудового пролетариата, провозглашенный товарищем Карлом Марксом, — кто не работает, тот не ест. А мы кормим трех дармоедов. Предлагаю: по соображениям политического характера и согласно лозунгу трудового пролетариата немедленно удалить господ Громова, Стру-кова и Суздалева из Анадыря на народные угольные шахты.

— Есть же постановление — расстрелять, — напомнил моторист Игнат Фесенко.

— Да, есть такое постановление, и его никто не отменял, — ответил Мандриков. — Но мы не хотим омрачать начало нашей деятельности кровопролитием. Подождем наших товарищей из Владивостока. К тому же им все равно некуда бежать.

Речь Мандрикова звучала убедительно, но все равно при голосовании Игнат Фесенко поднял руку против.

Мандриков выпил воды, загодя принесенной Милюнэ.

— А теперь самое главное: выработка инструкции для отъезжающих в верховья Анадыря. Состав группы такой: Михаил Куркутский, Якуб Мальсагов, Мефодий Галицкий. Начальник отряда — комиссар народной охраны товарищ Август Мартынович Берзин. Ему выдается мандат. — Мандриков взял со стола лист бумаги и зачитал. — Какие еще будут пожелания отъезжающим?

— У меня Bgnpoc, — сказал Галицкий. — Говорят, что на полпути от Анадыря к Усть-Белой появилось стойбище оленных людей. Если они встретятся, что делать?

— Товарищи! — Мандриков оглядел ревкомов-цев и вдруг с тревогой подумал, что с отъездом четверых товарищей их останется и впрямь горстка. — Мы взяли власть навечно. Поэтому Советы должны стать единственной и повсеместной организацией трудящихся где бы то ни было — в городе, деревне или кочевом стойбище. Революция освобождает трудового человека, где бы он ни жил — в холодной тундре или в жаркой стране.

— Понятно, — сказал Галицкий и уселся на место.

— Вся инструкция изложена в удостоверении, выданном товарищу Августу Берзину, — сказал в заключение Мандриков. — Будем голосовать.

Мандат отъезжающим вверх по реке Анадырь был единогласно утвержден.

— Вы думаете, что он меня примет? — с дрожью в голосе спросила Евдокия Павловна.

— Человек он довольно отзывчивый, — немного подумав, сказал Тренев. — И совсем не такой кровожадный и страшный, как вы думаете,

— Но все же я жена его заклятого врага, — заметила Громова.

— Если вы так озабочены здоровьем вашего, супруга, то должны решиться.

Как-то Агриппина Зиновьевна как бы мимоходом рассказала ей, как Иван Архипыч под покровом ночи в пургу утопил сверток в проруби на реке Казачке.

Мало ей, что мужа освободили, так она теперь обнаглела до того, что просит Ивана Архи-пыча, чтобы Громову позволили погостить дома для поправления пошатнувшегося здоровья.