— Места-то нет для нашей рыбалки, — заметил Тымнэро.
— Вот это и главное, — оживился Кулиновский. — Раз Совет солдатских, рабочих и крестьянских людей, то и место нам должны дать.
Тымнэро в сомнении покачал головой.
— Ты нынче к Сооне не ходи, а к нам, в нашу артель. Артель рабочих, крестьянских и солдатских людей…
— А что это — солдатских? — спросил Тымнэро.
— Военных, вооруженных людей, — пояснил Кулиновский.
— Охотников?
— Охотников, — усмехнулся Кулиновский, — на людей охотников… Да ты что? Не знаешь, кто такой солдат?
— Казак?
— И не казак, хотя и похож, — ответил Кулиновский. — Солдат — это вооруженный человек, который на войне стреляет во врага.
— И враги тоже стреляют? — спросил Тымнэро.
— Они-то и начинают, — уверенно сказал Кулиновский, — а потом на них солдаты идут.
— А кто эти враги? — заинтересовался Тымнэро. — Тоже тангитаны?
— Германцы, — сказал Кулиновский, — Тоже тангитаны, но не русские.
— Путаюсь я в них, — смущенно признался Тымнэро. — Что Волтер, что Тренев — для меня они одинаковые тангитаны.
— Нет уж, — мотнул головой Кулиновский, — большая разница среди них есть, может быть, даже больше, чем у нас с тобой. Ну так как — будешь в артели нашей рыбу ловить? — еще раз спросил Кулиновский.
— Не солдат я, — с сомнением сказал Тымнэро, — оружие мое неважное, да и стрелять никуда не хочу. Нету у меня врагов.
— Тьфу ты, — махнул рукой Кулиновский, — не стрелять тебя зовут, а рыбачить вместе.
— Если у вас есть невод и сети, лодка, то почему не пойти?
— Значит, договорились?
— Коо, — опять засомневался Тымнэро.
Куликовский ушел, а Тымнэро остался в яранге в растерянности: что он там наговорил? Как же они собираются ловить? Где сети и невод возьмут? Да и место рыбалки где? Все занято неводами Сооне да Грушецкого.
Михаилу Куркутскому, собственно, не пришлось учительствовать, и занимался он тем же, что и его старший брат, — собачьим извозом и рыбалкой. Зимой ставил капканы у подножия горы Святого Дионисия на песца и лисицу.
Учительское звание чуванец получил от настоятеля марковской церкви, где научился грамоте и счету до такой степени, что церковное начальство посчитало возможным присвоить ему звание народного учителя с правом обучать чтению и письму представителей местного населения. Однако в Ново-Мариинске школы для местного населения не было.
Летом, когда нартовая дорога превращалась в талую воду и все анадырские каюры распускали собак на вольный промысел, Михаил Куркутский превращался в рыбака. Обычно он нанимался к Грушецкому.
Грушецкий страшно удивился, когда Михаил заявил, что в нынешнюю путину он не собирается рыбачить у него.
Куркутский говорил тихо и застенчиво, мял в руках обтрепанную кепку.
— Чем же ты будешь ловить рыбу, лодырь? — сердито спросил Грушецкий, презиравший заодно с чукчами и эскимосами и чуванцев. — Дырявыми штанами? Или обзавелись снастью?
Грушецкий поднял глаза и подозрительно посмотрел на чуванца.
— Ежели есть снасть, то еще надо разрешение получить на рыбалку. Не дури, Миша, начинай работу. В нонешнюю путину, если рыба хорошо пойдет, так и быть — заплачу тебе больше.
Куркутский все еще топтался.
— Ну, что раздумываешь? — заорал на него Грушецкий. — А ежели не хочешь, так катись отсюда в тундру!..
На берегу лимана Арене Волтер смолил свой баркас, прилаживал керосиновый мотор, который всю зиму ремонтировал, изредка заводил, пугая анадырцев непривычным ревом.
— Гляди, Михаил, какой у нас баркас, — похвалился Волтер. — Будет невод, можем ловить рыбу аж на Русской Кошке.
Единственное незанятое место для рыбалки находилось на далеко выдававшейся в море косе — Русской Кошке. Место было неудобное, далекое, да и не всякий год рыба подходила к берегу.
Михаил Куркутский и Николай Кулиновский отправились к Сооне торговать у него невод.
Завидя Михаила и Николая, он еще издали начал кланяться и широко улыбаться, так что глаза его превратились в узкие щелочки, а широко оскаленный рот с большими желтыми зубами занял все лицо.
— Здравствуй, хоросий дорогой гости! — кланялся Сооне. — Хороси погода, хороси будет путина.
— Это, мольч, еще как бог пошлет, — ответил Коля Кулиновский.
Сооне отодвинулся в сторонку, высвобождая место на ступеньках чисто вымытого крыльца.
— Сооне-сан, — начал, откашлявшись, Михаил, — пришли мы к тебе просить невода… Можем его купить по сходной цене, а можем и в кредит взять и после путины рассчитаться… А еще лучше, если ты нам дашь его в аренду…
— Кому? — вежливо спросил японец. — Вам лично?
— Не совсем лично, — ответил Куркутский, — а нашей артели.
— Но моя сама лови рыба, — сухо ответил Сооне, — моя имей три невод, больше нет.
— Врет, гад, — нисколько не стесняясь Сооне, словно тот ничего не понимал, сказал Николай Кулиновский.
— Тогда продай, — настаивал Михаил.
— Моя не продавай, моя не давай аренда, моя говори — пошел вон! — Японец показал коротким холеным пальчиком с полированным ногтем в сторону тундры.
— Пошли. — Николай решительно поднялся с крыльца и нехорошо выругался.
— Я все понимай, — многозначительно проговорил Сооне-сан.
— Понимай, понимай, допонимаешься, — погрозил в его сторону кулаком чуванец.
К вечеру собрались у Аренса Волтера,
Набились так, что в тесной комнате не повернуться. Двоим даже пришлось усесться на столик.
Норвежец радостно сообщил, что баркас готов, мотор работает и можно хоть завтра отправляться на Русскую Кошку.
Ермачков обещал дать свою палатку и запас соли, оставшейся от прошлого года.
— А бочки, бочки где мы возьмем? — с беспокойством спросил Мефодий Галицкий, служивший у Грушецкого на неводе.
— Будем солить пластом, — предложил ингуш Мальсагов.
Мальсагов недавно поселился в Ново-Мариинске, придя в уездный центр с севера. Хотел пристроиться к своему земляку торговцу Магомету Гулиеву, но поссорился с ним и снова ушел в тундру искать золото. Однако ему, как и большинству золотоискателей, не везло, и он окончательно переселился в Ново-Мариинск, увеличив число бедных тангитанов.
Невод достать не удалось, решили ловить малыми ставными сетями.
Во второй половине июля 1918 года от берега Анадырского лимана во время отлива отплыл баркас Аренса Волтера с артельными рыбаками, таща на буксире небольшую байдарку Тым-, нэро.
На баркасе сидели Николам Куликовский, Михаил Куркутский, Ермачков, Галицкий, Мальсагов, раздобывший где-то чукотекий плащ из моржовых кишок, и Арене Волтер.
Тымнэро устроился в своей байдарке.
Волтер возился с мотором, который никак не хотел заводиться.
Мальсагов нетерпеливо наблюдал за норвежцем и тихо ругался:
— Что это за керосинка дурацкая! И плащ воняет, и твой мотор, знал бы, не поехал!
Однако мощным течением баркас с байдаркой несло именно туда, куда надо: мимо острова Алюмка, мимо зеленых берегов левого берега в синеющую ширь Анадырского залива.
Тымнэро смотрел назад, на низкий берег ново-мариинской стороны, на свбю ярангу, на высокие мачты радиостанции. А впереди открывалась пугающая ширь океана. Для оленевода Тымнэро море всегда казалось таинственным, полным коварства и опасностей. Зимой, когда ему приходилось выслеживать нерпу или лахтака, он чувствовал, как под толстым слоем льда мощно дышит океан.
Волнение стало чувствоваться уже за Алюмкой. Аренсу Волтеру удалось завести мотор, и баркас, как пес, поднятый пинком каюра, вдруг судорожно рванул.
Брызги хлестали по лицу, заливали байдарку. Улучив минуту, Тымнэро схватил деревянный ковш и принялся вычерпывать воду.
Арене Волтер, стоя на корме баркаса, что-то кричал Тымнэро ободряющее, даже веселое.
Промок не один Тымнэро, и поэтому первым делом на берегу разожгли большой костер.
— Однако рыбка есть! — весело кричал Галицкий. — Раз белуха да нерпа ныряют, значит, кета пошла.
Поставили короткую сеть и не успели закрепить конец на берегу, как сеть задергалась и на гальку легли первые рыбины — жирные, отливающие серебром.
