Он открыл для нее дверь, его лицо было, как обычно, строгим и невозмутимым, затем одним движением брови подозвал лакея. Он послал слугу на поиски дворецкого и трубочиста.
Полчаса спустя граф Лайл стоял в спальне жены, сцепив руки за спиной, и смотрел на маленькую кучку тряпок, скрючившуюся над тарелкой, на которой ничего не было, кроме двух совершенно обглоданных косточек цыпленка и нескольких крошек хлеба. Наевшееся существо посмотрело на него снизу вверх широко распахнутыми и настороженными глазами. Глаза графини были такими же огромными и вопрошающими.
– Ты Николас? – спросил граф.
– Ники, дяденька, – ответил ребенок тонким, писклявым голосом.
– Хорошо, Ники, – сказал он, глядя на него вниз. – Итак, ты хотел бы остаться здесь и больше никогда не подниматься в дымоходы?
Мальчик захлопал глазами, открыв от удивления рот. Графиня прижала руки к груди, продолжая молча смотреть на мужа.
– Я поговорил с мистером Томасом, – продолжил граф, – и договорился с ним. А так же попросил миссис Эйнсфорд, нашу экономку, найти тебе работу на кухне. Ты будешь жить здесь и, соответственно, питаться и одеваться. Будешь работать на меня столько, сколько пожелаешь, при условии добросовестного выполнения своей работы. И тебя никогда не будут бить.
Он замолчал и посмотрел на мальчика, который продолжал глазеть на него с открытым от удивления ртом.
– Тебе есть что сказать? – спросил он.
– И больше никаких дымоходов? – переспросил ребенок.
– Никаких дымоходов.
Рот Ники снова открылся.
– Тебе нравится мое предложение? Хотел бы ты быть одним из моих слуг?
– Вот это да, дяденька! – воскликнул мальчик.
Эти слова граф интерпретировал как предварительное согласие. Он передал заботы о своем новом слуге экономке, которая ожидала за дверью и которая считала, что ее положение в доме было достаточно высоким, чтобы позволить себе поцокать языком и закатить глаза к потолку. После чего она взяла маленького оборванца за руку и повела вниз по ступеням в кухню к большой оловянной ванне, которую поставили две служанки и уже наполняли водой.
Эстель, ослепительно улыбнувшись мужу, поспешила вслед за ними. Ее белое платье, отметил он, стоя и провожая взглядом, все еще держа руки за спиной, было запачкано в нескольких местах.
Она была даже красивей, чем обычно.
***
Эстель лежала в объятиях мужа, чувствуя себя расслабленной и сонной, но все же не желая сдаваться на милость сна. Это был счастливый и волнующий день, и она бы хотела, чтобы он не кончался.
Кульминацией дня стало то, что, когда она уже лежала в кровати, впервые за две недели Алан пришел к ней. Он не сказал ни слова, он почти никогда ничего не говорил в таких случаях. Но он медленно любил ее, его руки и губы были нежными и возбуждающими, а тело ожидало ответной реакции на уговаривающие ласки. Им хорошо вместе в постели. Так было всегда, кроме первого раза, когда она была слишком взволнована и весьма неопытна в том, что ей следует делать. Даже когда они ссорились, между ними всегда проскакивали искры страсти. Но слишком часто они гневались друг на друга, и после того, когда удовлетворялась жажда тел, всегда оставался осадок какой-то горечи.
Лучше всего было тогда, когда не было никаких ссор и гнева. И когда он оставался у нее, а не возвращался тотчас в собственную спальню. Она любила засыпать в его объятиях, его тепло и запах убаюкивали ее.
Но сегодня вечером она не хотела спать. Пока.
– Алан, – нерешительно зашептала она. Они очень редко общались, находясь вне пределов спальни, кроме того времени, когда кричали друг на друга. И уж совсем не разговаривали, когда находились в кровати.
– Да? – Его голос звучал напряженно.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Спасибо за то, что ты сделал для Ники. Я думаю, что он будет счастлив здесь, ведь так? Ты вытащил его из ада и перенес на небеса.
– Наш дом – небеса? – спокойно переспросил он, чем немного испортил ей настроение. – Зато он будет здесь в безопасности, Эстель, в тепле и хорошо питаться. Это все, что мы можем сделать.
– У него появился новый дом в канун Рождества, – сказала она. – Бедный маленький сиротка! Он, должно быть, настолько счастлив, Алан, и благодарен тебе.
– Он просто обменял одно рабство на другое, – заметил он. – Но, по крайней мере, здесь с ним будут хорошо обращаться.
– Что ты сказал трубочисту? – спросила она. – Ты угрожал ему тюрьмой?
– Он не сделал ничего такого, чего не делает любой другой трубочист в нашей стране, – ответил он. – Проблема не заканчивается спасением мальчика, Эстель. Я просто купил его за двойную плату его обучения. Мужчина получил значительную прибыль.
– О, Алан! – Она положила руки поверх его ночной рубашки. – Бедные маленькие мальчики!
Она почувствовала, что он сглотнул.
– Некоторые члены Палаты Лордов затрагивают данный вопрос, – сказал он, – и ряд других вопросов о детском труде. Я поговорю с ними, узнаю больше, возможно, даже сам выступлю с речью.
– Правда? – Она еще глубже зарылась головой в тепло его плеча. Ей хотелось отыскать в темноте его губы. Но у нее хватало смелости сделать это только тогда, когда они занимались любовью.
– А тем временем, – сказал он, – Ты можешь утешить себя мыслью, что, по крайней мере, твой маленький Ники имеет теплую и мягкую кровать на ночь и сыт до отвала.
А потом произошло нечто чудесное. Нечто, что никогда не происходило за почти, что два года их брака. Он повернул голову и поцеловал ее, всего лишь спустя некоторое время после того, как были закончены их любовные ласки. Он лег на бок и нежным движением пальцев откинул волосы с ее лица. И прежде, чем прошла следующая минута, она поняла, что он снова собирается любить ее.
Она заснула почти мгновенно после того, как все было закончено. Только позднее, ночью, когда она проснулась и ближе придвинулась к спящему мужу, который все еще находился рядом с ней, действительность погасила часть волшебства предыдущего дня. «Он сделал доброе дело для Ники», – подумала она. Они могли бы смотреть, как он растет в здоровой и беззаботной атмосфере детства, после того, как пройдет это Рождество.
Они могли бы смотреть? Алан, да, возможно. Но она? После Рождества ей предстоит ссылка в дом отца, которая может продлиться недели, а то и месяцы. Возможно, даже годы. Возможно, всю жизнь. Может быть, она увидит Алана снова, когда он приедет к ней с коротким формальным визитом.
Он отсылает ее. Чтобы переосмыслить отношения, кажется, так он это назвал. Чтобы он мог во всех отношениях прекратить брак. Он больше не желает ее. Не хочет, чтобы их брак продолжался. И даже если ее подозрения и тайные надежды подтвердятся, и они будут вынуждены жить вместе – то это все равно будет лишь видимость брака: ведь они будут связаны друг с другом только ради кого-то третьего.
Но было кое-что еще. Что-то, чему она не позволила встать между собой и своей радостью в предыдущий день. Пропавшее кольцо. Не только алмаз, но и кольцо. Она искала его до тех пор, пока не почувствовала, что ее мутит. Но она так и не нашла его. И не сказала Алану о его исчезновении. Она подавила панику и ужасное чувство потери, которое угрожало сокрушить ее.
Куда оно могло подеваться? Может служанки вымели его? Она даже на мгновение подумала о Ники, но немедленно отбросила эту мысль. Но оно просто исчезло, так же, как и алмаз.
Рождество на подходе. И Вифлеемская звезда не будет светить для нее.
Впереди нет ни радости, ни любви, ни надежды.
Но она не будет поддаваться жалости к себе и гнетущим мыслям. Она поудобней устроилась на широком плече мужа и положила на его теплую руку свою. И еще раз сознательно вернулась в наиболее яркую часть прошедшего дня. Эстель улыбнулась.
Ники не желал расставаться со своими грязными лохмотьями и горько заплакал, когда миссис Эйнсфорд забрала тряпку, служившую носовым платком, которую он крепко держал даже после того, как согласился отдать все остальное. Он утверждал, что там у него локон от волос его мамы и морская ракушка, которую кто-то дал ему в приюте. Вот и все его имущество. Тогда миссис Эйнсфорд отдала ему тряпку и дала другой чистый платок, чтобы он использовал его вместо старого. Но ребенок не стал разворачивать свои сокровища под ее пристальным взглядом.
