От суммы я отказался, но пообещал сказать пламенную речь. Он переночевал у меня, а утром уехал.

Через несколько дней я получил судебную повестку и очень довольный уехал, рассчитывая до суда накупить на Цыганском базаре продукты.

На суде я увидел Ниночку, всю заплаканную, с двумя косами, повязанными лентой, и преисполнился к ней задушевной жалостью. Никак в моей голове не вмещалось: такая хорошенькая девушка - и три года тюрьмы. Зал заседаний был полон молодежи - ее одноклассниками.

Я говорил долго, убеждал, размахивая руками, привирал, что настолько обессилел и пришлось мне выбросить продукты. Слушали меня не шелохнувшись. Адвокат был столь же красноречив, да еще помогла справка метеорологической станции.

Суд оправдал Ниночку. В зале зааплодировали, а ее мама чуть не задушила меня в своих объятиях и потащила к себе домой. И хоть голоден я был и знал, что меня ждет царское угощение, но отказался. Секретарь суда на моей справке проставила час, когда закончился суд, я поспевал на дневной автобус, значит, на вечерний не имел права оставаться.

Вот какие тогда были страшные законы!

9.

Геологические изыскания в Старо-Семейкине заканчивались, оставались мелкие задания по строящейся железнодорожной ветке. Анашкин получил приказ переезжать на новое место на Гаврилову поляну, на правый берег Волги у подножия Жигулевских гор. Предполагаемый створ плотины своей земляной дамбой будет упираться в это подножие. А сама гидростанция намечалась напротив, у левого берега Волги, близ поселка Красная Глинка.

Мы были довольны: на Гавриловой поляне для нас строится несколько вполне комфортабельных домов, и там есть пристань, оттуда на речном трамвайчике в два счета можно попасть в Кубышев. Но где-то в верхах планы нашего начальства, Анашкина и Соколова, дали осечку, им сказали: переселяйтесь, но не все. Нас разделили на овец и на козлов. Овцы переселяйтесь, а козлы - подождите. Таких подмоченных было четверо - геологи Игорь Бонч-Осмоловский и Михаил Куманин - оба бывшие заключенные, буровик Каменский - сын священника и я, грешный.

Нет, нет, никто нам даже не намекал о нашей неполноценности, наоборот, весьма деликатно объясняли, почему из-за железнодорожной ветки мы, четверо, должны оставаться. Начальником этого отдельного геологического отряда назначили техника Рубена Авакова, по словам Игоря и Михаила Георгиевича, в геологии мало что смыслившего, но зато он был комсомолец и, следовательно, принадлежал к проверенным овцам.

До своего повышения в должности был он веселым, словоохотливым парнем. Его большие черные армянские глаза напоминали две сливы и все время вдохновенно вращались, он постоянно шевелил своими мясистыми губами над иссиня-черным бритым подбородком.

Большинство работников партии переехало на Гаврилову поляну в начале марта 1939 года. Почувствовав себя начальником, Аваков сразу преобразился. На доске объявлений появился "Приказ № 1":

" 1. С сего числа вступил в должность начальника отдельного геологического отряда, на основании чего приказываю..." Далее шло несколько строгих параграфов с угрозами "в случае невыполнения и неповиновения", последним параграфом стояло: "Прием по личным вопросам с 18 до 19 часов".

Мы читали и пересмеивались. А потом началось. "Приказ № 2" - за то-то и за то-то геологам И. Бонч-Осмоловскому и М. Куманину объявляю выговор. Еще через день опять выговор Куманину и его жене Зоечке, потом Каменскому. И ходил Аваков, гордо подняв свой крупный нос, ну, честное слово, как индюк. Я ждал, и меня настигнет кара! Нет, пока миновало. Выручало, что я работал совсем отдельно, уходил куда-то с тремя девушками-реечницами, к вечеру возвращался. Был вывешен новый грозный приказ: пришел с работы расписывайся в особом журнале, указывай час и минуты возвращения. Я покорно исполнял сие распоряжение, наказывать меня было не за что.

Однажды, когда я так возвращался, на улице Старо-Семейкина меня встретил кто-то из наших и бахнул, что мой старший сын катался на санках с горы, упал, расшибся и его повели в медпункт.

- Да вы не беспокойтесь, ему уже зашили подбородок, - утешал он меня.

Наверное, любой отец, услышав подобные слова, забудет все на свете и помчится узнавать, что с сыном. Так поступил и я. Прибежал домой и увидел Гогу смирно сидящим за столом с забинтованным подбородком. Клавдия взволнованно начала было мне рассказывать со всякими подробностями про ЧП, но тут в дверь постучали, явился один из коллекторов и сказал:

- Сергей Михайлович, вас вызывает начальник отряда.

Я пошел не сразу, дослушал рассказ жены, что-то буркнул сыну.

Аваков сидел, важно откинувшись на стуле. Я предстал перед ним. Он, нахмурившись, завращал своими глазищами-сливами, потом произнес (сейчас, полвека спустя, я помню почти дословно):

- Почему, вернувшись с работы, вы не зарегистрировались в журнале?

Я начал оправдываться, что сын, катаясь с горы, разбился, сейчас собирался идти расписываться.

Аваков изрек, что дисциплина требует сперва зарегистрировать свой приход, а потом заниматься личными делами.

Спасибо, кто-то из сидевших в конторе заметил, что причина у меня. уважительная. Аваков сказал, что на первый раз делает мне устное замечание, и милостиво отпустил меня.

В один из вечеров собирались мы, козлы, на тайное совещание - Бонч, Куманин с женой, Каменский и я. Куманин возмущался: сколько лет работает и никогда ни одного выговора не получал, а тут сразу два. У нас не начальник, а надутый индюк. Но что делать - все мы подмоченные, а он комсомолец, и коллективные жалобы запрещены. Писали каждый отдельно и отослали всю пачку Анашкину и Соколову.

Тем временем работа на Гавриловой поляне хромала, геологи приехали молодые, неопытные, а геодезиста и вовсе не было. Соколов сумел убедить чересчур осторожного Семенцова разрешить нам, четверым козлам, доверить работу на Гавриловой поляне.

И тут появились наши жалобы. Анашкин приехал на грузовике в Старо-Семейкино. О чем он говорил с Аваковым наедине, как ему вправлял мозги - мы не знали. Законченного бюрократа куда-то перевели, а нас, четверых козлов, Анашкин забрал с собой. Он заверил меня и Бонча, что вот-вот будет построен второй шестнадцатиквартирный дом и мы там получим комнаты.

Не хотелось мне покидать Клавдию и сыновей в Старо-Семейкине - ведь ей придется самой и воду носить, и печку топить. Те, кто оставался, обещали ей помогать, снабжать хлебом и продуктами. Я утешал Клавдию, что расстаемся ненадолго, говорил, что меня ждет более ответственная, самостоятельная работа и мне обещали прибавить зарплату.

ГАВРИЛОВА ПОЛЯНА

1.

Кто такой был Гаврило - я так и не дознался. В устье оврага на правом берегу Волги стояло два-три домика и высилось недостроенное здание санатория, которое гидроузел забрал под контору. Выше по оврагу, в лесу на склоне, поднималось здание пионерлагеря, стоял недавно законченный двухэтажный деревянный шестнадцатиквартирный дом № 1 и строился другой такой же дом - № 2.

Когда мы приехали, дом № 1 был занят работниками геологической партии и служащими гидроузла. Анашкин нас заверил: не беспокойтесь, через две недели будет готов дом № 2. Но не очень усердно копошились на этой стройке зеки, и я усомнился: неужели расстался с семьей надолго?

Шестикрылый Серафим сказал, что хочет со мной серьезно поговорить. Он мне признался, что в Куйбышеве в отделе геологии Семенцов и другие сотрудники меня очень ценят, но... Тут он немного замялся и сказал, что, конечно, именно мне следовало бы доверить должность начальника отдельного геодезического отряда при геологической партии... И опять он сказал "но" и добавил: "Вы сами понимаете, что..." Словом, начальником отряда назначен не я, а один очень порядочный бывший военный летчик. Сейчас он в отпуску, скоро приедет.

Я, конечно, все понял, заглушил свое самолюбие и принялся налаживать инструменты.

Шестикрылый Серафим вызывал Бонча и Куманина и говорил им примерно то же самое: они должны подчиняться вновь поступившим молодым геологам, хотя и менее квалифицированным, но зато у них чистые анкеты.