И неожиданно оказалось - никакой он не партиец, а беглый заключенный, кто-то его опознал. Значит, он - враг народа. Я стоял на берегу реки, когда парторг и комсорг бережно помогали ему влезать в лодку, а у него были связаны сзади руки. С невыразимой тоской он оглядел группу любопытных, встретился взглядом со мной. Парторг и комсорг взялись за весла, и лодка понеслась вниз по течению. О дальнейшей судьбе горемыки ничего не знаю.
Это событие еще больше встревожило население Мзасского участка. Особенно забеспокоились ссыльные - бухгалтер, фельдшер, кассир и другие. Встречаясь, они о чем-то перешептывались. Состояние неясной тревоги, предчувствия чего-то страшного невольно охватило и меня...
А было и другое событие, скорее положительное: построили прехорошенький, в три комнаты, домик для начальства. Туда перебрался Лебедев, к которому приехала жена с двухлетней дочкой; другую комнату занял парторг Маслов с женой. Неожиданно они позвали жить и меня.
Мне хотелось пребывать в полном уединении, и я устроился на чердаке на соломенном матрасе. Никакой подсыпки на досках чердачного пола не было, они служили одновременно и потолком комнат. Увы, тишиной я не наслаждался. Мне было слышно все до последнего слова, что делалось внизу, о чем шел разговор и как со своими молодыми женами наслаждались Лебедев и Маслов...
В том году я должен был призываться в армию. Мне и еще двоим парням вольнонаемным лесорубам - прислали повестки в районный центр Мыски на предварительную регистрацию. Мы отправились верхами, всю дорогу ехали шагом - уж очень отощали от бескормицы наши лошади.
Напрасно я беспокоился, что будут задавать каверзные вопросы о родителях, только и записали мое место рождения, где учился, где работал, удивились, почему я не комсомолец...
Оба парня остались в Мысках, а я поехал обратно один. Ехал потихоньку и наслаждался: до чего красива была дорога, шедшая по берегу Мрас-су! На той стороне реки крутые горы, на этой - то луга, то подступающие к самому берегу горы. Мне надо было свернуть в обход скалы, а я пропустил тропинку, спустился к самой воде и наткнулся на отвесную скалу, поднимавшуюся прямо из воды. Тропинка оборвалась, но впереди вновь выходила из реки. Я решил, что тут брод, и направил лошадь в воду. Она поплыла. Нас сносило течением. Я пытался направить лошадь. Она испугалась, сбросила меня с седла, но моя нога зацепилась в стремени.
Долго я боролся с лошадью, она плыла, поворачивала морду, скалила зубы, стремясь меня укусить. А я подбадривал себя, все повторяя:
- Сережка, смелее! Сережка, смелее!
Я совсем обессилел. Нога моя освободилась от стремени. Я выпустил гриву лошади, меня понесло течением, и я понял, что тону. Последняя моя мысль была: какая вокруг красота, а я погибаю. И тут я неожиданно встал на ноги. Вода мне доходила до пояса. Потихоньку я побрел к берегу, сел совершенно обессилевший, не мог раздеться и снять сапоги, чтобы выжать и вылить воду. Я отдышался, кое-как привел себя в порядок и, мокрый, потихоньку зашагал домой.
А лошадь, увлекаемая течением, поплыла, поплыла наискось реки, она выбралась далеко на другом берегу и стала там мирно пастись. Только на следующий день за нею поехали на лодке и переправили вплавь на нашу сторону.
Так еще раз за свою богатую событиями жизнь я уцелел, честное слово, спасся чудом.
8.
Строительство роликового лотка началось. Лебедев выделил в мое распоряжение десять человек спецпереселенцев - молодец к молодцу, во главе с бойким бригадиром Сметанниковым. Ему как исполнителю обещали: когда деревья помчатся по роликам, в награду подарят свободу.
Погрузили на лодку сколько-то готовых роликов, переправились на ту сторону. С двумя рабочими я пошел расставлять вешки; с помощью веревки по всей трассе через каждые десять метров мы забивали колышки с номерами; рабочие расчищали лощину от кустов, валили лес для боковых лежней и для шпал, тесали бревна. Веселый перестук топоров нарушал тишину нетронутой тайги...
Каждое утро на большой лодке мы переправлялись через реку, каждый вечер возвращались. Я выписывал рабочим особой щедрости паек - по килограмму хлеба каждому. Все были довольны, старались усердно. Так продолжалось несколько дней. Я написал Мешалкину, чтобы приезжал посмотреть, как завертятся ролики на нижнем опытном участке трассы.
Мы положили на шпалы отесанные боковые лежни, соединили их концы одни с другими в полдерева - получились деревянные рельсы. Через определенные расстояния выдолбили в них гнезда для концов роликов, густо смазали гнезда дегтем, вложили в них ролики. Я подтолкнул один из них рукой. Нет, он не завертелся. Положили бревно сразу на несколько роликов. Я легонько подтолкнул комель - бревно и не шелохнулось. Сметанников изо всей силы пнул сапогом - бревно оставалось неподвижным. Накинули веревку на передний конец бревна, потянули. Ролики словно нехотя и со скрипом завертелись, бревно медленно поползло вперед.
Но ведь уклон на этой нижней части лощины более крут, выше лощина отложе. Неужели каждое бревно протаскивать веревками? Ведь по идее Мешалкина ролики под тяжестью бревна сами должны вертеться, а они, упрямцы, застыли неподвижно. Подбавили в гнезда дегтю - ролики не вертелись.
От ужаса у меня захватило дыхание. Неужели идея Мешалкина лопнула как мыльный пузырь? А в леспромхозе верили, что ролики завертятся и бревна сами по ним покатятся. И в деле вывозки леса произойдет подлинная революция. И родители мне писали, что мой брат Владимир очень заинтересовался изобретением, велел мне передать, чтобы я старался, и дело пойдет...
Тут я заметил комсорга нашего участка. Всего комсомольцев среди вольнонаемных числилось человек десять, ему решительно нечего было делать, и он постоянно ходил охотиться. Сейчас, стоя с ружьем за плечами, он пристально наблюдал за нашими стараниями, потом, ничего не сказав, удалился.
Мы протащили по роликам второе бревно, оно едва поворачивалось. Неужели все провалилось? А я-то мечтал, что Мешалкин со своего лаврового венка и мне уделит несколько листочков! Пора было возвращаться домой. Переправлялись молча. Сметанников осунулся. Он понимал, что его надежды на освобождение рухнули.
Вечером я завалился спать на своем чердаке, ничего не сказав Лебедеву. Внизу послышался голос комсорга. Явно волнуясь, он рассказывал о неудаче опыта с лотком.
- Техник - и не мог рассчитать! - негодовал он.- Ведь это прямое вредительство!
- Подожди, подожди,- успокаивал его Лебедев.- Не сразу изобретение удается. Приедет Мешалкин, и все разъяснится.
Комсорг ушел, а я в ужасе застыл. Ведь и впрямь меня могут счесть за вредителя...
На следующий день мы переправились на ту сторону. Чем занять рабочих? Опять продолжать прокатывать бревна по неподвижным роликам с помощью веревок было бессмысленно. Я послал их в лес заготавливать будущие лежни.
Неожиданно появились Мешалкин с Лебедевым и комсоргом. При них рабочие снова потянули бревна по роликам. Мешалкин приказал протащить еще бревно, другое, третье, потом коротко бросил:
- Строительство закрывается.
Я шепнул Сметанникову, чтобы собирал инструмент, больше сюда не приедем, а сам сел в лодку Лебедева. Он и комсорг молча гребли, Мешалкин и я мрачно молчали. Когда переправились, Мешалкин только мне и сказал, чтобы я подсчитал, во сколько рублей обошлось строительство, и окончательный итог прислал бы ему.
Я его спросил, какую он мне теперь поручит работу. Он отмахнулся, сказал, чтобы я ждал его распоряжений. Конечно, он тяжело переживал неудачу и ему было не до меня.
В бухгалтерии мне вручили подписанные мною наряды. Я защелкал на счетах. Вышло шесть тысяч с чем-то рублей.
"Столько денег ухлопал впустую! Конечно, любой начальник сочтет меня вредителем,- рассуждал я сам с собой, лежа на чердаке. - Мешалкин - молодой специалист, к тому же член партии, его ценят, его уважают. Он отвертится, еще, чего доброго, на меня свалит вину. Приедет следователь ГПУ, начнет меня допрашивать".
