Кроме справок об отпуске, у нас были солидные мандаты от "Майнефтестроя", чтобы нам "оказывали всемерную помощь и содействие". У меня этот мандат сохранился.
Перед кабинетом начальника станции, как перед осажденной крепостью, также стояла толпа. Шура отправился в транспортное отделение ОГПУ. Мне эти четыре буквы внушали ужас, я никогда не решился бы обратиться за ту незаметную дверку просить о помощи. А Шура пошел, я остался с чемоданами. Через час он явился торжествующий с билетами до Москвы, да ещё в плацкартный вагон. И мы благополучно уехали. Кроме нас, в поезд село не более десяти таких же привилегированных пассажиров...
Приехал я в Москву и сразу - на Савеловский вокзал, скорее к родителям.
В мое отсутствие наши переселились из Котова в пристанционный поселок Хлебниково. Котовский домохозяин не стал с нами продлевать договор, на него косо смотрели местные власти: почему извлекает нетрудовой доход?
Новый домохозяин Архангельский был владельцем цветоводства и во времена нэпа процветал, сумел построить двухэтажный кирпичный дом. Но к моменту нашего поселения он сидел в тюрьме; мои родные видели его только однажды, и то издали. Его привезли гепеушники, и он показал им, где закопал серебро и драгоценности. Клад откопали, и он был вновь увезен, уже навсегда.
Нижний этаж занимала его семья, а также брат - участковый врач. Комнаты верхнего этажа хозяева предоставили нам. Дом этот был весьма оригинальной архитектуры - никаких украшений, на фасадной стене - единственное грандиозное окно, нижняя его половина приходилась на первый этаж, верхняя на второй. Брат Владимир острил, что с поезда виден стоящий под кроватью ночной горшок.
Я приехал, когда все находились под радостным впечатлением: только что полной победой увенчался пресловутый процесс артели "Расшитая подушка". Мне рассказывали различные подробности процесса, вернее, глумления над моей матерью. От меня скрывали; я только тут узнал, что она две недели сидела в камере при милиции. Наученная горьким опытом, она с тех пор больше не стремилась искать заработки и осталась лишь домашней хозяйкой.
Брат Владимир по всем стенам опять развесил портреты предков и продолжал по ночам трудиться, иллюстрировал книги. В издательстве "Молодая гвардия" к нему до поры до времени относились хорошо, вернее, терпимо. "Ну что поделаешь, хоть и бывший князь и лишенец, но зато талантлив и человек неунывающий и остроумный".
Сестра Маша усердно работала в Московском геологическом комитете, приезжала по вечерам. По воскресеньям являлись ее кавалеры, другие гости. Сестра Катя работала на опытном поле близ станции Долгопрудная. А бедный наш отец совсем ослаб от болезней и от вынужденного безделья. Лишенство угнетало его. Лишь изредка кто-нибудь из сочувствующих давал ему что-то переводить. Он много нянчился с детьми. Десять ежемесячных долларов от Моины Абамелек-Лазаревой мы тратили на пшено и на постное масло из торгсина.
Я рассказывал о своих геодезических успехах. Владимира очень заинтересовал страшный пожар нефтяного фонтана близ Апшеронской. Со своей всегдашней любовью к технике он взялся изобрести способ, как его потушить, делал какие-то чертежи, собирался их куда-то посылать.
Я приехал без отпускных денег, но зато привез целый чемодан отборного, душистого и крепчайшего табаку и собирался подарить брату. Но он счел, что ему достаточно одного килограмма, а остальное лучше продать.
Напомню читателю, что брат его жены Елены Николай Шереметев был музыкантом в театре имени Вахтангова. Его супруга - известная артистка Мансурова - в два счета провернула выгодную спекуляцию. Позднее мне передали благодарность от самого Щукина, и я получил контрамарку на спектакль "Коварство и любовь" Шиллера.
Денежный перевод, который Сахаров должен был послать на имя Шуры Соколова, не приходил и не приходил, через каждые три дня я ездил к Шуре - и все безрезультатно. В конце концов на Центральном телеграфе выяснилось, что перевод пропал.
Получив от Сахарова отправительную квитанцию, Шура и я пошли на прием к самому замнаркома связи. При нас он поручил заняться этим, как он выразился, пахнущим вредительством делом некоему чину. Лишь два месяца спустя мы получили наши кровные отпускные деньги.
Тот факт, что столько времени я жил под родительским кровом, ходил и в гости, и в театр, а не глядел в трубу нивелира, начальство сочло уважительным. А застрянь я в Москве год спустя, наверняка получил бы года три лагерей как злостный прогульщик. За эти два месяца я успел написать новую главу своей повести "Подлец"...
7.
Шура и я вернулись в Апшеронскую. Он занялся камеральными работами в конторе, а я, надев плащ и сапоги, начал ежедневно ездить на полевые работы.
В наше отсутствие был потушен нефтяной пожар. Одновременно к очагу огня с разных сторон подвели штольни и взорвали в них аммонал, а с самолета сбросили какой-то химический состав. Так брату Владимиру не пришлось заняться изобретательством в пользу нефтяной промышленности...
Весна в Апшеронскую пришла рано, зацвели белым и розовым цветом фруктовые сады и грушевые леса. Наступила Пасха. С детства я любил этот великий праздник, с ним у меня было связано столько светлых воспоминаний! А тут, как обычно по воскресеньям, в поле мы не поехали, а принялись вкалывать в конторе с самого утра. И никаких дополнительных угощений к обеду...
Я совершил один прескверный поступок, о котором сознался матери лишь много лет спустя, а тогда скрыл от родных.
За вынужденный прогул я получил солидную сумму. А у нас в общежитии техников завелись картишки, и мы по ночам резались в дурака. И тут старший техник Костя Машаров предложил мне сыграть в очко. Я и раньше изредка играл и нередко выигрывал, решил попытать счастья. Костя играл хладнокровно, карты клал на стол медленно. Остальные ребята нас окружили. Я сперва начал было выигрывать, а к утру продул всю получку. Шура, живший тогда вместе с Сахаровым, узнав о моем проигрыше, накричал на меня как на провинившегося школьника и потребовал с меня честное слово, что я никогда в жизни не буду играть в очко.
И я это слово сдержал. Помнится, уже в последние месяцы войны, когда гитлеровские деньги валялись повсюду, никакие уговоры на меня не действовали, я неизменно отказывался играть даже на эти никому не нужные бумажки... Самое позорное в моем проигрыше было: я не смог послать родителям солидный денежный перевод...
Приехала к Сахарову жена - красивая пожилая армянка. Она пожелала познакомиться со всеми техниками и, явившись в нашу контору, обратилась к нам примерно с такими словами:
- Вы на моего ворчуна не очень обижайтесь, он только с виду строгий, а всех вас очень любит...
Тогда же произошла одна глупая история, которая могла бы кончиться для меня весьма печально.
Техник Коля Гусев был у нас единственным комсомольцем. Вместе с Костей после работы он нередко отправлялся в центр станицы к закрытой церкви, где собиралась молодежь. Коля начал ухаживать за одной девушкой, не местной, а приезжей, дочерью одного партийца. И неожиданно он объявил о своей свадьбе, на которую приглашал всех нас.
Для подарка мы скинулись по сколько-то рублей и во главе с Сахаровым отправились на торжество.
Стол "ломился от яств", произносились тосты. Шура Соколов предложил, чтобы от имени сослуживцев Коли тост произнес я.
Со стаканом в руках я встал и звонким голосом начал:
- От имени партии поздравляю молодых...- Дальше уж не помню, о чем плел, все услышали, что я поздравил от имени партии. Какой? Среди гостей произошло замешательство, выручила находчивость Графа Брызгалова. Он начал объяснять, что женихов друг поздравил от имени партии изыскательской. Ведь мы, сослуживцы жениха,- сотрудники изыскательской партии. Большинство гостей находилось в изрядном подпитии. Но тут поднялся, пошатываясь, чернобородый дядя невесты, как потом выяснилось, бывший красный партизан. Он брякнул на всю комнату страшные слова об оскорблении Коммунистической партии. Кто такой, кто осмелился поднять стакан водки? И за что поднять?..
