Словом, можно было приступать к съемке участка будущего Соцгородка. Полдня мы учили рабочих, как тянуть ленту, как держать и качать рейки, а потом сели в фуры и поехали, Сахаров с Брызгаловым отправились в коляске.
Доехали до места, выгрузились - и айда! Впереди инженер Кудрявцев с теодолитом указывал направление, Федор ставил вешки, рабочие в частом и колючем кустарнике рубили просеку, за ними шел пикетажист Сережа Маленький, его рабочие тянули ленту, забивали колышки-пикеты, далее вышагивал первый нивелировщик Костя с девушкой у инструмента и двумя девушками на рейках, за Костей шагал второй нивелировщик Сережа Большой, то есть я. Кланька несла мой инструмент, Таня и Тоня ставили рейки на колышки. Установив треногу, я смотрел в трубу, кричал: "Покачай!", брал отсчет по задней рейке, записывал, брал отсчет по передней, записывал, а Костя со своими девушками ушел далеко вперед. Так двигалась процессия, вроде крестного хода.
Старик прошел по просеке, возле меня остановился, ничего не сказал, отправился дальше.
К вечеру мы замкнули прямоугольник, вернулись к начальной точке и поехали домой.
Существовало неукоснительное правило изысканий: полевые материалы обрабатывать в тот же вечер. После сытного обеда мы сели за стол. Как мне пригодились бухгалтерские курсы! Счеты в моих руках так и заиграли. Раз ты со своим нивелиром пришел на первоначальную точку, значит, сумма всех превышений (отсчетов по рейке) теоретически должна равняться нулю. На практике получается неувязка в несколько миллиметров, если, конечно, ты не наврал.
Я волновался, еще когда мы ехали с работы, волновался во время еды, когда же щелкал на счетах, волнение мое достигло апогея. Да ведь я держал экзамен, гожусь ли в техники-нивелировщики. Подвел итог, у меня получилась неувязка - 4 миллиметра. Подсчитал вторично - тот же результат. От нахлынувших чувств я закричал на всю камералку:
- Четыре миллиметра!
- Сергей Михайлович, не мешайте работать другим! - Старик словно облил меня холодной водой. Он всех нас называл по имени-отчеству. Остальные - кто усмехнулся, кто молча передернул плечами.
В тот же вечер я написал восторженное письмо родителям, как ехали на поезде, как устроились жить, как я чуть не упустил сапоги во время путешествия, и целую страницу отвел своим четырехмиллиметровым успехам...
2.
Мы уезжали с утра, возвращались к вечеру, обедали. Старик уходил в свою хату и там, как утверждал Шура, в одиночестве выпивал полбутылки водки, обедал, затем шел в контору. Вечером, опять-таки по словам Шуры, он заканчивал вторую половину своей порции алкоголя. Мы, техники, никогда не видели его выпивающим.
Пока с работой у меня шло хорошо, нивелир я освоил, устанавливал его быстро, отсчеты брал быстро, и вечером при подсчетах мои записи благополучно увязывались. Заболел у нас Сережа Маленький, я его заменил и в течении нескольких дней ходил с лентой, старался аккуратно вести абрис в пикетажной книжке.
Я был свидетелем немыслимо страшного гнева Старика, о чем меня предупреждал Шура еще в Москве.
Сережа Маленький выздоровел, я вернулся к своему нивелиру, а он - к своим обязанностям пикетажиста. Однажды лента у него зацепилась за корень; рабочий, вместо того чтобы подойти и отцепить, с силой потянул ее, и она лопнула.
Все работы остановились. Старик потребовал, чтобы рабочие отошли, а мы, техники, наоборот, - окружили бы его. Подсудимый Сережа Маленький встал впереди опустив голову.
Старик рычал очень страшно:
- К чер-р-р-ту! - Он выпаливал исполненные гнева и презрения фразы, брызгал слюной, тряс кулаками.
Сережа пытался оправдываться, сваливал вину на рабочего, но своими оправданиями только распалял гнев Старика.
А через неделю провинился и я.
С утра зарядил затяжной мелкий дождик, ехать на работу было невозможно. Старик злился на дождь, на простой, на техников, которых требовалось чем-то занять.
Шура на полевые работы вообще не ездил. Он хорошо чертил и с наших полевых журналов постепенно на нескольких планшетах составлял на ватмане план участка.
Старик пристегнул меня в помощь Шуре. Мы встали рядом, наклонившись над двумя чертежными досками. Шура показал мне, как по заранее нанесенным отметкам проводить горизонтали. Вспомнил я далекие школьные годы и повел извилистые линии одну за другой. Остальные техники тоже чем-то занимались. Старик угрюмо восседал в углу в кресле.
- Послушай,- обратился я к Шуре,- смотри, тут отметок не хватает, придется мне с горизонталями фантазировать.
Старик бойко, словно юноша, вскочил, резко отодвинул кресло. - Сергей Михайлович,- начал он, задыхаясь от гнева и брызгая слюной,встаньте здесь!
Помня предупреждения Шуры - ни в коем случае не оправдываться, я встал опустив голову и всей своей позой и наклоненной головой выражал глубокое раскаяние и молчал.
Боже, как меня крыл Старик! Как жутко рычал:
- К чер-р-рту!
- Запомните раз и навсегда: в геодезии, как и в любой технике, ни под какими предлогами даже думать не смейте о фантазии. Техника требует точности, абсолютной точности.- Он перевел дух и напоследок бросил: Продолжайте работать.
Конечно, он был прав. Я этот урок никогда не забуду...
3.
В станице Апшеронской жили казаки некогда славного Кубанского казачьего войска Апшеронского полка Майкопского уезда.
В ту осень 1930 года жили они в относительном достатке, были колхозниками, а кормились в основном со своих обширных, до гектара, усадебных участков, держали лошадей, коров, овец, кур, гусей, а также, как вспомогательную тягловую силу, незнакомых мне буйволов; их свиньи гуляли на воле, питаясь в грушевых лесах падалицей. Жители сеяли пшеницу и кукурузу, которая вымахивала такой высоты, что в ее зарослях скрывались наши трехметровые рейки. В садах росли вишни, сливы, яблони, груши, виноградная лоза; мы покупали сливы - рубль ведро. Жители сажали табак и на жердях под специальными навесами сушили связки листьев - папуши, затем на специальных машинках их мелко нарезали. Я курил трубку, с наслаждением вдыхая аромат.
До нашего прибытия только самую верхушку казачества раскулачили. Мои работницы-девушки со слезами на глазах рассказывали, как их подружку вместе с родителями, с братьями и сестрами сослали на Северный Урал на лесозаготовки и она писала им грустные письма.
Жили казаки в страхе, предвидя грядущие беды. Со своими геодезическими инструментами, с рабочими врывались мы в их дворы, расставляли рейки, измеряли хаты и надворные постройки и одновременно без спроса срывали с деревьев фрукты. Испуганные хозяева выбегали из своих хат, нас не бранили, а, наоборот, заискивали перед нами, спрашивали, зачем обмеряем, зазывали в горницу, угощали молоком, а то и молодым вином.
В безупречно белых хатах, несмотря на земляные полы, было очень чисто, в киоте в красном углу стояли иконы, висела на цепочке лампада, а по стенам были развешаны фотографии - всё больше бравых, бородатых казаков, в папахах, на их черкесках по сторонам груди красовались газыри, на поясах кинжалы или шашки. Снимались казаки группами или вдвоем с женой. Они, несомненно, гордились своим боевым прошлым, но нам о своих чувствах, об отношении к Советской власти, к колхозу ничего не говорили.
Один только раз, когда я ехал куда-то вдвоем с возчиком, он показал мне кнутом на дальнюю, поросшую лесом гору и сказал, что два года их, несколько человек казаков, там скрывалось.
- Вы были красные партизаны? - спросил я его.
- Нет, белые, - отвечал он...
Наступила зима. Да какая же это была зима - снег то падал, то таял, слякоть на дорогах стояла невылазная, кони еле вытаскивали колеса фур. Нам прислали из Москвы большой ящик с полушубками, и мы в них щеголяли, наводя страх на местных жителей.
По заданию треста "Майнефтестрой" мы снимали планы местности то близко от нашего жилья, то подальше, возле соседнего, недавно построенного городка Нефтегорска.