Дженни сдвинула брови:
- Про миссис Барнс первый раз слышу.
Я с охотой поведал, как в отсутствие мистера Барнса, почтенного банкира, имевшего лучший дом в квартале лучших домов Филадельфии, забирался через окно к миссис Барнс, и миссис Барнс в лучших традициях лучших домов Филадельфии потчевала меня ужином (в перерыве между утехами), и однажды, когда мистер Барнс вернулся домой раньше, чем его ждали, мне пришлось выпрыгнуть из окна в сад, и я подвернул ногу. В общем, своими историями я изрядно позабавил мою девочку и был рад, что ее последняя реплика как бы осталась незамеченной.
Ведь Дженни в двух фразах четко сформулировала то, о чем я частенько подумывал, сам боясь себе в этом признаться.
* * *
Накануне она запаковала мне чемодан, утром доложила все, что я забыл в ванной (бритву и зубную щетку), мы отвезли Элю в детский сад, я поцеловал ее, как обычно, в щеку, потом мы поехали в аэропорт, не по фривею, а через город, и по дороге обсуждали какие-то будничные проблемы, и в аэропорту было не до лирики: найти место в паркинге, найти тележку, марш-бросок по переходам и коридорам в поисках стенда компании "Юнион Эруэйз", регистрация билета, сдача багажа, и опять по коридору мимо бесчисленных "бутиков" и "Макдоналдсов" к залу ожидания, всюду полно народу, все спешат, на ходу пьют кока-колу, жрут биг-маки, у всех деловое приподнятое настроение - нет, современные аэропорты для лирики не приспособлены (романтика почтовых дилижансов - в мареве дождя появляется упряжка, интимность заснеженных железнодорожных полустанков - все в прошлом), здесь не прощаются (некогда!), здесь отовариваются во фри-шопах.
Дженни протянула свой фотоаппарат японцу, и он нас щелкнул.
И вот я стою около двухвагонного автобуса (похожего на трамвай), солнце шпарит, водитель в маечке поторапливает зазевавшихся пассажиров, которые спускаются по винтовой наружной лестнице из зала ожидания, и, пока автобус набивается живым фаршем (как трамвай в час пик), я смотрю на зеркальную стену аэровокзала и не вижу, не могу понять - там ли еще Дженни, стоит ли и смотрит на меня или давно уехала в госпиталь (как всегда, у нее завал работы), на всякий случай несколько раз машу рукой зеркальной стене, слепящей солнечными бликами, и потом автобус долго везет публику, петляя между ангарами, на другой конец аэропорта, к самолету, который должен перенести нас - всего-то за четырнадцать часов! - на другой конец света. И я думаю, что напрасно не уговорил вчера Дженни купить в супермаркете вторую канистру питьевой воды. В канистре пять литров, до моего возвращения им не хватит, и Дженни придется самой тащить канистры на четвертый этаж.
Какая ерунда у меня в голове! Вот лорд Байрон чувствовал значительность момента, принимал байроническую позу, закутывался в плащ и вещал: "Прощай навек, а если уж навек, то навсегда прощай". Тоже любил путешествовать, хромой бесенок. Между прочим, когда он встретился во Флоренции с Карлом Валленбергом (Байрону рекомендовали графа как человека информированного), граф посоветовал ему не ехать в Грецию:
"Милорд, зачем вам эта авантюра? Там странная война с непредсказуемым исходом, и на самом деле совсем не ясно, кто и за что воюет". Но Байрон не мог отказаться от своей затеи, ведь в Равенне торжественно объявил: "Прощай навек, а если уж навек..." Вынужден был соответствовать своей репутации. И красиво у него получалось.
Мне на таком пекле в плащ не закутаться, впору снять пиджак, да там документы, выпадут из карманов... У Байрона был высокий полет мыслей, а меня заботят канистры... "Прощай навек". Ну почему, моя радость? У нас же нормальная житейская ситуация. Я уезжаю, так сложились обстоятельства. "А если уж навек, то навсегда прощай!" Нет, я вернусь, и мы обязательно поженимся. Я, правда, не знаю, когда вернусь. Не от меня зависит.
В общем, что-то свербило у меня в груди, но, поднявшись в самолет, я с облегчением вдохнул лимонный эр-кондишэн.
* * *
За двести с чем-то лет (я нахожусь в том возрасте, который обычно стараются не уточнять) я имел всего лишь одну официальную жену. Этот мировой рекорд, видимо, не скоро будет побит. Правда, Дезире Клери выходила замуж не за меня, и не я ей клялся в верности перед церковным алтарем. Более того, если верить Дезире, то между нами ничего такого не было (вот и верь после этого женщинам!), тем не менее мы вместе с ней присягали шведской короне в 1811 году как законные престолонаследники. И король Карл Четырнадцатый, занимаясь проказами с придворными дамами, помнил, что у него жена в Париже. И нас с Дезире не разводили, просто я сам исчез с горизонта. Первый, хоть и двусмысленный, брак навсегда определил мои отношения с другими женщинами. Я заранее предупреждал: дескать, воля ваша, моя драгоценная возлюбленная, вам решать, как нам жить дальше, однако учтите, у меня есть жена. И дамы в зависимости от своего воспитания и темперамента (и моего общественного положения) или посылали меня к чертям собачьим, или всеми силами пытались увести меня от особы, которая давно уже почила в бозе. Конечно, следовало бы им говорить: у меня была жена. Да, была. И она была Королевой. И на меньшее я был не согласен.
Создается впечатление, что я порхал, как ловелас, от цветка к цветку. На мой же взгляд, я выбрал единственно правильную линию поведения. Вообразите, я связываю с собой женщину брачными узами, а потом, по прихоти Системы, буквально испаряюсь в воздухе, не оставив никаких следов, и возникаю, материализуюсь непонятно в какую эпоху, непонятно в какой стране, непонятно в каком облике. То есть только лет через тридцать я вдруг спохватываюсь, что где-то за тридевять земель меня ждет (если ждет) близкий человек. И вот я являюсь к почтенной матроне: "Bonjour, Madame, comment allez-vous? Случайно меня не припоминаете?" Разумеется, среди слабого пола бывают любительницы острых ощущений, но, думаю, несколько иного рода.
Кстати, о родах. Каролина, которую Диса родила в Тронхейме, вполне могла оказаться моей дочерью. У меня в голове иногда всплывает трогательная сцена: Диса спускается по ступенькам собора с очаровательным младенцем на руках, запеленутым в розовое одеяло с белыми кружевами.
...В конце 1896 года в Стокгольм вернулся граф Алекс Валленберг, молодой американский офицер, сын знаменитого полковника Карла Валленберга, доблестно сражавшегося в армии генерала Шермана во времена гражданской войны в Штатах. Титулованного гостя с охотой принимали в знатных домах. Однажды граф вычислил, что его приглашают в дом, хозяйка которого может оказаться дочерью баронессы Рапп. Граф бегом бросился в порт и сел на пароход, отправляющийся во Францию. Увидеть свою дочь сгорбленной, шамкающей старушкой - помилуйте, это за пределами человеческой психики! Между прочим, в тот раз во Францию я попал после восьмидесятилетнего отсутствия. Мудрая Система планировала мне очередное место жительства там, где не было никакой вероятности встретить своих отпрысков (если такие имелись) и где я не был бы подвластен родственным сантиментам.
"Я одинок. Средь волн морских корабль меня несет. Зачем мне думать о других? Кто обо мне вздохнет?" Дело прошлое, но тогда во Флоренции лорд Байрон мне не понравился. Богатый сумасброд, с жиру бесится, жаждет сочинить себе биографию. Подкинуть ему парочку моих? А ведь было что подкинуть. Все, кроме капрала Дюпона, полагали, будто я на севере Норвегии, а я в ту же ночь, расставшись с четой Бернадотов (отныне - королевской четой), сменил карету, домчался до Мальме, пересек на рыбацкой лодке пролив и из Копенгагена на перекладных через всю Европу - до Италии. Зачем понадобилась такая авантюра? Затем, что авантюрой было ехать туда, где меня могли ждать. Тогда мной руководила еще не Система, а здравый смысл. Отречение от престола - слишком рискованный шаг, и за благородные поступки, как правило, наказывают. Спустя несколько месяцев мне сообщили, что капралом Дюпоном никто не заинтересовался, и я понял: можно спокойно возвращаться в Норвегию, можно доверять королю.
