Полковник наградил шутника тяжелым взглядом и злобно оскалился, сверкнув новехонькими фарфоровыми зубами:

– Тоже мне, специалист выискался! Бесш-у-умно, – передразнил он собеседника, сразу сделавшись похожим на брюзгливого старика, каким, наверное, и являлся в свободное от работы время. – Ты уже наворотил трупов… неожиданно и бесшумно, мать твою!..

– Винтовка подвела, – сухо сказал Громов. Он уже понял, что зря явился сюда, но обратной дороги не было.

– Нервы тебя подвели, а не винтовка! – повысил голос полковник. – Неврастеник! Такую операцию сорвал! Все труды псу под хвост…

– Не совсем так, – возразил Громов упрямо. – Хан убит. Его группировка, насколько мне известно, распалась.

– Ни хрена тебе не известно! Ханские бригады под Итальянца отошли. Убрав только одного бандюгу, ты сыграл на руку второму. – Полковник в сердцах сломал ручку, которую вертел в руках, и выругался, после чего мрачно сообщил: – Поднялся Итальяшка твоими стараниями. Высоко сидит, далеко глядит. И достать его теперь труднее, чем Соловья-разбойника.

Глаза Громова сверкнули.

– Достану, если прикажете, – пообещал он мрачно.

– Нет, – отрезал полковник. – Не прикажу. Поздно спохватился, Гром Николаевич. Отпылала гроза, отгремела. Над всем Курганском безоблачное небо.

Громов не поверил своим ушам:

– Как? Его… уже?..

Полковник отбарабанил пальцами по столу несколько маршевых тактов и сообщил стенке за спиной подчиненного:

– Забудь об этом. Нет больше никакого Итальянца.

– А кто же есть? – Громов по-прежнему ничего не понимал. – Папа Римский, что ли?

– Зачем нам Папа Римский? У нас и без него есть, на кого молиться. Был Итальянец, а стал Руднев Александр Сергеевич, – ответил полковник со скучающим видом. – Завтрашний губернатор области, между прочим. Без пяти минут сенатор, и во-от такенный член Совета Федерации. – Он показал энергичным жестом, каким именно видит себе новоявленного члена Совета, после чего деловито посоветовал майору: – Ты навести его при случае, представься. Думаю, Руднев А. С. просто обязан вознаградить тебя за твой ратный подвиг. – Полковник подошел к окну и стал смотреть в него с таким интересом, как будто явился на рабочее место специально для этого. – Ну, что притих, Гром? – буркнул он, когда тишина в кабинете сделалась звенящей. – Что ты мне на это скажешь?

– Скажу: замечательная у нас отчизна! Служить такой радостно и почетно. – Голос Громова приобрел металлический тембр.

– Какая есть, такой и служим! – Полковник ощерился и лязгнул своими керамическими зубами. – Не мы ее выбрали, а она нас! – С этими словами он вернулся на место и раздраженно покрутил головой, как бы вывинчивая ее из удушающего захвата галстука. Смахнув со стола обломки ручки, он веско произнес: – В общем, так, Гром. Честно предупреждаю: дальнейшая твоя судьба мне неизвестна, не мне ее теперь решать. Есть начальство повыше, хотя, сдается мне, ничего хорошего тебя не ждет. С учетом твоих былых заслуг могу сделать для тебя только одну вещь. Рекомендовать тебя, стервеца такого, в новое подразделение при ГУ ФСБ, оттуда тебя выковыривать будет хлопотно.

– Новое подразделение? – Предложение было слишком неожиданным, чтобы Громов смог сохранить невозмутимое выражение лица. Он и не сохранил. Его брови непроизвольно поползли вверх.

– ЭР! – Это прозвучало как резкое карканье, но полковник потрудился расшифровать: – Команда экстренного реагирования… Не думаю, что это какое-то элитное подразделение. Так, сброд специалистов по разгребанию всякого высоковельможного дерьма. – Он поморщился. – Но там тебе сейчас самое место, Гром. Уедешь в Москву, пообтешешься там немного, премудростей разных нахватаешься. Глядишь, через годик-другой вернешься. Вот в это самое кресло. – Полковник похлопал по кожаному подлокотнику и ободряюще подмигнул майору. Глаза у него при этом были печальными, как у старого сенбернара, предчувствующего свою скорую кончину.

– Я предпочел бы остаться здесь, – сказал Громов, отведя взгляд. – У нас своего дерьма навалом, родного.

– Заткнись! – Яростный шепот полковника был напряженным и свистящим, словно воздух из него выходил под давлением в несколько атмосфер. – Пока что здесь решения принимаю я! На следующей неделе к нам комиссия прибывает. Догадываешься, по чью душу?

– Что же мне теперь, в погребе отсиживаться? – невесело усмехнулся Громов.

– Не отсиживаться, а продолжать служить! И не в погребе, а в столице!

– Спасибо, конечно, товарищ полковник, но вряд ли из этой затеи что-нибудь получится. Не успеют мои документы по инстанциям пройти. – Улыбка с губ Громова никуда не делась, но сделалась кривой. – И потом, – продолжал он, – после истории с Ханом мою биографию незапятнанной не назовешь. Представляю, как обогатилось мое личное дело.

– Нет! – живо возразил полковник. – Ни хрена ты не представляешь. Это надо видеть. И читать. Твои коллеги и сотрудники на славу расстарались. С такими товарищескими характеристиками тебя теперь и грузчиком в ведомственный буфет не возьмут.

Громов пожал плечами, постаравшись сделать это как можно более беззаботно:

– Вот видите. О каком переводе в Москву может быть речь? В музей ФСБ, в качестве пугала?

– Запрос из главного управления пришел в марте, еще до твоей самодеятельности, – заявил полковник ни с того ни с сего, а потом водрузил на нос очки и принялся деловито перебирать бумаги на столе. Он всегда поступал так, когда желал сообщить нечто важное или конфиденциальное. Делал это вскользь, мимоходом.

Громов насторожился:

– Разве это что-нибудь меняет?

– Очень многое, – буркнул полковник. Теперь он поочередно выдвигал ящики своего стола и озабоченно шарил в них, хотя ничего интереснее чистой бумаги, телефонных справочников и канцелярских принадлежностей там никогда не хранилось. Казалось, он совершенно забыл о присутствии Громова. Пришлось напомнить о себе вопросом:

– Что именно?

– Что именно? – задумчиво переспросил полковник, вертя в руках допотопный дырокол, которым впору гвозди забивать. – А то, что дело твое было отправлено в Москву задним числом. До того, а не после. Святого из тебя сделать все равно не получилось, но с тебя ведь не иконы писать собираются, верно? – Полковник спрятал дырокол в стол, зато извлек оттуда длинную низку скрепок, сцепленных между собой на манер цепочки. Перебрасывая ее с ладони на ладонь, он сказал: – В общем, сегодня утром утвердили твою кандидатуру, вольный стрелок. Так что прямиком от меня шагай в отдел кадров. На сборы сутки. Все.

Скрепки полетели в корзину для мусора. Глаза полковника поднялись, чтобы коротко взглянуть на подчиненного, и опять переметнулись к окну, за которым, как и в начале беседы, не происходило ровным счетом ничего примечательного.

– Товарищ полковник, – произнес Громов и умолк. Из всех существующих слов на ум пришли только эти два. Даже по имени-отчеству он обратиться к этому человеку не смог. Не научился за долгие годы.

– Всех товарищей давно в расход пустили, одни господа остались.

Привычная шутка, частенько звучавшая в стенах этого кабинета, впервые показалась Громову слишком мрачной, чтобы заученно улыбнуться.

– Вы… В общем, спасибо вам, – выдавил он из себя натужно. Его многому научили в этих стенах. Но только не умению многословно выражать свою благодарность.

– Ступай. – Упорно продолжая глядеть в окно, полковник повелительно махнул рукой.

Громов попрощался с его неестественно прямой спиной и ушел. Полковник не посмотрел ему вслед, а он не оглянулся. Все, что они могли сделать друг для друга за время совместной службы, они сделали. Все, что считали нужным сказать, было сказано. Но даже теперь, месяцы спустя, когда этот эпизод остался в далеком прошлом, Громов никак не мог простить себе, что на прощание не сумел назвать своего начальника Георгием Леонидовичем. Ведь, как оказалось, он не только полковником ФСБ был, но еще и очень даже неплохим мужиком. Не так уж часто эти два понятия совмещаются воедино.