— Мои малютки… — услышал Брюс далекое эхо…
Шел снег. На улицах было пусто и тихо. Снег валил и валил огромными мягкими хлопьями, заметая сонные улицы. Город был погружен в теплый спокойный сон Рождественской ночи. Громады узких высоких домов лишь кое-где светились желтыми точками бессонницы. Одиноко мигали на перекрестках замерзшие светофоры.
Черный лимузин, выпущенный еще в начале века, сверкнув полировкой и хромом больших навесных фар, выехал из-за поворота и медленно, словно танцуя, поехал по нетронутому снегу Пятой авеню. Он двигался почти бесшумно, как привидение.
Сидевший за рулем машины Альфред поправил котелок и, тяжело вздохнув, продолжил всматриваться в пустую дорогу, ярко освещенную фонарями и цветными рекламами магазинов. Было видно, что какая-то мысль не дает ему покоя.
Брюс сидел на заднем сиденье, откинувшись на спинку, и задумчиво смотрел на пустынные тротуары и провалы темных подворотен, проплывавшие перед его глазами.
Альфред поднял голову и взглянул в зеркальце заднего вида. Брюс поймал на себе его взгляд и, тяжело вздохнув, поднял брови. На его лбу пролегли морщинки.
— Не надо так мрачно, Альфред.
— Не спорьте, мистер Вейн. Посмотрите, как спокойно на улицах. Идет снег. Рождество. И в каждом доме праздник. Хорошо.
— Действительно, хорошо, — согласно кивнул Брюс.
— Но только для нас я ничего хорошего не вижу. Ведь прошло всего несколько часов, а о вас уже забыли, и у вас опять меланхолия, и мы все равно не дома, а колесим неизвестно зачем по этим белым улицам.
Немного помолчав, он продолжил:
— Мистер Вейн, неужели вам нравится такая жизнь?
— Нравится? Пожалуй, нет. Тем более, сегодня. И я тебя прошу, старина, не делай вид, что тебе так хочется домой. Там пусто. И ты это тоже знаешь. Мрачный замок, холодные сырые подземелья, костюмерная… Штаб-квартира.
— Мистер Вейн, а почему же все-таки она ушла?
— Плохой вопрос, Альфред. Она не могла остаться.
— Почему же?..
— Она — Кошка. А вы сами говорили, что животные в таком доме, как наш…
— Мало ли что я говорил. В конце концов…
— В конце концов, она решила, что у нее осталось еще слишком много жизней.
И вдруг что-то привлекло внимание Брюса в одной из подворотен. Большая черная тень мелькнула на белой штукатурке стены. И, на мгновение застыв возле стоящих в ряд мусорных баков, растворилась в воздухе, как мираж.
— Альфред, — резко выпрямив спину и привстав, крикнул Брюс, останови машину!
Лимузин застыл возле узкой подворотни, ведущей в квадрат небольшого дворика, тесно зажатого одноэтажными домами.
Брюс быстро вышел из машины и, ступая по слабо хрустящему под ногами снегу, зашел в расщелину между домами. Было совсем тихо, казалось, что еще немного — и будет слышен звук падающих снежинок. Слабый свет желтой лампочки, висевшей на карнизе одного из домов, отбрасывал причудливые тени на снег, делая очертания окружающих предметов слабыми и размытыми.
Брюс поднял голову и осмотрелся. Покосившийся сарай, куча неубранного хлама возле ржавых мусорных баков, покореженные от старости и ревматизма кирпичные стены домов. И ничего. Только одинокая блуждающая тишина.
Взгляд перешел на крыши. Легкий дымок струился над печными трубами, растворяясь в морозном воздухе. Брюс поправил воротник пальто и, заложив руки в карманы, тяжело вздохнул. Ничего, никаких следов, только тени на нетронутом снегу…
— Мяу! — услышал он вдруг слабый писк.
Что-то оборвалось в его душе, и он негромко позвал:
— Селина!..
— Это меня?
— Да, тебя.
— Но уже все?
— Да.
— Но, может быть?..
— Может быть. Ты же не хотела умирать тогда, на той первой помойке. Может быть… Но я тебя не понимаю…
— Чего не понимаешь? Того, что я — не кошка, а нормальная женщина, того, что я не могу жить на мусорке, по утрам умываясь лапками, не могу жить в подворотне!? И, кроме того, я просто умираю, когда меня никто не видит. А ведь если я умру, то со мной умрет и твой последний шанс. Ведь, пока что, мы с тобой — одно. Но у меня не девять жизней. Поэтому я ухожу.
— Но, может быть…
— Прощай.
— Прощай.
— Скажи лучше: «Мяу!»
— Мяу, — из приоткрытой двери сарая, оставляя круглые дырочки следов в пухе снега, к Брюсу шла тонкая, изящная черная кошка. Подняв трубой хвост, она прищурила желтые глаза и произнесла:
— Му-у-р-р!
Бесшумно обойдя его, она принялась тереться мордочкой и спиной о ноги, топорща пушистые усы и прижимая уши к затылку.
— Ну вот, вместо меня ты уходишь с ним. Так что я… Извини.
— Я понимаю. Может быть…
Брюс быстро поднял кошку и, положив на руку, прижал к груди. Пушистый теплый комок томно потянулся и, принюхиваясь к новым запахам, произнес:
— Му-у-р-р.
Брюс развернулся и медленно пошел обратно к машине. Альфред открыл дверцу и пристально посмотрел на него.
Автомобиль ехал в восточном направлении. Брюс сидел, приживая к груди кошку, и ему становилось немного, легче. Он поднял взгляд, чтобы посмотреть на дорогу — и в лобовом стекле увидел свое отражение, которое держало на руках черную маленькую киску. Возле него сидела Селина Кайл. Лица у Селины и Брюса, там, в зеркале, были счастливые. Сидящий перед ними Альфред улыбался.
Брюс резко развернулся. Рядом с ним никого не было. У Альфреда, сидящего впереди, не дрогнул ни один мускул на печальном лице. Брюс в недоумении поднял глаза к зеркалу.
Селина и Брюс целовались, а Альфред смущенно прятал глаза.
Брюс тяжело вздохнул.
Дворецкий вновь бросил взгляд на мистера Вейна и произнес:
— Как бы там ни было, с Рождеством вас, мистер Вейн, — и улыбнулся.
Брюс кивнул и ответил:
— С Рождеством вас, Альфред, — помолчав, он добавил:
— С добрым и хорошим.
— Му-у-р-р, — подтвердила кошка.
А тем временем высоко над ними, на крыше одного из небоскребов, на фоне Луны возник силуэт женщины в маске с остроконечными кошачьими ушами…
