Но еще страшнее, чем фермер, была его жена. Возможно, потому, что сила ее исходила из таинственного источника. Джоз являл собой образец жестокого человека, а в Энни, по общему мнению, сидел дьявол. Ее резкий голос слышался из кухни и молочной фермы – исключительно ее владений. Если ферма Полгардов была чистилищем, то кухня и молочная ферма были сущим адом.

Об Энни рассказывали следующее: она пришла на ферму двадцать пять лет тому назад с отцом, рабочим без постоянной работы, ходившим в поисках случайных заработков по всем деревням. Джоз был тогда молодым человеком, только что унаследовавшим от отца эту ферму. Рассказывают, что они пришли на ферму Полгардов и Джоз дал ее отцу работу в поле на несколько дней, а Энни, как он сказал, может пригодиться в доме. Они спали в одном из амбаров, по крайней мере старик спал, так говорила Милли Тардер, которая вела в то время хозяйство и надеялась выйти замуж за Джоза; но Энни, не теряя времени, соблазнила Джоза. Милли негодовала! Энни! Ни кожи, ни рожи, ни привлекательности, а по ее лицу любой мужчина, если у него есть мозги, мог увидеть, что она строптивая. У Джоза их, конечно, маловато, но он бы должен был даже с этой малостью понять то, что так заметно.

«Это было ненормально, – говаривала Милли даже теперь. – Она была не во вкусе Джоза». Но даже если он и позабавился, он мог бы завершить это подобающим образом. Нет, это было ненормально. Энни его околдовала. Она заявила: «Джоз Полгард, мне суждено стать хозяйкой этой фермы». И через два месяца так и случилось.

С фермой что-то сделалось, когда она пришла. Масло стало лучше, коровы стали давать больше молока. Что-то там было неладно, говорила Милли; но ведь Милли была пристрастна, потому что ей велено было убраться в тот самый день, когда Энни стала хозяйкой фермы.

Она была скупа, следила за каждым куском, чтобы никто лишнего не съел. «Удивительно, – говаривала Милли, – что она не заставляет соскребать грязь с башмаков и пускать ее в дело».

Джоз после женитьбы стал хуже. Казалось, что за ее власть над ним он должен отомстить другим. Он не такой языкастый, как она, но у него крепкая рука и кулак, как дубинка; и силен он, как бык, пусть даже мозги у него, как у осла. Если даже его ферма и была самой хорошей в округе, то менее удачливые, бывало, посмеивались и говорили: «Возможно, и так, но ведь с Энни Полгард в придачу!»

В это хозяйство приехал Уильям в тот октябрьский день. Только для того, чтобы не работать на этой ферме, предложил он свои услуги нанимателям на ярмарке, и нелепо, что все-таки Полгарды его наняли. Он был чувствительным и нервным и теперь казался подавленным и униженным. Тем не менее сведения, сообщенные ему Лилит, о том, что он является внуком старого мистера Лея, поддерживали его в течение ужасных месяцев – они и дружба с Томом Полгардом, старшим из сыновей фермера.

Длинные рабочие дни начинались, едва светало небо. Наполеон, мальчик из работного дома, которому приходилось хуже, чем всем, имел обязанность поднимать их. Наполеоном его звали шутя, в работном доме было слишком много Веллингтонов. Ему было одиннадцать лет; спал он в хибарке, которая была несравненно хуже амбара, где спали наемные рабочие. Энни Полгард, распоряжавшаяся этими делами, истово верила в необходимость классового разделения. Она была маткой в этом трудолюбивом улье; фермер был супругом-утешителем, обладавшим большой властью, но подчинялся ей; ниже рангом были сыновья, полностью подчинявшиеся ей и своему отцу; далее шли дочери; много ниже их всех находились наемные рабочие; а где-то ниже скота было место маленького Наполеона.

Говорили, что Наполеон полоумный, но это было не так: просто когда он сталкивался с кем-нибудь из старших, то от страха немел. В жизни он не знал ничего, кроме горя, полуголодного существования и физического насилия с тех пор, как себя помнил, поэтому у него постоянно был взгляд больного животного, ожидающего удара. Он любил всех, проявивших к нему доброту, а Уильяма просто боготворил за сострадание и отзывчивость, за то, что он был первым, показавшим бедному Наполеону, что в этом горестном мире существуют подобные чувства и переживания.

Наполеон работал всего лишь за содержание; это должно было продолжаться три года и называлось «быть в обучении»; после этого он имел право зарабатывать три пенса в неделю. Он знал, что никогда их не получит, потому что после трех лет его выставят на все четыре стороны, а Энни Полгард обратится снова в работный дом за другим мальчиком «для обучения». Наполеону никогда не позволялось садиться за стол; он забивался в какой-нибудь угол, а когда кормление за столом заканчивалось, на одну из тарелок собирались объедки и отдавались ему. Уильям не однажды клал себе в карман кусок ячменного хлеба, а потом незаметно отдавал мальчику.

Обязанностью Наполеона было просыпаться с рассветом и будить наемных работников. Они должны были подоить коров до завтрака, состоявшего из «лазурной похлебки с утопленниками». Позднее Энни Полгард прибавила по куску ячменного хлеба, потому что Джим Берке уже в начале дня упал от голода в обморок и, хотя можно было предположить, что Энни Полгард скажет: «Возьмем другого работника, у которого хватит ума не падать в обморок в начале дня», она смекнула, что рабочих, как и собак, надо кормить.

Работали без передышки все утро – Джоз за этим следил. Потом в полдень наступал перерыв на обед, и снова работа до четырех, когда они пили домашнее пиво с куском черствого хлеба. На ужин работникам давался кусок пирога с большой кружкой сидра.

Уильям в те дни жил с каким-то туманом в голове от горя; его оскорблял не труд, оскорбляло унижение. Никто, размышлял он, не имеет права обращаться с другими людьми так, как обращается с ними Джоз Полгард. Он всегда помнил, что, как бы ни тяжелы были его личные страдания, страдания Наполеона были острее. Временами Уильям подумывал оставить ферму, убежать куда глаза глядят. А пока старался облегчить Наполеону жизнь.

Том Полгард болтал с ним, когда они приводили в порядок зеленую изгородь или готовились к окоту овец. Будучи смелым, Уильям делился с Томом своими мыслями; он упомянул даже тех рабочих из Толпадла, которые так взбудоражили его воображение. Том слушал или делал вид, что слушает. Изредка он кивал головой и говорил: «Это так» или «Тут ты прав». Но Уильяму казалось, что его мысли были далеко. Однажды Уильям обнаружил подлинную причину дружбы Тома.

Это было в декабре, и они сбивали лед в кормушках для скота, когда Том сказал:

– Побудь пока здесь. Если отец спросит, где я, скажи ему, что я пошел к большому полю за кроликом, ладно?

Он ушел с довольным выражением лица, но, когда несколько часов спустя увидел Тома снова, на лице его был рубец от удара и выглядел он мрачным. Уильям частенько видел его с синяками от отцовского кулака или полосами от кнута, но никогда еще он не видел его таким злым.

Новость Уильяму сообщил Наполеон:

– Думаю, что они тебя за это обвинят.

– Что ты имеешь в виду, Нап?

– Ну, мастера Тома застали с твоей сестрой.

– Какой сестрой?

– Той, что в доме Леев. Старшая, Джейн.

– Джейн... и Том?

– Ну да. Хозяин увидел их вместе. В стоге сена. Она-то убежала... а Том не посмел.

Теперь Уильям понял, что Том одарил его своей дружбой потому, что он был братом Джейн. Когда он пришел к обеду, Энни Полгард с презрением взглянула на него. Когда все уселись за стол, она сказала Уильяму:

– Пойди и принеси мне корзину картошки. Вот... положи сюда.

Он взял корзину и вышел во двор, потом мимо голубятни и каретного сарая дошел до картофелехранилища. Наполняя корзину, он услышал, что она пришла за ним.

– Тут есть и испорченная картошка, – сказала она. – Отбери. Надо просушить.

Проголодавшийся после работы с утра, Уильям думал о кухонном столе и о еде, которой ему не видать, он знал это, так как должен будет начать работать вместе со всеми. Тут она начала говорить о том, что думала; она никогда не могла держать язык за зубами.