Пронзенное тело Мэтью повисло на окровавленном бивне, как мокрая тряпка на веревке. Зуга достал из мешочка пулю и опустил ее в ствол, затем, орудуя той же рукой, забил ее шомполом. Старый великан хоботом потянул Мэтью за руку — тело соскользнуло с бивня и упало на землю. Преодолевая сопротивление тугой пружины, майор взвел курок. Он с трудом удержался от стона — каждое движение причиняло боль. Слон с размаху придавил тело Мэтью передними коленями и размазал останки оруженосца в кровавую кашу.

Волоча за собой заряженное ружье, Зуга подполз к груде щебня и залег там, установив ружейное ложе на верхние камни. В ушах стоял яростный рев слона. Припав животом к земле, майор прицелился, едва удерживая громоздкое ружье одной рукой. От боли и изнеможения перед глазами все расплывалось.

Дождавшись, когда пляшущая мушка на миг совпадет с грубой прорезью прицела, он нажал на спуск. Ружье исторгло пламя, взметнулось облако порохового дыма.

Рев слона внезапно смолк. Холодный ветер унес пороховой дым, и охотник увидел, что великан устало выпрямился и медленно переминается с ноги на ногу — голова слона опустилась под тяжестью окровавленных клыков, хобот повис так же безжизненно, как правая рука охотника. Слон издал странный протяжный звук, и из второй раны — вторая пуля прошла чуть ниже плечевого сустава — короткими равномерными толчками стала выплескиваться кровь, заливая тело густым потоком, вязким, как мед. Шаркая, будто смертельно усталый старик, слон медленно двинулся к залегшему за камнями охотнику. Кончик хобота судорожно подрагивал.

Майор попытался отползти, но слон двигался быстрее. Громадная туша заслонила небо, и хобот обвил лодыжку Зуги. Баллантайн яростно дернулся, но хобот сжался сильнее — чудовище могло с легкостью оторвать майору ногу, переломить его, словно спичку. Внезапно воздух с глухим протяжным стоном вырвался из разорванных легких слона, и железная хватка на ноге Зуги ослабла.

Слон умер стоя. Колени его подкосились, и он тяжело рухнул на землю.

Земля вздрогнула под распростертым телом майора. Грохот падения услышал и Ян Черут, только что выбравшийся из болота.

Зуга уронил голову и закрыл глаза, погружаясь во тьму.

Ян Черут не стал переносить раненого на другое место, а лишь соорудил над ним навес из молодых деревьев и мокрой травы и развел рядом на склоне два костра — над головой и в ногах — в ожидании носильщиков с теплыми одеялами. Готтентот помог майору сесть и ремнями притянул к телу раненую руку.

— Боже всемогущий, — простонал Зуга, доставая из швейного набора иголку с ниткой. — Я бы отдал оба бивня за добрый глоток виски.

Ян Черут держал зеркальце, а Баллантайн одной рукой стягивал швами рану на щеке. Он закрепил последний узел и, перерезав нить, откинулся на подстеленную накидку, резко пахнущую мокрым мехом и кожей.

— Умру, но не сдвинусь с места, — прошептал Зуга.

— Либо то, либо другое, — согласился Черут, сосредоточенно нанизывая на прутик ломти слоновьей печенки и сердца, обмазанные желтым жиром. — Идти или помирать тут в грязи.

Носильщики громко затянули погребальную песнь. Они собрали по клочкам растерзанное тело Мэтью, завернули в одеяло и скрепили веревками из коры. Плач и вопли должны были продолжаться всю ночь до самых похорон.

Ян Черут выгреб угли из костра и принялся печь мясо.

— До утра толку от них не будет, — деловито заметил он, — а нам надо еще бивни срезать.

— Мэтью это заслужил, — прошептал майор. — Он отвлек слона. Убеги он со вторым ружьем… — Зуга застонал — плечо взорвалось болью.

Он просунул здоровую руку под кожаное одеяло, на котором лежал, и сдвинул острые камни.

— Мэтью был хороший человек — глупый, но хороший, — согласился Черут, медленно поворачивая мясо над углями. — Будь он поумнее, обязательно убежал бы… Завтра потратим день на похороны и бивни, а потом нужно идти дальше.

Своего слона готтентот прикончил на равнине, под раскидистыми ветвями гигантской акации. Туша старого великана лежала на боку в нескольких шагах от навеса и уже начала раздуваться от скопившихся газов — передние ноги встали торчком над серым шаром брюха. Бивни были невероятной величины: толщиной с девичью талию, в длину футов десять, а то и больше. Зуга до сих пор, глядя на них, с трудом верил своим глазам.

— На сколько они потянут? — спросил он Яна Черута.

Сержант пожал плечами.

— Такого громадного слона я в жизни не видел, — признался он. — Бивень придется втроем тащить.

— Фунтов двести? — не унимался Зуга. Разговор отвлекал его от боли в плече.

— Больше, — покачал головой Черут. — Такого слона уже не встретишь.

— Да, — согласился Зуга. — Таких больше нет.

К боли в руке примешалось глубокое сожаление — о великолепном звере и о храбром человеке, погибшем вместе с ним. Заснуть майору так и не удалось.

На заре маленький отряд собрался под моросящим дождем, чтобы похоронить Мэтью. Встав на ноги с помощью слуг и пристроив больную руку на подвеске из коры, Зуга с трудом взобрался по склону к могиле.

Рядом с покойным положили его пожитки: топор, копье, чашку для воды и калебас для пива, чтобы скрасить ему долгую дорогу на небеса. Распевая протяжные погребальные гимны, туземцы обложили могилу камнями, чтобы до тела не добрались гиены. На этом похороны закончились.

Зуга, шатаясь, добрел до навеса, где снова завернулся в сырое одеяло. У него оставался всего один день на то, чтобы собраться с силами, — на заре предстояло выступать. Майор закрыл глаза, но заснуть никак не мог: мешал стук топоров — слуги под наблюдением сержанта вырубали бивни из черепа старого слона. Баллантайн перевернулся на спину и застонал, ощутив под плечом острый камень. Просунув руку под одеяло, он вытащил обломок и уже было отбросил его в сторону, но внезапно внимательно вгляделся в камень — белоснежный кусок породы блестел, как кусок сахара, который Зуга так любил в детстве, однако внимание майора привлекла вовсе не красота находки.

Даже в полумраке легко было заметить тонкую неровную жилку, которая извивалась между кристалликами кварца, поблескивая золотыми искорками. Зуга зачарованно уставился на камень, поворачивая его так и эдак. Ему казалось, что все это сон.

Обретя наконец дар речи, он прохрипел что‑то нечленораздельное, с трудом раздвигая опухшие, обожженные порохом губы. Лицо его перекосилось, правый глаз превратился в узкую щель над распухшей посиневшей щекой. Под навес заглянул Ян Черут.

— Могила, — лихорадочно прошептал Зуга. — Могила Мэтью… почему ее так быстро выкопали?

— Нет, — возразил Черут, — она уже была. На склоне много таких ям.

Ошарашенный Зуга с трудом верил в реальность происходящего. То, что он искал, было совсем рядом, а он чуть не прошел мимо! Майор поспешно выбрался из‑под одеяла.

— Помоги! — воскликнул он. — Я хочу посмотреть. Покажи мне эти дыры.

Опираясь на руку сержанта, под дождем, еле волоча ноги, Баллантайн долго бродил по гребню холма. Удовлетворившись осмотром, он кое‑как доковылял до навеса и при угасающем свете дня лихорадочно черкал в дневнике неразборчивыми каракулями, коряво выводя слова левой рукой и заслоняя страницы от дождя собственным телом:

«Я назвал их шахтами Харкнесса, так как они очень похожи на древние выработки, которые описывал Том. Золотоносная жила состоит из белого кварца и проходит вдоль гребня холма. Похоже, узкая, но богатая, золото попадается во многих образцах. Рана не позволяет мне разбить камни и промыть песок, но содержание золота в кварце явно больше двух унций на тонну. В склоне горы я насчитал четыре штрека, но могут быть и другие, скрытые кустарником; к тому же шахты пытались засыпать — видимо, для того, чтобы спрятать.

Штреки тесные, щуплый человек вползет в них только на четвереньках. Должно быть, древние использовали труд детей‑рабов, и условия труда в этих кроличьих норах наверняка были адскими. Так или иначе, углубиться они могли лишь до уровня грунтовых вод, и в отсутствие насосов для откачки воды шахту приходилось оставлять. Под землей, без сомнения, осталось много золотоносной породы, которую можно добывать современными методами.