Такая демонстрация силы превратила местного султанского губернатора в трясущийся студень, и его пришлось нести до вельбота на руках, чтобы доставить на тайное совещание к капитану канонерской лодки. Кодрингтон заранее приготовил бланки договора. Губернатор с изумлением узнал, что наследует королевство, на которое никогда не смел претендовать, а также соответствующий титул, слишком грандиозный, а потому влекущий за собой осязаемые, но нежелательные знаки внимания от лица, чье имя мало кто осмеливался произнести вслух.
Сидя в кабинете величественного особняка адмиралтейства, возвышавшегося над Капской равниной, что простиралась в голубоватой дымке до дальних гор готтентотской Голландии, адмирал Кемп поначалу не обратил внимания на первые тревожные сообщения из Порт‑Наталя. Они походили на плод воображения безумца, который слишком долго прослужил в Богом забытом форту и стал жертвой местного душевного недуга, известного как «Эль‑Кафар», часто поражавшего тех, кто жил вдали от общества. Однако в каждой следующей депеше с севера вырисовывались все новые подробности, и отмахиваться стало трудно. В бухту Порт‑Наталь пачками прибывали захваченные суда: на сегодняшний день их накопилось уже двадцать шесть — все большие дхоу, некоторые с грузом рабов.
Губернатор провинции Наталь в отчаянии просил совета у адмирала. С рабами все было просто: их спустили на берег, освободили и тут же направили работать по контракту к отважным джентльменам, пытающимся возделывать хлопок и сахарный тростник на диких землях долины Умгени. Рабочей силы, как всегда, не хватало, местные зулусы мирному труду предпочитали угон скота и пиво, так что губернатор готов был принять от Королевского военно‑морского флота любое количество рабов. То есть работников по контракту — хотя мало кто понимал разницу. Вот только что делать с двадцатью шестью… нет, уже с тридцатью двумя захваченными дхоу? Пока губернатор диктовал послание, в бухту вошла еще одна флотилия из шести судов.
Через две недели одно из призовых судов, зачисленное губернатором во флот колонии, пришло в Кейптаун с пачкой новых писем. Одно из них было от сэра Джона Баннермана, консула ее величества на острове Занзибар. Другое послание прибыло лично от султана Занзибара, с копиями, адресованными министру иностранных дел в Лондоне, а также, что примечательно, генерал‑губернатору в Калькутте. Султан, очевидно, полагал, что в качестве представителя королевы индийский генерал‑губернатор распоряжается во всем океане, как на лужайке у себя под окнами.
Адмирал Кемп вскрыл оба пакета с тошнотворным предчувствием надвигающейся беды.
— О Боже! — простонал он. — О милосердный Иисус, нет! — И, продолжая читать: — Это уже слишком, просто кошмар!
Клинтон Кодрингтон, один из самых младших капитанов в списках адмиралтейства, взял на себя полномочия, которые смутили бы Веллингтона и Бонапарта.
Он присоединил к британской короне обширные африканские территории, ранее составлявшие часть владений султана. Более того, безумец имел наглость вести переговоры с ничтожными местными вождями и сановниками, обещая налево и направо признание империи и полновесное британское золото.
— Боже правый! — Адмирал впал в отчаяние. — Что скажет этот выскочка Палмерстон?
Убежденный тори, Кемп был невысокого мнения о новом премьер‑министре от партии вигов.
После осложнений в Индии, где несколько лет назад вспыхнуло восстание сипаев, британское правительство проявляло большую осторожность, принимая ответственность за заморские территории и отсталые народы. Указания сверху были совершенно четкими, и подвиги капитана Кодрингтона явно шли вразрез с рекомендуемыми принципами.
Борьба за Африку была впереди, а пока внешнюю политику Великобритании определяли жалкие изоляционисты — это адмирал Кемп знал слишком хорошо. Так или иначе, список деяний безумного капитана этим не ограничивался. Хрипя и багровея, Кемп читал депешу консула, а в глазах за золотой оправой очков стояли слезы ярости и отчаяния.
— Когда я доберусь до этого щенка… — Голос адмирала дрогнул.
Капитан Кодрингтон, похоже, единолично объявил султану войну. Однако даже в порыве бешенства Кемп чувствовал профессиональную гордость за размах операций своего подчиненного.
Список, составленный консулом ее величества, включал в себя более тридцати пунктов, поражающих воображение. Щенок шел в атаку на укрепления, высаживал на берег вооруженный десант, жег лагеря работорговцев, освобождая десятки тысяч черных невольников. Он захватывал корабли в открытом море, уничтожал их огнем на якорных стоянках и наводил ужас на все побережье в лучших традициях великого Нельсона.
Однако невольный восторг адмирала перед тактическим гением капитана Кодрингтона никоим образом не уменьшал его решимости отомстить ему за свою, без всякого сомнения, загубленную карьеру.
— На сей раз ничто его не спасет! Ничто! — проревел Кемп, переходя к посланию султана.
В нем чувствовалась рука профессионала, каждый абзац начинался и заканчивался витиеватыми и несколько неуместными расспросами о здоровье адресата, но в промежутках звучали боль, ярость и возмущение, сопровождаемые решительными протестами против нарушенных обязательств и договоров с правительством ее величества. В самом конце автор, не удержавшись, добавил пожелание здоровья и процветания адмиралу и ее величеству королеве Великобритании в этой жизни, а также всяческого счастья в жизни последующей, слегка отступая от оскорбленного тона, преобладавшего в основном тексте.
В пересчете с рупий на фунты стерлингов султан оценивал убытки от разграбления кораблей и освобождения невольников почти в миллион, не считая невосполнимого ущерба для своего престижа и развала торговли на всем побережье. Ряд портов уже не подлежал восстановлению, а система доставки рабов из внутренних районов в прибрежные порты разрушена на многие годы, не говоря уже о нехватке кораблей вследствие бесчинств Эль‑Шайтана. Порты, еще открытые для торговли, кишмя кишели невольниками, терпеливо ожидавшими, когда за ними прибудут дхоу, которые давно превратились в обломки, рассеянные по рифам и отмелям Мозамбикского пролива или же угнаны на юг.
— Ничто его не спасет… — начал адмирал Кемп и осекся.
Его карьере пришел конец. Какая несправедливость! За сорок лет он не совершил ни единого неверного шага, и почетная отставка была так близка…
Адмирал стряхнул горестное оцепенение и начал составлять приказы.
Первый касался всех кораблей эскадры: немедленно, на всех парах, отбыть на поиски «Черной шутки». Как ни печально, пройдет недель шесть, пока приказ дойдет до всех командиров, так как корабли рассеяны по двум океанам. Еще столько же понадобится на то, чтобы найти канонерку, блуждающую в мешанине островов и бухт Мозамбикского пролива.
Однако как только его разыщут, капитан Кодрингтон будет немедленно отстранен от командования, и его обязанности временно перейдут к лейтенанту Денхэму, которому следует как можно скорее привести канонерскую лодку в Столовую бухту.
Адмирал не сомневался, что соберет на Кейптаунской базе достаточное количество старших офицеров, чтобы созвать заседание трибунала. Если доложить Первому лорду, что Кодрингтону вынесен суровый приговор, это отчасти выправит положение.
Следующую депешу Кемп адресовал консулу ее величества в Занзибаре, предлагая сэру Джону Баннерману утешать и подбадривать султана до тех пор, пока ситуация не будет взята под контроль, а также до пришествия из Лондона указаний министерства иностранных дел касательно возмещения убытков и компенсации, хотя на данном этапе, естественно, нельзя брать на себя никаких обязательств или сулить султану каких‑либо обещаний, кроме общих выражений поддержки и соболезнований.
Далее предстояла тягостная задача писать рапорт в адмиралтейство. Документ этот никоим образом не оправдывал действий его подчиненного и не уменьшал степень ответственности командующего. За время своей службы Кемп хорошо усвоил, что любые такие попытки бессмысленны. Однако факты, даже изложенные излюбленным сухим флотским жаргоном, оказались столь впечатляющими, что адмирал крайне устрашился. Почтовое судно простояло пять часов, ожидая, пока он закончит, запечатает и адресует свое послание, которое должно было прибыть в Лондон примерно через месяц, а то и раньше.
