Джулия начала смеяться над подругой.

— Ты совсем не изменилась. Ты почти полгода назад вышла замуж, а все такая же, как тогда, когда мы познакомились.

Лукреция не слушала ее, она вспоминала о приготовлениях к отъезду Джованни. Она знала, как относился ее отец к сыну, знала, как много сделал он, чтобы убедить испанский двор, что его сын понравится королю. Знала и о епископе, под чьим присмотром находился Джованни, едва успев ступить на испанскую землю; знала о приказах, посылаемых Гине Фире и Пертузе. Бедняги, как могли они заставить Джованни подчиняться воле отца?

И бедный Джованни! Не выходить ночью. Не играть в кости. Довольствоваться обществом жены и спать с ней каждую ночь, пока не будет зачат ребенок. Носить перчатки, когда находишься у моря, поскольку соль портит руки, а в Испании знатный сеньор должен иметь белые руки.

Джованни, конечно, не слушался отца. Об этом писали в своих письмах Фира и Пертуза, эти письма повергали папу в мрачное настроение — временно, прежде чем он воспрянет духом и скажет, что, несмотря ни на какие слухи о сыне, его любимый мальчик сделает все, что хочет от него отец.

Приходили и мрачные письма от Джованни. Его свадьба состоялась в Барселоне, на ней присутствовали король и королева Испании, что являлось высочайшей честью и демонстрировало их отношение к Марии. Но, писал юноша, он не испытывал влечения к жене: она была скучна, лицо ее было слишком длинно, она вызывала в нем отвращение.

Лукреция старалась не вспоминать о том дне, когда пришло письмо от Фиры и Пертузы, сообщавших, что Джованни не хочет делить постель с женой и вместо того, чтобы спать с новобрачной, отправился в компании приятелей рыскать по городу в поисках молоденьких девушек, чтобы похитить их и изнасиловать.

Это было ужасно, потому что если Александр простит своего сына, то король Испании не сделает этого, а жена Джованни приходилась родственницей королю и принадлежала королевскому дому и, конечно, не должна испытывать подобного унижения.

Первый раз Александр обо всем этом написал сыну, внизу несколько строк приписал Чезаре — это он сделал с огромной радостью.

Лукрецию огорчало поведение Джованни. Она знала, что отца беспокоит положение дел, он волновался, и Лукреции, любившей отца всем сердцем, становилось больно при мысли о его переживаниях и тревогах.

Она плакала при нем, он обнимал ее и горячо целовал.

— Дорогая моя, — говорил он, — ты никогда не причинишь боль своему отцу, милая моя, милая моя девочка.

— Никогда, отец, — уверяла она его. — Я скорее умру, чем сделаю тебе больно.

Он прижимал ее к себе, называл самой любимой и говорил, что едва ли сможет прожить без нее хоть один день.

Но буря проносилась, и снова Александр становился веселым, его жизнерадостность брала верх, несмотря на то, что Джованни в своем письме отвечал, что отец своими упреками превратил его в самого несчастного человека на свете, никогда он так не страдал.

Александр плакал над письмом и упрекал самого себя.

Он прочитал письмо Лукреции, послав за дочерью сразу же, как получил его.

— Не могу понять, как ты можешь верить в те жуткие донесения, которые были написаны злобными людьми, теми, кому нет дела до истины…

— Вот видишь! — торжествующе вскричал Александр. — Мы не правильно судили о нем.

— Тогда выходит, что Фира и Пертуза лгали? — воскликнула Лукреция.

В обычно мягких серо-голубых глазах Лукреции появились искорки страха. Она испугалась за тех двоих, которые выполнили требования святого отца и кого теперь ожидало наказание, чтобы Александр смог доказать правоту Джованни.

Папа махнул рукой.

— Не имеет значения, — сказал он. Он не хотел обсуждать тот фалл, что два человека, которым он доверил сообщать всю правду, подвели его; он не хотел признавать, что знает лживость сына. Гораздо приятнее верить, что Джованни не лгал.

— Его брак более чем осуществился, — продолжал папа читать письмо. — Воистину так! Я знаю своего Джованни!

Он стал читать дальше:

— Если я и выходил вечером, отец мой, то только вместе со своим тестем, Энрико Энрике и друзьями Его Величества. Здесь принято перед сном прогуливаться по Барселоне.

Потом Александр стал расхаживать по комнате, говоря о Джованни, повторяя, что он знал — дети никогда не подведут его; но Лукреция видела его тревогу. И когда пришло очередное письмо, она испугалась, что в нем снова окажутся тревожные вести о брате.

Когда она увидела отца, то поняла, что опасалась напрасно; он обнял дочь и горячо поцеловал.

— Любимая моя дочь, — воскликнул папа, — в письме счастливая новость. Мы сегодня же вечером отпразднуем это событие, устроив банкет. Послушай, что я скажу тебе: твой брат скоро станет отцом. Что ты на это скажешь, Лукреция? Что теперь скажешь?

Она обвила руками шею отца:

— О, я так счастлива! Мне кажется, я просто не могу словами выразить свою радость.

— Я знал, что ты порадуешься за брата. Дай мне посмотреть на тебя. О, как сияют твои глаза! Как ты прекрасна, дочь моя! Я был уверен, что новость приведет тебя в восторг, именно поэтому я тебе первой рассказал о ней. Никому не говорил до тебя.

— Я очень рада за Джованни, — сказала Лукреция. — Представляю, как он радуется; рада и за ваше святейшество, потому что уверена, что вы чувствуете себя даже счастливее, чем Джованни.

— Так значит, моя маленькая дочка глубоко любит своего отца?

— Как же может быть иначе? — ответила девушка, словно удивляясь тому, что он спрашивает.

— Я полюбил тебя с первого дня, когда взял тебя на руки, малютку с красным личиком, с тех пор я всем сердцем люблю тебя. Моя Лукреция! Моя малышка, которая никогда не огорчала меня!

Она поцеловала его руку.

— Это так, отец, ты ведь хорошо знаешь меня.

Он обнял ее за плечи и повел к креслу.

— Теперь мы посмотрим, — произнес он, — как весь Рим будет радоваться этой новости. Ты и Джулия должны вместе подумать своими очаровательными головками, как устроить банкет, который превзошел бы все предыдущие.

Лукреция, возвращаясь к себе в комнату, улыбалась. Она очень удивилась, увидев там своего мужа.

— Ваша светлость? — обратилась она к нему. Он рассмеялся.

— Странно видеть меня здесь, я понимаю, — с усмешкой ответил он. — Но нечего удивляться, Лукреция, ведь ты моя жена.

Неожиданно ее охватил страх. Она никогда не видела Сфорца таким. В его глазах таилось что-то непонятное. Она ждала, полная тревоги.

— Ты была у его святейшества? — спросил он.

— Да.

— Я так и полагал. Твой сияющий вид говорит мне, да и сам я знаю, какие у вас с отцом отношения.

— С отцом?

— Весь Рим говорит, что он обожает тебя.

— Весь Рим знает, что он мой отец. Сфорца улыбнулся, но улыбка была немного отталкивающей; у Сфорца все было «немного».

— Весь Рим знает, что он твой отец, и именно потому эта привязанность… это чувство обожания… так странно, — возразил он.

Лукреция смотрела на него выжидающе, но он повернулся и направился к двери.

Чезаре приехал во дворец Санта Мария в Портико. Он находился в странном настроении, и Лукреция не могла понять, что кроется под этим. Он гневается? Скорее всего.

Джованни скоро должен стать законным отцом, а это как раз то, чего ему, говорит себе Чезаре, никогда не испытать. Как печально, размышляет Лукреция, что радость Александра по поводу беременности жены Джованни только подчеркивает участь Чезаре безропотно нести свой крест.

Она знала, что никогда не забудет, как молил Чезаре Мадонну избавить его от служения церкви; она знала, что и теперь его переполняет это желание, как и тогда, когда он молился. И вот теперь ее мучил вопрос, что означает выражение его сверкающих глаз и поджатые губы.

До нее доходили слухи о его жизни в университетах. Говорили, что никакой, даже самый низкий поступок не казался Чезаре грехом, если он хотел получить удовольствие, иногда в порядке эксперимента. Говорили, что деньги отца и его влияние позволили юнцу составить свой собственный небольшой двор и что он правил придворными, словно монарх-деспот: достаточно оказывалось одного взгляда, чтобы подчинить любого, а если кто выходил из повиновения, то вскоре с ним происходил несчастный случай.