Катрин повернулась к герцогу и заговорила о брачных союзах, которые она хотела заключить. Принцесса Марго — просто прелесть, они сами могут в этом убедиться; Дон Карлос будет, несомненно, очарован ею. Второй брак свяжет узами сестру Филиппа Хуану и принца Генриха. Да, верно, Хуана несколько старовата для Генриха, но различие в возрасте не является препятствием, когда речь идет о государственном браке.

Герцог Альва тонко улыбнулся.

— Я заметил, что вы не коснулись религии, мадам. Она должна стать главным предметом нашей беседы.

Не имея иного выхода, Катрин заговорила о том, что происходило во Франции в течение последних лет; она излагала собственное видение событий; но Альва настаивал на своей версии, отличавшейся от точки зрения Катрин.

— Какое средство, — произнесла наконец Катрин, — разрешит наши проблемы? Назовите его.

— Но, мадам, — уклончиво сказал Альва, — кому это известно лучше, чем вам? Разве не вы должны сказать, что следует сделать? Говорите, и я передам ваши пожелания Его Величеству.

— Его Величеству лучше, чем мне, известно все происходящее во Франции! — недовольно заявила Катрин. — Скажите мне, каким способом он предлагает подавить движение гугенотов.

— Нет надобности применять другие, — сказал Альва. — Решительных шагов окажется достаточно. Изгоните секту из Франции.

— Почему бы моему брату, королю Карлу, не подвергнуть порке всех, кто восстанет против испанского бога? — вставила Элизабет.

Карл испуганно посмотрел на мать, которая произнесла резким тоном:

— Он делает все возможное.

Она увидела фанатичный блеск в глазах дочери и герцога Альвы. Чтобы уйти от разговора о религии, она снова упомянула ранее предложенные браки, но Альва остановил ее. Отбросив обычный этикет и испанскую церемонность, он прямолинейно заявил:

— Мадам, мы должны решить религиозный вопрос. Обдумайте его; мы вернемся к этой теме позже. Я сообщу вам пожелания Его Величества; думаю, вы согласитесь с ними.

Спустя некоторое время в тихой галерее байоннского дворца между герцогом Альвой и Катрин состоялся серьезный разговор. В затененном помещении было сравнительно прохладно. Альва в строгом испанском костюме и Катрин в длинном черном платье прохаживались взад-вперед; полы их одежд хлопали при ходьбе, точно крылья огромной птицы.

— …Головы Конде и Колиньи, мадам, должны быть отсечены от их тел, — тихо сказал Альва. — Многие могут последовать за Конде, но он — плохой человек. Пока мы не избавимся от него, нам будет угрожать опасность со стороны еретиков. Адмирал Франции также должен умереть. Он — прирожденный лидер, который умеет привлекать людей на свою сторону. Он — великий воин, а вы позволяете ему вести за собой ваших врагов!

— Господин герцог, как я могу убить такого человека?

— Мадам, господин де Гиз был могущественным человеком, однако его застрелил убийца, подосланный Колиньи. Пока вы колеблетесь, Колиньи действует решительно. Не объясняются ли ваши колебания симпатией к гугенотам?

— Вы наслушались клеветы обо мне. Я не люблю гугенотов. Я — истинная католичка.

— Я сомневаюсь, что Ваше Величество способно вершить правосудие, пока оно отправляется руками вашего канцлера, Мишеля л'Опиталя… гугенота!

— Он — не гугенот, господин герцог.

— Вы — единственный человек во Франции, который так считает. При жизни вашего мужа Мишель л'Опиталь слыл протестантом; пока он является канцлером, гугеноты будут в милости. Мой католический король хочет знать, что вы предлагаете для решения этих проблем. Именно для этого я прибыл с королевой в Байонн.

Катрин могла произнести в ответ лишь следующее:

— Я — верная католичка. Вы не должны сомневаться в этом.

— Вашему Величеству придется доказать свою преданность католицизму.

— Я сделаю это. Но… моим способом. Я не стану ввергать мою страну в гражданскую войну. Подобные дела осуществляются медленно, постепенно и осторожно. Я полагаю, что мне удастся под тем или иным предлогом собрать в одном месте всех влиятельных гугенотов, их лидеров и тысячи последователей.

— И тогда, мадам?..

Глаза Катрин сверкнули.

— Тогда, мой герцог, я предложу католикам поймать их врасплох и расправиться с ними.

Герцог кивнул.

— Его Католическое Величество нуждается в подобном доказательстве вашей верности католицизму.

Катрин продолжала говорить так, словно не слышала его:

— Это произойдет в Париже, поскольку этот город верен мне и является католическим. Да, нужен предлог… пока я еще не придумала его. Придется подождать. Все должно произойти как бы само собой, непреднамеренно, естественно… внезапное истребление еретиков ревностными католиками. Все главные лидеры обязательно должны умереть — Конде, Колиньи, Рошфуко… они и их последователи, парижские гугеноты.

— Я сообщу о вашем плане Его Католическому Величеству.

Она поднесла пальцы к губам.

— Не доверяйте эту тайну бумаге. Она предназначена лишь для ушей нас двоих и Его Величества. Не знаю, когда это станет возможным, но даю вам слово — это произойдет. Я должна дождаться удобного случая… идеального момента. Возможно, он настанет скоро. Его Величество король должен до этого времени доверять мне.

— Если ваш замысел осуществится, — сказал Альва, — я не сомневаюсь в том, что Его Величество признает вас в качестве своего друга. Тогда он никогда не захочет воевать с вами.

— Он увидит это, — сказала Катрин. — Я прошу лишь терпения и сохранения тайны.

Альва был так доволен беседой, что остальное время потратил на обсуждение предлагаемых браков; наконец для двух сторон пришло время попрощаться.

Королева-мать нежно поцеловала дочь. Что касается Карла, то расставание заставило его горько расплакаться. Ему казалось ужасным положение принцессы королевских кровей, вышедшей замуж и уехавшей из родного дома в чужую страну, к незнакомым людям. Он не мог сдерживать слезы, хотя и знал, что они шокируют таких строгих поборников этикета, как испанцы. Мать и священники холодно посмотрели на короля.

— Но я ничего не могу с собой поделать, — сказал Карл. — Мне нет дела до того, что она — королева Испании. Прежде всего она моя сестра. Я помню, как я любил ее; я не хочу расставаться с ней.

Карл не отрывал взгляда от берега; сестра и ее свита уехали. Он плакал так горько, словно, как сказали позже люди, его съедало предчувствие того, что он больше никогда ее не увидит.

Катрин ошиблась, думая, что ее беседа с герцогом Альвой, состоявшаяся в галерее, никем не подслушивалась.

Юный Генрих Наваррский испытывал угрызения совести. Он был надолго разлучен со своей матерью, но помнил ее наставления. Он воспитывался вместе с маленькими принцами и принцессами французского королевского дома. Изредка он видел мать — например, когда они ездили в Байонн; он знал, что она мечтала забрать его к себе в Беарн и воспитывать в духе ее веры. Но это было запрещено королем Карлом, а значит, и королевой-матерью. Генрих, как и все, боялся Катрин и старался не попадаться ей на глаза. Она не была с ним излишне строга; она даже давала понять, что ее забавляет его остроумие. Иногда ему казалось, что она сравнивает его с Карлом и Эркюлем. «Этот маленький Генрих Наваррский весьма занятный и смешной», — говорила Катрин. Или: «Видела бы сейчас Жанна своего Генриха!» Она громко смеялась, и он понимал, что сделал что-то, способное вызвать осуждение у матери. Его охватывала грусть, пока он не забывал об этом моменте.

Он с огорчением думал, что он не очень хороший мальчик. Он подражал принцам, важничал, произносил бранные слова, слушал и рассказывал грубые анекдоты. Мать предпочла бы, чтобы он оставался в неведении относительно многих вещей, о которых он знал; в то же время он не учился тому, что она сочла бы полезным и необходимым. Он уже понял, что обладает чем-то, пробуждающим у лиц противоположного пола большой интерес к нему. Женщины любили ласкать и целовать его; по правде говоря, они нравились ему не меньше, чем он — им. Генрих мечтал, чтобы ему поскорее исполнилось четырнадцать и он стал настоящим мужчиной.