(Мне стало не по себе: я словно смотрела в зеркало, отражающее мои мысли и желания. Я не была суеверной, но такое совпадение казалось мне неслучайным. Мы словно одна душа, заключенная в двух телах, и ее попытки сложить разделенные половинки меня более не удивляли.)

Я уже окунулся в привычную светскую жизнь, привлек внимание мисс Гринхауз, и мои привычки требовали новых и новых приключений, тогда как сердце вдруг стало напоминать о том, что оно все еще не нашло свою хозяйку и пресытилось чередой квартиранток.

Желание стать вашим любовником довольно быстро превратилось в стремление к чему-то большему, но даже себе я не хотел признаваться, что это признак рождающейся любви. Я столько раз увлекался, и каждый раз знал, как это бывает со мной, когда я загорюсь и когда остыну, а когда и не загорюсь вовсе, если мои симпатии идут вразрез с голосом совести. На сей же раз я был поставлен в жесткие условия – мое сердце объединилось с моей совестью, и этот заговор не позволял мне добиваться вас наперекор уважению, которое испытывал я к вам и к вашему супругу. Я даже хотел одно время покинуть Бат и найти себе привычное развлечение, но сердцу, стойкости которого я привык доверять, оказалось мало наказать меня безответной привязанностью. Мне начало казаться, что и вы отличаете меня, и ваше сердце так же мучит вас, идя против ваших убеждений…

В результате я остался, чтобы помочь вам и себе понять друг друга, но наш живой нрав мешал нам перейти от шутливых выпадов к серьезному объяснению.

(Я ничего не приукрасила в этом послании в соответствии со своими мыслями, оно явилось настолько точным их повторением, что может утомить читателей и вызвать обвинения в провалах памяти, свойственных старикам. Конечно, я не прощу собственным внукам такого подозрения, даже окажись это правдой. Письмо же я сохранила и даже собиралась переписать его и отправить назад в виде ответа герцогу. В самом деле, зачем отвечать то же самое, если можно отправить готовый образец?)

Потом вы уехали, и я решил, что мое сердце вполне может пережить эту утрату. Я развлекался около мисс Гринхауз, пока ее посягательства не вынудили меня отбыть на континент. В Италии я встретил очаровательную женщину и тут же решил, что у меня будет роман с нею. Однако уже при втором свидании я понял, что ее красота не влечет меня, а в моих снах нежная блондинка никак не уступает место страстной брюнетке и только насмешливо кривит губки при попытках потеснить ее хотя бы на дюйм. Я оставил Италию и, трясясь в карете по пыльным дорогам Франции, вдруг ясно понял: все мои сомнения и самообманы – только попытка защититься от настоящей любви, которая не может быть счастливой, даже если окажется взаимной. Если раньше я мог изображать это чувство, не любя, то скрывать его и притворяться равнодушным казалось мне недостойным. Я решил открыть вам всю правду и попытаться найти приемлемый выход для нас троих – для вас, вашего супруга и для себя самого.

Сейчас я понимаю, что открыть правду вашему мужу – бессмысленно и жестоко. Он любит вас и будет страдать, что убийственно для его сердца. Если бы даже я был свободен и мы могли бы попросить у него развод, даже и тогда вы вряд ли согласились бы нанести ему, возможно, смертельную рану, мы никогда не смогли бы быть счастливы такой ценой.

Боясь утомить вас долгими объяснениями, я заканчиваю повествование. Все, что я не сказал в письме, скажут мои глаза вашему сердцу. Я не хочу расставаться с вами навсегда и предоставляю вам решить судьбу нас обоих, какой бы трусливой ни казалась вам попытка переложить тяжесть ответственности на ваши хрупкие плечи.

Я могу или унизить вас, предложив стать моей любовницей, или расстаться с вами навсегда. То и другое причинит боль нам обоим, но так уж сложилась наша жизнь…

Возможно, я выдаю желаемое за действительное и страдать буду только я. Ради вашего спокойствия мне бы хотелось, чтобы так оно и было, но сердце подсказывает мне другое…

Жду вашего ответа в любой форме. В память нашей прежней дружбы надеюсь, что вы не заставите меня долго ждать (три года – это слишком мало, чтобы забыть вас, и слишком много, чтобы не умереть с тоски). Искренне ваш, Уильям Филсби».

Если до прочтения письма у меня была масса сомнений относительно его и собственных чувств, то после того как я практически увидела свои мысли начертанными на бумаге рукой другого человека, я уже ни в чем не сомневалась. Мой возлюбленный словно провел меня по лабиринту моих размышлений, и в конце его на золотом подносе лежали рядышком наши сердца, вернее их половинки, соединенные в одно целое. Такая картина представилась моему воображению и слегка развеселила меня – если я еще способна придумывать столь романтические сцены, значит, суровая реальность не успела превратить меня в прагматичного циника вроде Аннабеллы.

Что ответить на письмо, я знала еще до того, как дочитала его до конца. Конечно, я не расстанусь с герцогом. Как бы ни было тяжело притворяться, лучше жалеть о сделанном, чем о не сделанном. Я представила себе, что он снова будет целовать меня, говорить нежные слова и улыбаться своей лукавой улыбкой – и поняла, что без всего этого моя жизнь останется безрадостной и одинокой.

Как ни странно, я пока не слишком страдала от того, что мы никогда не сможем стать супругами. Любовные переживания были для меня внове, и сейчас было достаточно просто знать о том, что мое чувство взаимно. Позже я, наверное, стану и ревновать, и мучиться от безысходности своего положения, но надеюсь, здравый смысл и чувство долга перед семьей не позволят мне потерять себя. Сейчас же я готова была взлететь и воспарить над Лондоном со всеми его ханжами, мне не сиделось на месте, я то напевала, то кружилась по комнате, предвкушая радость свидания с любимым Уильямом. При этом я не забывала подтрунивать над собой, мне казалось, что мое поведение присуще скорее пятнадцатилетней девице, впервые заимевшей поклонника, но никак не двадцатилетней замужней даме, однако я не собиралась сдерживать свою радость. Конечно, все хорошо в свое время, но раз уж в пятнадцать лет я не испытывала пыла первой любви, придется впасть в детство.

Мой ответ герцогу заключался в коротенькой записке следующего содержания:

«Уважаемый сэр Филсби. Фея из Эммерли спешит сообщить вам, что на пятьсот тридцать шестом году жизни у нее обнаружилось сердце, способное любить столь же горячо, как любят сердца смертных. Однако ввиду того, что она столько лет не знала этого чувства, она просит прощения за свою стеснительность и надеется, что ее избранник откроет ей тайны любви и поможет перенести сопутствующие этому чувству горести и муки. По просьбе феи, для которой грамота представляет собой страшную тайну, приложила руку Эмма Дэшвилл».

Шутливый тон, возможно, не очень подходил для любовного послания, но, поскольку я ранее не упражнялась в подобном деле, для первого раза решила, что он как нельзя лучше отразит истину и замаскирует смущение.

Мой супруг заметил мою веселость и был рад, что мое настроение улучшилось. Я неустанно хлопотала вокруг него, стараясь развлечь его беседой и оторвать от мыслей о нездоровье. Мне очень хотелось намекнуть, что я надеюсь в скором будущем исполнить его мечту, но смущение удерживало меня от откровений.

Миссис Гринхауз наконец оправилась от мигрени и приехала к нам жаловаться на Филсби и просить графа повлиять на своего беспутного родственника. Однако мой муж проявил неожиданную твердость и ответил, что никогда не замечал в поведении герцога Россетера чего-то большего, чем дружеская привязанность к обеим мисс Гринхауз. Амелия уехала в большом раздражении, а мы с графом много смеялись над этим эпизодом.

Россетер прибыл ко мне на следующий день после получения моего письма и предложил прокатиться с ним по городу. Граф отказался, так как собирался прилечь после обеда, и посоветовал мне ехать одной, заявив, что я много времени провожу с ним дома и совсем не дышу свежим воздухом. Я не стала отказываться, хотя сомневалась в том, что воздух в закрытой карете окажется свежим, и мы отъехали.