«Хутор» на берегу Бухты Константина, куда он ехал, был очень подходящим местом для выполнения такой затеи. Хутор этот принадлежал одному его приятелю, достаточно богатому, чтоб позволять себе капризы, и ухлопавшему на оборудование этого хутора немало денег, но приятель редко сам заглядывал на хутор и был слишком беспечен, чтобы сдавать его внаймы; поэтому усадьба пустовала и, когда Гэрней попросил разрешения пожить в ней, приятель предоставил хутор в полное его распоряжение. - «Для меня же лучше - сырости не заведется и все такое».
Не откладывая в долгий ящик, Гэрней, тотчас же по прибытии на хутор, принялся осуществлять задуманный им план и недели три был так занят покупками и изучением нового для себя дела, что, действительно, добился желаемого - ушел от самого себя.
Здесь он чувствовал себя безопасным; не получал ни писем, ни газет; старый батрак, помогавший ему сажать картофель, учивший его доить коров и делать грядки, все слухи о чуме, проникшие и в мирную деревушку Сент-Меррин, считал иностранными враками, не имеющими отношения к жизни в Корнуэльсе, в том небольшом клочке земли, который для него был целым миром.
Гэрней сам стал верить, что чума сюда не заберется, и однажды, в первых числах, мая, закончив свою продовольственную кампанию, надумал съездить. на другой конец полуострова, к знакомому в Ист-Лу. Дело в том, что он соскучился по людям; старый Гаукин все знал про коров и про картофель, но был туг на ухо, и запас его идей был очень ограничен.
* * *
От Падстоу до Лу дорога не очень-то приятная - на небольшом расстоянии три пересадки; но Гэрней не торопился, и разговоры, слышанные им в вагоне, не разрушили его вновь обретенного спокойствия. Правда, были упоминания и о чуме, но лишь в связи с оскудением торговли и вздорожанием съестных припасов. Один пассажир, очевидно, фермер, радовался повышению цен на хлеб и хвастал, что он в этом году засеял пшеницей больше акров, чем обыкновенно.
Дикенсон, друг Гэрнея, серьезней относился к этому вопросу, но и он лично для себя не боялся заразы. Он был ярый либерал и огорчался главным образом тем, что чума пришла не вовремя и помешала либеральному правительству закончить, так успешно начатое проведение целого ряда полезных законов. Огорчали его Также вести об обнищании народа и голодовках и жестокий удар, нанесенный английской торговле. Но, все же, он надеялся, что надвинувшаяся гроза минует, и настанет новая эра просвещенного режима и разумных либеральных реформ.
Гэрней остался ночевать и пробыл у него до вечера.
На обратном пути ему пришлось в Лискерде ждать поезда из Лондона, который должен был доставить его в Бодмин-Род.
Был чудный майский вечер. День выпал жаркий, но теперь потянуло прохладой с моря и сумеречные тени уже окутали станцию.
Гэрней неторопливо расхаживал по платформе, радуясь физической силе и жизнерадостности, которые он ощущал в себе. Он был склонен фантазировать и в моменты экзальтации находил мир и интересным, и красивым - вполне достойною оправой для такой драгоценности, как он, Гэрней.
Итак, он шагал по платформе, с интересом вглядываясь в каждую женскую фигуру и ни мало не огорчаясь тем, что поезд запоздал на целый час. Он это предвидел. Ведь и тот поезд, с которым он приехал, без всякой видимой причины, опоздал на полчаса. Если он не захватит поезда в Вэйбридже - ну, что ж, придется пройти пешком семь-восемь миль - не велика беда.
На нижней платформе дожидалось поезда еще человек пятнадцать-двадцать, и Гэрней неожиданно заметил, что эти другие пассажиры уже не разбивались на маленькие группы, по двое - по трое, как прежде, а столпились вместе, по-видимому обсуждая что-то важное и интересное.
Гэрней, замечтавшись, и не заметил, как прошло время, и теперь, взглянув на часы, изумился; он сидит здесь уже два часа, а поезда все нет. Солнце село, но в небе еще догорали лучи заката. Один человек отделился от центральной группы. Гэрней подошел к нему.
- На два часа опоздал, - начал он, вместо представления, и еще раз взглянул на часы.
Незнакомец сочувственно кивнул головой. - Курьезная история! И на станции никаких извещений не получено. Обыкновенно, когда поезд выходит из Плимута, начальнику станции дают знать телеграммой.
- Господи помилуй! - воскликнул Гэрней. - Не уж то же поезд еще не вышел из Плимута?
- По-видимому, так. Говорят, это все чума. В Лондоне, говорят, ужас, что делается.
- Неужели же вы считаете возможным, что поезд вовсе не придет?.
- О! Этого я не думаю. Нет, этого я не думаю, но когда он придет - Бог его знает. Ужасно это не удобно для меня. Я еду в Сент-Айвз. Пешком отсюда - не дойдешь. А вам - далеко ехать?
- Да, в Падстоу.
- Падстоу? - Это тоже не близко.
- Дальше, чем мне желательно было бы идти пешком.
- Я думаю. Тридцать миль, или что-то в этом роде.
- Приблизительно. Вы не знаете, где бы можно было навести справку?
- Не знаю. Страсть, как это неудобно.
Гэрней перешел через рельсы и ворвался к начальнику станции.
- Извините, что беспокою вас, но не можете ли вы мне объяснить - как вы думаете, может быть, этот поезд почему-нибудь вычеркнут из расписания?
- Как так: вычеркнут? - словно обиделся начальник станции. - Почему вычеркнут? Он просто немножко запоздал.
Гэрней улыбнулся. - На два часа, и даже больше - вы это называете: «немножко».
- Да что же я-то тут могу поделать? Вам придется потерпеть..
- А из Плимута вы все еще не получали извещения о выходе поезда? - настаивал Гэрней, не обращая внимания на неудовольствие начальника.
- Нет, не получал; должно быть, оборваны провода. Мы делали запрос, но ответа не добились. Извините, у меня работа…
Гэрней вернулся на нижнюю платформу и присоединился к группе пассажиров, в которой был и говоривший с ним несколько минут тому назад.
Закат догорел; за высокой железнодорожной насыпью всходил бледный молодой месяц. Станционный сторож зажег фонари на перроне, но они еще не горели полным светом.
- Начальник станции говорит, что телеграф не действует - должно быть, провода испортились, - сообщил Гэрней, обращаясь ко всей группе пассажиров: - они не могут добиться ответа.
- Наверно, провода оборваны.
- Или машинист заболел чумой.
- Ну, машиниста можно было взять другого.
- Да, если б было где взять.
- Однако, этак и сюда могут занести чуму.
А почему же нет? Эта страшная мысль тисками сжала сердце Гэрнея. Далекая столица вдруг показалась страшно близкой. Ведь от Паддингона до Лискерда всего шесть-семь часов, езды. Каждую минуту лондонский поезд может прибыть, неся с собой беспощадную заразу. Чего он дожидается? Возле вокзала есть гостиница. Может быть, там найдется экипаж.
- Бухта Константина? Где это? - удивился хозяин гостиницы.
- Возле Сен-Меррина, неподалеку от Падстоу.
- Падстоу? Ехать в Падстоу - ночью - этакую даль? Да что же вы на поезд-то не сядете?
Гэрней пожал плечами.
- Поезд, по-видимому, не придет.
- Ну, плохо дело. Это, наверное, чума. - Содержатель гостиницы, видимо, относился к делу философски, но дать лошадей отказался наотрез.
Гэрней вышел на улицу. Кучка ожидающих на перроне как будто уменьшилась, но уже так стемнело, что трудно было рассмотреть.
- Надо взять себя в руки, - наставительно говорил себе Гэрней. - Помни, спешить нельзя.
По крутому скату к нему бежал человек, и Гэрней, не спеша, пошел ему навстречу. Это был тот самый человек, с которым он давеча разговаривал на платформе.
- Есть что-нибудь новое? - спросил Гэрней.
- Да, получено известие окольным путем, через Сальташ. Так и есть. Везде чума. Они сами не знают, когда ждать следующего поезда…
* * *
Дни вырастали в недели, а поезда все не ходили: Торговля стала; цены на съестные припасы все росли. Рыба имелась на рынке, но не в изобилии, и внутренние города, как Труро и Добин, организовали постоянное моторное сообщение с прибрежными селениями, с целью скупки рыбы прямо на месте, у рыбаков. Но через неделю пришлось обратиться к услугам лошадей, за отсутствием бензина.