— Зачем же ты дерешься? — спросил Конан. Он тоже обливался потом, даже рукоятка меча скользила у него в руках. Он уже с трудом отбивал атаки кешанца. Ему не хватало дыхания. И даже этот короткий вопрос стоил ему громадного усилия. Он решил молчать до конца боя.

— А потому, малыш, что прежде, чем они заберут меня, мне предстоит много-много лет наслаждаться всеми земными благами. А еще потому, что ты должен умереть раньше меня. И потому, что я просто люблю убивать!

Стремительный натиск Тахарки заставил Конана попятиться, он споткнулся о край возвышения и полетел кубарем. Меч выпал у него из руки и покатился в сторону. Торжествующий Тахарка занес свой стальной клинок для последнего удара. Их разделяло всего несколько футов. Тахарке оставалось сделать несколько шагов и пронзить беззащитного Конана. Киммериец понял, что секунды его жизни сочтены.

— Прощай, мальчик, — наслаждаясь своим триумфом, произнес Тахарка. — Ты лучший из всех, кого мне довелось убить.

Рука Конана внезапно метнулась к поясу. Затем последовал сильный взмах — взмах, в который он вложил остаток всех своих сил. Глаза Тахарки сошлись к переносице, будто он пытался рассмотреть рукоятку кинжала, вонзившегося ему в лоб. Шатаясь, он сделал шаг, другой. Потом рухнул прямо в зеленый огонь. Языки огня на мгновение взвились в воздух, но сразу же опали и потускнели.

— Как это случилось? — спросил третий жрец. — Ведь предзнаменования сулили победу Древнейшим. — Он с бешеной яростью уставился на Конана.

— Этот смертный — самый непредсказуемый, — проговорил жрец из Кротона. — Из тех, что носятся по свету как угорелые и рушат замыслы богов.

— Грандиозный замысел, плод трудов многих столетий, — с горечью произнес маг из Леукты, — разрушен с помощью фокуса трюкача—жонглера.

Конана не интересовала вся эта болтовня. Точно груз упал с его плеч — долг мести больше не тяготел над ним.

— Вы же недавно говорили, что наш бой — это всего лишь отражение вселенской битвы богов. Я думаю, сам Кром направил мой кинжал в переносицу Древнейшим.

Он глазами поискал свой меч, наклонился, чтобы поднять его. А когда выпрямился, вокруг не было ни души. Зеленое пламя совсем угасло. Конан бросил меч в ножны и, тяжело ступая, двинулся прочь.

Конан выбрался на берег. Он обернулся и в последний раз посмотрел на остров. Вилла все еще горела. Когда он, выйдя из храма, дошел до виллы, он застал там рабов, деловито растаскивающих все самое ценное. Он разогнал их. Сложил подобие погребального костра из мебели красного и черного дерева. Сверху водрузил тело Кальи в полном снаряжении, так чтобы ноги ее упирались в труп Аксандриаса. Затем он поджег костер, спустился к реке и проплыл милю, отделяющую его от северного берега.

Он думал, куда же ему теперь податься. На север — к дому? На восток? В те страны, зов которых он услышал, выйдя впервые на зеленые равнины Офира? На запад, к великому морю со всеми его кораблями и таинственными островами? На юг, где чернокожие дикари живут в своих необъятных джунглях? Об этом так часто говорили они с Кальей, плывя на барке по Стиксу. Он не знал, что ему делать.

Но у киммерийцев с давних пор существовал простой способ разрешения сомнений. Конан вытащил свой меч. Теперь надо подбросить его высоко в воздух. А когда меч упадет, остается лишь идти туда, куда укажет острие. Если, конечно, оно не воткнется в землю. Конан широко размахнулся, и меч, крутясь, полетел в небо. Яркое южное солнце сверкало на широком клинке.