— Мой муж в опасности. — Марго повернулась к матери. — Кажется, это касается меня.
Катрин пришла в ярость. Она не собиралась позволить Конде или Наваррцу умереть, но королева-мать рассердилась, сочтя, что ее дочь и сын осмелились не подчиниться ей; она также была раздражена тем, что показалось ей очередным спектаклем Марго. Еще недавно девушка ненавидела своего будущего супруга; сейчас она играла, якобы желая спасти его жизнь Катрин была уверена в том, что дочерью руководит любовь к театральности, а не к мужу. Но важным было лишь воздействие поступка Марго на короля.
— Я предложил ему жизнь, — заявил король. — Он должен только сменить веру. Месса или смерть — вот что я сказал Наваррцу. Месса или смерть…
— И он выбрал мессу, — промолвила Марго.
— Он сделает это, — с иронией в голосе сказала Катрин.
— Значит, он в безопасности! — сказала Марго. — Ваше Величество, два других джентльмена умоляют меня помочь им… они принадлежат к свите моего мужа. Это де Моссан и Арманьяк. Вы дадите им шанс, Ваше Величество? Дорогой брат, ты позволишь им сделать выбор между смертью и мессой?
— Чтобы порадовать тебя, — Карл истерично обнял Марго. — Чтобы порадовать тебя.
— Ты можешь покинуть нас, Маргарита, — сказала Катрин.
Перед уходом Марго встретилась взглядом с глазами мужа. Они как бы говорили: «Твой поступок эффектен, но излишен. Неужели ты сомневаешься, что я выберу мессу?» Но также в его глазах сверкнула искорка, на губах Генриха появилась улыбка, означавшая: «Мы — друзья, верно? Мы — союзники?»
Когда Марго удалилась, король повернулся к Конде:
— Откажись от твоей веры! Прими мессу. Я тебе час на раздумья. Если ты не примешь мессу, тебя ждет смерть. Я сам убью тебя. Я… я… убью…
Королева-мать знаком велела стражникам увести Наваррца и Конде; затем она принялась успокаивать короля.
Усталый Карл лежал на своей кровати; слезы катились по его щекам.
— Кровь… кровь… кровь… — бормотал король. — Реки крови. Сена и мостовые стали красными от крови. Она сделала парижские стены багряными, точно осенью, когда на них пламенеют листья ползучих растений. Кровь! Везде кровь!
К нему подошла его королева; ее лицо было искажено страданиями. Неловкая походка, напомнившая королю о беременности супруги, сделала его слезы еще более обильными. Этот ребенок войдет в жестокий мир. Кто знает, что с ним случится?
Девушка опустилась на колени перед Карлом:
— Ужасная ночь! Страшный день! Не дай ему продолжиться. Умоляю тебя. Я не в силах слышать крики людей. Не могу выносить их.
— Я тоже, — простонал он.
— Говорят, ты собираешься убить принца Конде.
— Везде убийства, — сказал он. — Повсюду кровь. Это обезопасит нас.
— Мой дорогой, не бери на душу тяжкий грех убийства.
Король громко расхохотался, хотя слезы продолжали течь по его щекам.
— Все убийства последней ночи — на моей совести, — сказал он. — Еще одно ничего не изменит.
— Ты не виноват. Виноваты другие. Не убивай Конде. Умоляю тебя, не убивай его.
Он погладил ее волосы и подумал: бедная маленькая королева. Несчастная иностранка в чужой ей стране.
— Печальную жизнь ведем мы, принцы и принцессы, — сказал Карл. — Тебя, бедное дитя, выдали за короля Франции, который оказался сумасшедшим.
Она поцеловала его руку.
— Ты так добр ко мне… Ты не убийца. Ты не смог бы стать им. О Карл, подари мне жизнь Конде. Я не часто прошу подарки, верно? Дай мне сейчас жизнь Конде, дорогой муж.
— Я не стану убивать его, — сказал он. — Пусть он живет. Конде — твой, моя бедная печальная королева.
Она легла возле него, и они молча заплакали вместе, как дети, страдая из-за того, что происходило внизу на улицах, кляня судьбу, сделавшую их королем и королевой в этот жестокий век.
Кошмар продолжался. В полдень праздника Святого Варфоломея судья Шаррон пришел во дворец и попросил Катрин остановить резню. Катрин и король попытались сделать это, но без успеха. То, что началось с ударом колокола Сент-Жермен Л'Оксеруа, нельзя было прекратить; кровавая баня продолжалась весь этот день и следующую ночь.
К королю вернулось безумие, он потребовал новой крови. Он был вдохновителем вылазок совершавшихся для ознакомления с результатами самых жестоких экзекуций. Он осмотрел виселицу, на которую повесили тело Колиньи после того, как его вытащили из Сены; в воду останки адмирала бросили после того, как их поджарили.
Двадцать пятого августа на кладбище Невинных неожиданно зацвел боярышник. «Это, — закричали ликующие католики, — знак господнего одобрения». Говоривших, что боярышник может цвести в любое время года, называли еретиками; это сулило мгновенную смерть. Людям было приятно задавить укоры совести, привлекая свое внимание к знаку одобрения небес. На это кладбище совершались торжественные паломничества, возглавляемые высокопоставленными священниками. Голоса святых отцов, поющих хвалу Господу и Деве, сливались с мольбами о помощи и стонами умирающих.
Карл заметно постарел с кануна Дня Святого Варфоломея; он стал похож на пожилого человека; его настроения часто менялись, короля внезапно охватывала печаль, перемежавшаяся приступами неистового ликования, когда он требовал новых жестоких акций. Он гордился устроенной резней, а через час стыдился ее. В минуту грусти он объявлял себя невиновным в резне и утверждал, что она произошла из-за тлевшей годами вражды, между домом Гизов и Лорренов и Шатильоном — вражды которую ему не удалось сдержать.
Гиз, который не желал с этим согласиться, публично заявил, что он лишь исполнял приказы короля и королевы-матери. Герцог и его сторонники оказали такое давление на короля, что ему пришлось взять на себя всю ответственность за случившееся перед советом министров. Он был испуганным и усталым; робость сменялась жестокостью, воинственность — раскаянием.
Он сутулился сильнее прежнего и чаще страдал от удушья. Казалось, он постоянно балансирует на грани безумия.
Катрин же, напротив, по мнению многих, помолодела на десять лет. Энергичная, охотно участвующая во всех церемониях, она шагала впереди религиозных процессий, следовавших по улицам, заходивших в церкви, чтобы произнести благодарственную молитву, посещавших кладбище Невинных с расцветшим боярышником — знаком господнего одобрения. Она осмотрела останки адмирала, старалась присутствовать на казнях.
Король постоянно говорил о массовой резне. Он повторял, что хотел бы повернуть стрелки часов назад, заново пережить роковой день двадцать третьего августа «Если бы мне предоставился такой шанс, — вздыхал он, — я поступил бы иначе!»
Однако его убедили в том, что убийства гугенотов в Париже недостаточно; поэтому по всей Франции католикам велели совершать убийства и зверства, подобные совершавшимся в столице. Католики Руана, Блуа, Тура и многих других городов охотно подчинились приказу из Парижа.
Кое-кто из них протестовал, потому что в провинции встречались католики столь же гуманные, как и судья Шаррон; среди этих людей главными были правители Оверна, Прованса и Дофинэ, а также герцог де Жуаез из Лангедока, отказавшиеся подчиниться устному распоряжению и убивать до получения письменного приказа короля. В Бургундии, Пикардии, Монтпелье правители заявили, что они готовы убивать на войне, но не желают брать на душу грех хладнокровного истребления граждан.
Это походило на бунт; Катрин и ее совет не знали, как им поступить; наконец они решили отправить в мятежные провинции священников, которые объяснят католикам, что Святой Михаил, явившись в видении, велел учинить истребление гугенотов.
Это было принято как воля небес, и кровавая оргия продолжилась; за несколько недель после Дня Святого Варфоломея по всей Франции были вырезаны многие тысячи людей.
Услышав новости, Филипп Испанский громко рассмеялся — по свидетельству многих, впервые в жизни. Карл, сказал он, заслужил титул «самого христианского короля». Филипп поздравил в письме Катрин с тем, что она воспитала сына по своему образу и подобию.
