Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Учебники надо было взять, - укоризненно вспомнил Иван. - А мы, вот…

– Брось ты, Вань, переживать. Я сказал, что ты поступишь, - успокоил его Мерцаев. - Если кто из нас не поступит, так это один я.

Мы удивились, я даже подумал, что капитан рисуется, но он говорил печально и серьезно:

– Я еще не решил, хочу ли я учиться. Может быть, мое место не здесь?

Тучинский обрадовался возможности позубоскалить:

– Конечно, Саша. Твое место в буфете: там пиво продают.

Капитана Семакова не оставляли мысли о завтрашнем экзамене.

– Чего-то я не пойму, - все возвращался он к этому. - Чего-то я, Саш, не пойму, почему это нас всех примут?

– Начинается большое дело, - объяснил капитан,- и для него нужны не те, кто хорошо помнит, а те, кто хорошо понимает. Ночных зубрильщиков сюда принимать не будут…

Он говорил, что начинается новая эра в технике, начинается то, что скоро назовут научно-технической революцией, и он считает, что для этого требуются люди, умеющие создавать нечто новое, ранее не существовавшее. Он убеждал нас, что теперь нужны не прошлые заслуги, не родственные связи, а лишь мыслительные способности.

– Допустим, ты прав, - сомневался Иван. - Допустим, примут самых мыслящих. Тебя, конечно. Но такого пиджака, как я…

– Таких, как ты, надо бить по башке, - со злостью перебил его капитан. - Бить, как того зайца, который спички зажигает. Откуда такая твердая уверенность в собственном невежестве? У тебя же светлая голова, Иван! Ты же сам в состоянии решать научные задачи! Я до сих пор в восторге от твоего способа подсчета огневого вала. Какой-нибудь деятель на этом расчете диссертацию бы защитил, Сталинскую премию бы получил. Ну, смотри у меня, если пятерку завтра не получишь!

– Допустим, ты прав, - ухмыльнулся Иван, - но почему же сам-то не уверен?

– Я уверен, Ваня. Уверен. Только не уверен я в этой своей уверенности. Ну что? Неплохо бы и действительно позаниматься.

Целый день мы пролежали под яблоней на берегу озера, решая головоломные задачи, придуманные Мерцаевым.

Почти все время молчавший Малков поразил вдруг пас неожиданным высказыванием:

– Знаете, ребята, я много лет мечтаю понять, что такое число е. Поэтому и поступаю.

– Чего, чего? - поразился Мерцаев. - Число е. Это основание натуральных логарифмов, что ли?

– Вот ты, Саша, и так все знаешь, а я сам не могу. Мне учиться надо. Я еще в школе узнал об этом числе е, и все время думал…

И лицо Малкова было таким же восторженным, как и при рассказах о своей Лиле из Ленинграда.

– Тогда тебе, Вася, надо поступать,- сказал капитан.- А то как же ты дальше будешь жить без числа е?…

А на следующее утро все мы были бодры и уверены в себе. «Ну что ж,- сказал Мерцаев, ухмыляясь.- Придется сдать экзамен-то, раз уж приехали сюда. Кого и принимать-то, кроме нас».

На экзамене преподаватель, худой и высокий, с жидкими рыжеватыми волосами над высоким лбом, человек сугубо гражданский, терпеливо выносил строевые подходы и рапорты экзаменующихся и так же терпеливо и внимательно, сочувственно кивая острым носом, выслушивал драматические монологи о квадратных уравнениях, а записи на доске оценивал быстрым нелюбопытным взглядом. Потом задавал один какой-нибудь вопрос, даже не вопрос, а некоторое уточнение («Что еще можете сказать о функциях?») и, подняв на отвечающего взгляд светлых проницательно-печальных, глаз, ставил оценку.

Вася Малков ухитрился войти в аудиторию и взять билет вместе с нами и занял место сзади Мерцаева. Преподаватель равнодушно относился к шпаргалкам, подсказкам и прочим ученическим ухищрениям, и Вася мог безнаказанно шарить по карманам. Наверное, он не нашел того, что требовалось, и с умоляющим лицом потянулся к Сашке. Тот посмотрел на Васин билет, сразу же написал что-то и передал бумажку Малкову.

Тем временем у доски отвечал капитан Семаков. Билет он, наверное, знал не важно и последовал совету Мерцае-ва: написав что-то на доске, собравшись с духом, обратился к преподавателю: «Я вот хочу вам показать один хитрый способ… Мы его сами на фронте придумали для расчетов огневого вала…» Он показал некое сочетание умножения и сложения, придуманное артиллеристами в конце войны для облегчения службы, когда перед наступлением приходилось вести расчеты с точностью до одного снаряда. «Вам легко будет понять теорию определителей и операции над векторами»,- сказал преподаватель и поставил Ивану «пять».

Ответ Мерцаева был совершенно непохож на горячие торопливые пассажи, извергаемые охотниками за «пятерками». Я увидел нечто вроде давно готовившегося и, как и ожидалось, успешно состоявшегося дебюта.

Удачно ответили и мы с Левкой Тучинским. Вслед за нами выскочил из класса Вася Малков с патологической улыбкой на лице, не покидавшей его минут двадцать. «Сашка - гений!»- восклицал он и рассказывал каждому, что у него был вопрос «производные пропорции», которого он не знал, и Мерцаев подсказал ему столько этих пропорций, сколько не было и в учебнике. «Это вы сами вывели?» - удивился преподаватель и поставил Малкову «пять».

– Это я тебе за любовь к числу е,- сказал капитан.

Ночью на сцене, где стояли наши койки, Мерцаев подошел ко мне и сел в ногах. Все спали, в узком высоком окне чернота расслаивалась на светлеющее небо и ржавую плоскость крыши, в открытую дверь в дальнем конце зала падал свет, и оттуда слышались задумчивые шаги дежурного, цокающие по каменному полу. Над голубоватыми комками Сашкиной рубахи поднималось его темное, едва различимое лицо, и живо светились возбужденные глаза.

– Подожди спать,- сказал он мне в ту ночь.- Отвыкай спать. Если нас примут, а нас примут,- мы займемся большой физикой. Мы должны уметь ярко мыслить.

И он горячим торопливым шепотом, каким делятся сокровенными тайнами, говорил о новых радиолокационных станциях, о вычислительных машинах, о теории относительности Эйнштейна - обо всем этом он как-то ухитрился прочитать где-то между казармами запасных полков и фронтовыми землянками.

– Ты понял, какие чудеса открывает перед нами физика? - говорил капитан.- При скорости равной скорости света масса полностью превращается в энергию! Вечный спор между Птоломеем и Коперником не имеет смысла! Мы не имеем права спать. Мы столько лет потеряли. Мы должны познавать науку с той жадностью, с какой голодный человек набрасывается на хлеб.

– Ты - гений,- говорил я почти серьезно.

– Гений? А ты знаешь, что такое гений?

– Вот ты и есть гений.

– Гениальность, по-моему,- это уверенность. А у меня ее мало. Не скажу, что нет совсем, но мало.

Он погрустнел и замолчал на некоторое время, а я думал о том страшном случае на фронте, из-за которого, как мне казалось, у капитана и случаются минуты сомнений и неуверенности.

– Ты, Саша, такой волевой, что можешь достигнуть всего.

– Волевой? Это был у меня один знакомый, так он определял так: воля - это презрение к другим. Чем больше, мол, воли, тем больше презрения. Самый волевой презирает все человечество. Наполеон - пример.

– А ты?

– А я думаю не о презрении к людям, а… - О чем же?

– Как ты считаешь, не зря мы сюда рвемся? Ведь пять лет прокантуемся, а потом? Сумеем сделать что-нибудь хорошее?

– О чем ты говоришь! Ведь" радиоэлектроника - это будущее…

Потом он рассказывал мне о дискуссии Эйнштейн - Нильс Бор (кстати, я тогда даже не знал, кто такой Нильс Бор), за окнами начинало светать, и дежурный все так же медленно и монотонно цокал по каменному полу подковками сапог.

Окончательно вопрос о приеме в академию решала мандатная комиссия. Ее председатель - грузный добродушный генерал, страдающий одышкой, спросил Левку Тучинского: «И по немецкому и по русскому у вас низкие оценки. Какой же язык вы знаете хорошо?»- «Военный, товарищ генерал!»- браво ответил Тучинский, и председатель, удовлетворенный не столько ответом, сколько взглядом Левкиных глаз, резюмировал: «Все в порядке». Комиссия, разумеется, рассматривала длиннейшие анкеты, но понятие «Все в порядке», по-моему, было одним из основных критериев при оценке абитуриента. Можно предположить, что в оценке некоторых офицеров из нашей компании комиссия ошибалась: всех нас приняли, но в оценке хитроумных зубрилыциков комиссия оказалась на высоте: их отсеяли вежливо, но решительно.

3
{"b":"121524","o":1}