Николя задул лампу, и запах керосина быстро рассеялся. Его глаза привыкали к полутьме: луна, исчезая, оставила в небе молочный след. Облака походили на расплывчатый берег озера забвения, в котором мерцала огромная звезда. Николя Плассак смотрел на нее. Он все никак не мог решиться четко сформулировать мысль, которая пришла ему в голову, когда он бежал за Жилем по дороге в Дорт: «У меня есть одна идея... Только дай мне немного времени...» Идея... Какая идея! Уже сама ее дикость делала эту идею притягательной. Он подчинится Жилю, но не допустит лжи. Обещание, которое он даст Галигай, не будет ложным.

Пока ему не было нужды заглядывать в эту бездну, измерять ее глубину. В течение месяцев, а то и лет, их будет разделять его мать, которая ненавидит Агату и которую придется убеждать, упирая на бедность: на какие средства он стал бы содержать семью, если ему не удается прокормить даже одного себя?

Помолвка будет настоящей. Но потом между ними лягут шестьсот километров: от Галигай у него будут только письма. А письма у нее действительно получались прекрасные. И он тоже станет ей писать, писать так часто, как она того пожелает. Да, но ведь в конце концов все должно будет кончиться... Он подумал: спать порознь, две кровати, две спальни... мысль его не могла остановиться на простой перегородке, он думал о стене, о закрывающейся на задвижку двери. И все равно понадобится время, чтобы привыкнуть... В мыслях он преодолевал пропасть, которая отделяла его от ребенка: да, родится ребенок. Как награда за все. Ребенок г-жи Агаты... Ну и что? Черты у нее не безобразные. Чтобы стать почти красивой, ей не хватает только немного счастья: как она расцвела в тот день, когда он повел ее прогуляться в лес, чтобы Жиль смог остаться наедине со своей крошкой Мари! Она стала тогда совсем другой... Да, но только слишком уж волновалась. С ней нельзя было спокойно разговаривать: она вдруг начинала часто дышать, хлопать ресницами, напрягаться. Он попытался восстановить в памяти один образ, из тех, что обычно гнал прочь: образ, сохранившийся с первого посещения некоего дома в квартале Мериадек в Бордо... Та женщина говорила ему: «Не нервничай». В конце концов, все прошло хорошо. И Жиль будет спасен. Жиль будет счастлив. Жиль должен быть счастлив. Нет, он не будет счастлив, на него просто снизойдет мир, покой. Он превратится в одного из тех господ, которых Николя случалось видеть на мессе, господ со складкой на шее из-за жесткого воротничка. Жиль! Николя вспомнил, как начиналась их дружба, как они подолгу гуляли по Парижу, как однажды поздно вечером они, усталые, сидели на скамейке напротив церкви Святой Марии Магдалины и Николя глухо читал наизусть стихи. Жиль сказал тогда: «Было бы так хорошо умереть нам обоим до рассвета».

— Мне нужно было бы пойти с Мари, — сказала г-жа Дюберне. — Нехорошо, что она отправилась одна к Монжи.

Арман возразил:

— Но ведь доктор приказал тебе лежать в постели и не вставать...

Он подошел к окну и облокотился на подоконник. Не пробило еще и четырех, а ставни были уже приоткрыты. После сильной грозы в воздухе посвежело. Едва он успел зажечь сигарету, как раздался голос:

— Ах! Нет! Только не в моей комнате.

Он выбросил сигарету в окно. Агата взяла пустую чашку, которую ей протянула г-жа Дюберне.

— Я скоро схожу за ней, — сказала она, — и приведу ее домой.

— Наверняка Салон тоже оказался в числе приглашенных. Эти Монжи теперь принимают у себя кого попало.

— Она обещала мне избегать его, — сказала Агата. — Она не будет с ним разговаривать.

— Но они будут смотреть друг на друга... Они так смотрят друг на друга... Мне стыдно за нее. Как подумаю, что это моя дочь...

— Это, я должен сказать...

Арман не закончил фразу и снова облокотился, на подоконник. После некоторой паузы г-жа Дюберне проворчала:

— Просто не знаю, почему я должна выполнять предписания этого злосчастного докторишки. Когда к нему обращаешься за помощью, он начинает копаться в своей книге. Сущий осел, мне кажется.

— Но ведь ты же сама говоришь, что ощущаешь тяжесть, когда ходишь... Хотя, разумеется, — добавил г-н Дюберне, — разумеется, у этого парня нет того опыта, какой есть у доктора Салона.

Жена приподняла над подушками изможденное лицо:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я должна была обратиться к этому интригану?

— А ты знаешь, что он так же не хочет этого брака, как и ты?

— Вот те на! И кто же сообщил тебе такую чепуху?

Он хотел было ответить: «Да г-жа Агата...» Но учительница приложила палец ко рту и пристально посмотрела на него. Он выкрутился:

— Ходят такие слухи в Дорте. С тех пор, как он купил Балюз, людям интересно знать, что доктор собирается с ним делать... Похоже, многие бы удивились, если бы узнали, о ком идет речь... Известные коммерсанты Бордо начинают поглядывать на наши земли.

— На здоровье!

Юлия Дюберне добавила возмущенно:

— Бордолезцам придется довольствоваться тем, что нам не нужно ни за какие деньги. К тому же, когда они наведут справки... Мне наплевать на то, что говорят в Дорте, — добавила она со злостью.

— Что вы хотите, — вставила Агата, — эти люди никогда не поймут, что можно не придавать значения богатству... Вы же совсем другой человек, вы не такая, как они. Сколько я ни повторяю им, что у Мари будет денег больше, чем нужно, они твердят свое. Вы ведь знаете их песенку: «Чем больше есть, тем больше хочется». Они ничего не видят дальше своего носа.

— В этом есть свой резон, — заметил вполголоса Арман Дюберне. — Кажется, — добавил он, — те болваны, которые продали Балюз, оставили доктору библиотеку. Супрефект утверждает, что там есть редчайшие книги...

— Да, я знаю, — сказала г-жа Агата. — В коллеже говорят, там, кажется, есть даже первое издание «Писем к провинциалу» с собственноручным примечанием великого Арно...

— Думаю, это невозможно, поскольку...

Г-жа Дюберне прервала его:

— Агата, я бы предпочла, чтобы вы не дожидались пяти часов, а пошли к Монжи сейчас же.

— Я составлю вам компанию, — сказал Арман. — И зайду в клуб.

— Нет, останься. Не оставишь же ты меня одну! Когда я звоню, в бельевой меня не слышат. А кроме того, там ты еще добавишь к выпитому...

И она снисходительно добавила:

— Ты можешь курить, раз уж окно открыто...

Он опустился на пуф всей своей внушительной массой и вынул из кармана пачку крепкого «Капрала».

Г-жа Агата с первого взгляда поняла, что Мари сдержала данное ей слово. Она стояла очень далеко от Жиля, в группе девушек, наблюдавших за игрой в теннис. Безусловно, она была среди них самой тоненькой — такая хрупкая и в то же время чувственная. «Олицетворение чувственной хрупкости», — пришло в голову Агате. Среди крупноватых, похожих на молодых кобылиц девушек, потряхивающих гривами в розовых или бледно-голубых бантах. Мари выделялась и своими узкими бедрами, и высокой грудью, совсем маленькой, но уже притягивавшей взгляды. А он, он стоял на другом конце сада возле буфета, стоял, скрестив руки и бросая на гостей сердитые взгляды, потому что был смущен. На его голове, хоть он и смазал волосы брильянтином, торчал петушиный гребешок. Накрахмаленный воротник сильно сдавливал шею. Он тоже очень отличался от остальных молодых людей, из которых кое-кто уже успел располнеть, обрести бычью шею и тяжелые кулаки... Она понимала, почему Николя сказал ей однажды о Жиле, что тот ангелоподобен, похож на «темного ангела». Он больше не раздражал ее. Она больше не ревновала. Она перебросилась несколькими словами с г-жой Монжи и дамами, сидевшими вокруг нее; ее не приглашали сесть: несмотря на свою родовитость, она все-таки была учительницей. Когда она отошла, кто-то сказал:

— Я не знаю, что случилось с госпожой Агатой, но мне кажется, в ней появилось какое-то кокетство.

— Да, мадам теперь моет шею.

— Может, тут кроется какая-то тайна?

Все засмеялись. Г-жа Агата прошла, лавируя между группами гостей, и, сделав небольшой крюк, приблизилась к буфету. Жиль поздоровался с ней. Она коротко ответила и, прежде чем повернуться к нему спиной, успела шепнуть: «Я буду сегодня вечером в девять часов на Кастильонской дороге. Предупредите Николя. Мари будет ждать вас на террасе». Понял ли он? Она не могла оставаться больше ни секунды, не рискуя вызвать подозрения. Не исключено, что и так она дала повод для кривотолков. Подойдя к Мари, она сказала: «Пойдемте». А когда девушка стала просить ее: «Еще немножко...» — г-жа Агата ответила тихо: