– Студийный? – спросил я.

– Полупрофессиональный, – с легким сожалением признался Василич. – Но, что особенно важно для качественной записи – многоканальный. Воспроизводит частоты от 20 герц до 18 тысяч – весь звуковой диапазон, который способно улавливать человеческое ухо… – авторитетно заметил подпольный предприниматель. – А вы разбираетесь?..

Я хотел возразить, что диапазон, который слышит человек – на самом деле шире, но не стал. В конце концов, я сюда пришел не спорить, а смотреть и слушать. А обстановка здесь, что не говори – поражала.

Целый таз винегрета стоял на полу в углу комнаты. Огромная эмалированная посудина, в таких хозяйки обычно стирают белье. Впрочем, тут же находился и ящик водки, что многое объясняло.

На продавленном и засаленном диванчике сидело несколько плохо выбритых, и длинноволосых людей. Одеты они были сплошь в какие-то фирменные джинсы, свитера с картинками и иностранными надписями на груди. Но только вся эта совсем не дешевая одежда была или не стирана, или помята крайне небрежно. Нарочитым пренебрежением к дорогим шмоткам эта братия подчеркивала свое отличие от модных фарцовщиков – королей Невского проспекта.

Это собрались музыканты. На что недвусмысленно указывали инструменты, горой сваленные при входе. Мне показалось знакомым только одно лицо – клавишника, которого я уже видел вчера в «Поганке». В квартире было настолько накурено, что перехватывало дыхание. А пепел они стряхивали в пустые трехлитровые стеклянные банки.

Но, что было совсем удивительно: не взирая на внешнее убожество импровизированной студии и подчеркнутую неформальность отношений, здесь непостижимо присутствовал дух серьезных денег. Я ощутил это с первых же секунд и насторожился.

Между тем, Алеша уже успел поздороваться, похлопать по плечу всех музыкантов, которые яростно обсуждали чемпионат мира по футболу – вчерашний матч Италия-Аргентина.

– И что все носятся с этим молодым аргентинским нападающим? – недоумевал кудрявый и длинный тип, которого все звали Ёсиф. – Вчера этого хваленого Марадону намертво прикрыли, Аргентина и проиграла! – при этом Ёсиф разливал водку в подставленные граненые стаканы.

– Стоп! Стоп! – заметил маневр музыкантов Василич. – Вы что бухать сюда пришли?! Ну-ка завязывайте! Я вам не за это плачу, – грозно объявил он. – Пока первую сторону не запишем – никакой выпивки. Наш солист, после вчерашнего, и так еле на ногах держится…

– Я в ажуре! – возразил Алеша, не выпуская стакана из рук. – Лучше Василич, ты нам объясни: ты часом не еврей?.. Хватка у тебя такая деловая… А вот Ёська Шмеерзон – чистокровный еврей, но у него никой хватки. Только как скрипку хватать знает, да водку глушит похлеще иных русских!..

Музыканты рассмеялись.

– Уж хлеще тебя никто не пьет, Алеша, – разъярился Василич. – Ну-ка все по местам! Живо инструменты настраивать!.. А ты, голуба моя, иди сюда, определимся, что исполнять будем, – он забрал стакан из рук разочарованного Алеши и увел его в угол комнаты, показывать какие-то исписанные листочки.

Музыканты покорно разобрали инструменты, и разошлись по своим местам. Басист подсоединил электрический шнур к гитаре и подошел к крайнему висящему микрофону. Ударник встал за два небольших плоских барабана. Клавишник так и остался на диване, но подтянул ближе стойку с небольшой электроорганолой.

Между тем, Василич и Алеша вдруг громко заспорили.

– Не буду я это петь! – горячо возражал Алеша, от возмущения наивно и нелепо выпучив глаза. – Ну, что это: «А на вышке маячит, распроклятый чекист»!.. Это же чистая антисоветчина. На наши концерты смотрели сквозь пальцы, пока мы воровской романтикой занимались. А если в антисоветчики запишут – это конкретным сроком пахнет! Я потом в зоновской самодеятельности выступать не желаю!..

– Ну, какая же это антисоветчина, Алеша?! – возражал Василич. – Просто классическая лагерная песня: «По тундре, по железной дороге, где мчал товарный «Воркута-Ленинград»… Ее столько поколений пело. Ну и потом, у нас же с репертуаром – швах! Одно и то же перепеваем. В одной аранжировке, в другой, в третьей… Вот я и подобрал старые народные песни. Уверен, людям они понравятся, и новый альбом разойдется на ура. Артисту нельзя надоедать публике, иначе потом никому не будешь нужен…

Алеша перестал возражать и как-то сник. Только смотрел в окно на строящийся микрорайон с высоты девятого этажа, и словно ребенок, скреб ногтем по стеклу. Его белый костюм даже как-то осунулся на сутулых плечах.

– А мне, думаешь, не надоело? Столько лет петь «взял я фрайера на гоп»?.. Я уже ненавижу этот блат! Я ведь что угодно могу спеть: романсы, народные песни, эстраду, что хочешь!… Я ведь артист. А никто не верит. Вот даже ты не веришь в меня…

Мне показалось, что последние слова Алеши умудрились кольнуть непрошибаемого Василича. В маленьких глазах мясистого крепыша дрогнуло мгновенное сомнение.

– Алешка! Если все можешь – спой «Яростный стройотряд»?! «И Ленин такой молодой и юный октябрь впереди»!.. – съязвил Ёсиф и еще пропилил смычком по скрипке, издав настолько гнусный звук, что все в комнате сморщились.

– Все тебе хохмить, Ёська! – повернулся Алеша.

– Ну, и кто же у нас тут король блатной песни?.. – заискивая, подбодрил Василич.

Певец снял белый пиджак, и повесил его на спинку стула. Оставшись в жилетке, сильно ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Подошел к центральному микрофону и громко пошкрябал его ногтем. Убедившись, что техника работает, певец обернулся к Василичу и спросил.

– С чего начинаем? – он уже опять улыбался до ушей. – Чтобы я ушел из шоу-бизнеса? Не дождетесь!.. – Эти Алешины мгновенные перепады настроения были поразительны.

Дальше в комнате началась оглушительная какофония настройки инструментов. А я обратил внимание, что нигде нет Евы. Она оказалось на кухне, где в одиночестве тоже смотрела в окно на микрорайон с высоты и водила пальцем по стеклу. Неожиданно я обнаружил, что и ее глаза полны слез.

– И что, вот на этом люди деньги зарабатывают? – поинтересовался я, как будто невзначай. – На таких вот куплетах? «Раз пошли на дело, выпить захотелось»?.. И много за это платят?

– Много, – кивнула Ева. – Алеше за удачный концерт могут несколько тысяч сразу заплатить. Хоть «Жигули» покупай, только он пропивает все моментально. Василич себе наваривает в несколько раз больше. А сколько зарабатывают те, кто пленки тиражирует и по стране рассылает, я вообще не знаю, – отрывисто пробормотала она.

Это не укладывалось в голове. Неужели за два часа песен в прокуренной комнате с завешанными одеялами стенами, кто-то может заплатить несколько тысяч только певцу?.. Такого способа заработать кучу быстрых и легких денег, я не мог себе даже представить.

Впрочем, на кухне я оказался не только для решения вопросов коммерции. Я положил руки Еве на плечи. Они слегка вздрагивали. А потом не удержался и провел руками ниже – по бедрам. В ответ, Томашевская зло дернулась, отстранилась, сунула мне в руки все ту же охапку роз и холодно велела:

– Налей воды в ванну и брось туда, чтобы не завяли!..

А сама ринулась в комнату. И я поразился, как грубо искажается ее лицо, когда Ева в ярости. Кое-как свалив дурацкие цветы в ванну, и включив холодную воду, я устремился за ней.

Ева стояла, уперев руки в бока, загораживая Василичу музыкантов, и пыталась перекричать музыку. Потом она с силой дернула за шнуры, которые торчали из драгоценного магнитофона. С пронзительным звуковым глюком микрофоны обесточились. Запись прервалась. Только бас-гитара по инерции ритмично пульсировала на всю комнату. Василич подскочил со своего режиссерского места, в отчаянии всплеснув руками.

– Ты меня обещал начать записывать! – без обиняков заявила Томашевская. – А стоило Алешке появиться – меня словно и нету?..

– Евочка, звезда моя! Ну, тебя же мало просто слушать, тебя же видеть обязательно надо, – урезонивал растерянный Василич. – Ты же красавица…