Наступила ночь, мы почти не спали.

В ту же ночь мы со Сверриром беседовали наедине со священником Симоном. Думаю, Симон прятал нож под своим облачением. Он не спускал с нас глаз, на столе перед ним лежали шесть книг о святых, которыми располагал монастырь. Симон сказал:

— Нам надо поговорить! Я скажу правду вам, а вы — мне.

Он подошел к оконному проему и выглянул, мы заметили, что ему неприятно поворачиваться к нам спиной, закрыв проем ставней, он снова сел, но долго не мог найти нужных слов. Наконец он заговорил, с трудом, словно человек, поднимающийся по крутому склону, глаза его перебегали со Сверрира на меня, наконец они остановились на Сверрире и впились в него, как овод в кровавую рану. Симон сказал:

— Вас обоих ищут, а про тебя, Сверрир ходит молва, — Свиной Стефан знал, что говорил, — будто ты называешь себя сыном конунга. В Норвегии такие слова дорого стоят. Не одного человека проводили на виселицу, и он поперхнулся этими словами. Вам известно, что я человек незнатный. Но я влиятельный, и это все знают. Я могу пустить слух, что вас видели в монастыре на Селье. А могу и промолчать.

Сверрир сказал:

— Ты влиятельный человек, хотя и незнатный. Но и про меня тоже можно сказать, что я не из слабых. О знатности сейчас говорить не будем. Нам ясно, что ярл Эрлинг может воздвигнуть лишние виселицы, чтобы повесить нас с Аудуном. У нас с ним хватит сил нести дальше то, что мы знаем. Но хватит и ума, чтобы промолчать об этом.

Симон сказал:

— Ну вот мы и заговорили о том, о чем я хотел: отныне мы вынуждены жить вместе или умереть вместе. Первое нам больше по душе, второе — меньше. Ты, Сверрир, сказал, что знаешь о Сигурде и обо мне достаточно, чтобы нас повесили. Хочешь узнать кое-что и о Хагбарде Монетчике? У него на поясе висит пузырь с ядом.

Сверрир сказал:

— Пузырь с ядом полезно иметь тому, у кого недругов больше, чем может достать его меч.

Симон сказал:

— Вы, конечно, знаете, что Хагбард направляется в Бьёргюн, там собрались люди, которые никогда не займут почетного сиденья на наших пирах. Хагбард обладает сильной волей, и это хорошее качество. Но он неумен. А это порок для того, кто захочет воспользоваться столь опасным оружием.

Сверрир заговорил, задыхаясь, теперь и он поднимался по крутому склону:

— Я еще не видел, как воины умирают от меча, но, думаю, этот день придет и без моей просьбы. Однако я просил бы всемогущего Сына Божьего избавить меня от того дня, когда я увижу, как человек умирает от чарки с ядом.

— Те люди, которых Эрлинг ярл отправил на смерть, тоже просили Господа пощадить их, но Господь не внял им, — возразил Симон. — Думаю, дочь конунга Сесилия, — перевезенная, как телка, из одного хлева в другой, — тоже молила Господа пощадить ее, прежде чем досталась человеку, который в насилии смыслил больше, чем в любви. Если Бог выбирает своим оружием недостойного, люди не в праве противиться Его воле.

— Не дело Монетчика отравлять конунга, — сказал Сверрир.

— Но сын конунга может отравить ярла? — спросил Симон.

Мне редко случалось видеть Сверрира растерянным, он отошел от Симона и словно застыл, не спуская с него глаз. С трудом взяв себя в руки, он снова сел и заговорил, заикаясь, и на этот раз в его словах не было мудрости. Потом заговорил Симон, тихо, равнодушно и сухо, он словно указывал пальцем на каждое слово, приглашая нас обратить на них внимание.

— Вы оба священники, — сказал он. — Как я понимаю, вы не могли рассчитывать получить приходы на Фарерских островах. Вы хотели получить их у архиепископа Эйстейна, но, надеюсь, вам ясно, что и здесь вы тоже не получите приходов. В Нидаросе сейчас находится сборщик дани Карл, если вы попадетесь ему на глаза, считайте, что ваши шеи отведали его топора. Не надейтесь, что вам поможет, архиепископ Эйстейн. Он проявляет мягкость, когда она окупается, но сколько серебра или добрых услуг вы можете предложить, чтобы архиепископ счел выгодным для себя защитить двух священников, поссорившихся со сборщиком дани ярла? Я не хочу мучить вас. Хочу только, чтобы вы видели все, как есть. Что вам надо в Норвегии? А если не в Норвегии, то куда вы теперь направитесь? Есть лишь один путь, и он не легкий, но я иду этим путем, и Сигурд из Сальтнеса идет этим путем, и Хагбард Монетчик тоже идет им, неся на плечах сына-калеку. Много людей в Норвегии идут этим путем. Он опасный. Хотя для вас он не так опасен. Любой другой путь легко может привести к тому, что каждое слово, произнесенное здесь, достигнет ушей сборщика дани или ярла… Теперь я сказал все, — закончил он.

Сверрир ответил:

— Еще не все, правда заключается в том, что если мы откажемся следовать твоим путем, никто не помешает нам рассказать о людях в монастыре на Селье прежде, чем Эрлинг ярл вздернет нас на виселице. Ты, Симон, умный человек. Друзьями мы никогда не станем, но уже случалось и раньше, что люди, которых не греет тепло дружбы, идут вместе и мерзнут вместе. И это лучше, чем вместе умереть. У тебя здесь пузырь с ядом?

Симон вытащил пузырь с ядом, пузырь был небольшой. Сверрир сказал:

— Было бы правильно, Симон, если бы ты, отведал этого напитка до того, как люди с более возвышенной душой, чем твоя, отправятся на Великую Встречу.

Усмехнувшись, Симон заметил, что если он дал Сверриру плохой напиток, пусть Бог даст ему хорошую совесть. Сверрир развязал пузырь и капнул на стол каплю яда.

— Осмелишься лизнуть, чтобы узнать вкус яда? — спросил он у Симона.

Потемнев лицом, но владея голосом и словом, как и подобает сильному человеку, Симон ответил:

— Свою жизнь я всегда ценил выше, чем жизнь другого.

Сверрир сказал:

— Ты честный человек, и вместе с тем в тебе полно лжи. Как человек ты не нравишься ни Богу, ни мне, но мы оба глубоко уважаем священника Симона. — Он стер локтем каплю и спрятал пузырь с ядом под одеждой. — Приведите сюда Сигурда из Сальтнеса и Хагбарда Монетчика, — велел он.

Я привел Сигурда и Хагбарда, потом мы поднялись по ступеням к маленькой церкви святой Сунневы. Наверху Сверрир остановился, над морем висела луна, ветра не было. Все, кроме нас, давно спали.

Тень от горы мешала нам видеть лица друг друга. Сверрир повернулся к нам и медленно заговорил, не прибегая к высоким словам или жестам. Вот его речь, как я ее помню:

— Эйстейн Девчушка — ребенок, он не годится. Люди, которые его окружают, имеют, похоже, больше мужества, чем трезвого соображения. Трезвость они обретут, когда люди ярла порубят их своими мечами.

Власть в этой стране принадлежит ярлу Эрлингу, каждый лендрманн [19] — его человек, и все ополченцы вооружаются по первому его слову.

У ярла есть серебро и боевые корабли, а если он их потеряет, у него достаточно людей, чтобы построить ему новые. У него есть и торговые корабли, они ходят вдоль берега, есть люди в городах, в Нидаросе, который он взял обратно, в Тунсберге, в Бьёргюне, в Осло. Здесь в стране правит ярл Эрлинг.

Но он не правит мыслями людей, живущих в этой стране, не правит сердцами людей, не пользуется у них любовью.

Однако не забывайте, что и у нас тоже нет их любви.

Ярлу Эрлингу противостоит кучка людей, и, наверное, теперь их будет меньше, чем раньше. Эти люди знают, чего хотят, но не знают, что нужно делать, чтобы их желания сбылись. Если они отступят, это смерть, если пойдут вперед, это может стоить им жизни. Так что в любом случае лучше идти вперед.

У меня еще есть путь к отступлению, я могу уехать прочь из страны, могу наняться на корабль, идущий в Йорсалир. Если я пойду с вами, то только по собственному желанию. Я не слушаю никого и никому не подчиняюсь. Но сперва я хочу узнать всю правду об этой стране и о людях, живущих в ней.

Однажды я молился здесь у церкви. Тогда Он пришел ко мне и стал рядом, Он наклонился надо мной и прошептал что-то мне на ухо. Это был конунг Олав Святой.