Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Слава святому Михаилу и святой Женевьеве, хотя бы Катан находился при дворе. Слава Небесам, со временем он хотя бы смягчился в своем отношении к Райсу и больше не утверждал, что их сестра совершает мезальянс. Джорем искренне любил Ивейн. В отличие от Катана, который верил всем этим глупостям насчет женской природы, Джорем знал, что сердце ее столь же страстное и горячее, как у братьев, и она столь же бурно отдается владеющим ею чувствам… Он не в силах был понять, как столь очевидный факт мог бы укрыться от любого Дерини, или обычного человека, наделенного проницательностью… или хоть даже собаки…

Со вздохом он вновь незаметно проверил свои ментальные защиты. Райс, ощутив колебания полей, покосился на своего друга; он сидел с книгой на коленях, рассеянно листая страницы, не в силах выбрать для себя подходящее место. Если устроиться у окна, — там слишком сквозило; а у камина свет был слишком тусклым, и к тому же немилосердно валил дым. Некоторые Дерини лучше прочих владели огненной магией; Джорем дал себе зарок расспросить об этом отца Энриса, как только вернется к занятиям в монастыре…

Если только вернется. Страсть, бушующая в сердце Ивейн, более сдержанный трепет Райса, весна, — даже такая сырая и облачная, — все это досаждало Джорему, заставляя его вновь и вновь задуматься о правильности избранного им пути, который доселе казался ему единственно возможным.

А ведь Элистер предупреждал его: безбрачие — это решение, которое приходится принимать каждый день заново, независимо от того, сколько дней уже остались позади. Человек, желающий принести Господу такой дар, должен будет делать это ежедневно и ежечасно, а не один раз и навсегда.

За последние несколько месяцев душевный покой Джорема, который внутри себя, казалось, давно уже смирился с ожидавшей его беспорочной жизнью, неожиданно рассыпался в пух и прах. Отчасти именно из-за этого он и принял решение вернуться домой на Пасху, чтобы еще раз обдумать те обеты, которые должен будет принести на Пятидесятницу. Но он уже устал от этих мыслей. Сейчас больше всего на свете Джорему хотелось бы оказаться в любимой таверне неподалеку от семинарии, на всю округу знаменитой своим роскошным выбором вин и широкими улыбками служанок.

Он был сыном сановника; такая жизнь предоставляла широкий выбор жизненных дорог, а также и возможность для любовных связей, как в рамках супружеских уз, так и за их пределами. У отца были достаточные земельные владения… и Джорем прекрасно сознавал, что из него мог бы получиться куда лучший придворный, нежели из Катана, ибо ум его был куда острее, и он мог принести больше пользы Короне. Он мог на славу послужить своей семье, королевству и Богу, даже не став воином-монахом.

Если же он все же станет михайлинцем, то желал бы сделаться одним из лучших, как те мужчины (и немногие встреченные им женщины из тайного, подчас пугающего Внутреннего ордена Святого Михаила), которыми он искренне восхищался. Всеобщее почтение, окружавшее этих людей, было столь велико, что не оставляло никаких возможных сомнений в том, что они искренне блюдут все взятые на себя обеты.

Джорем тщательно избегал любых опасных возможностей испытать влюбленность, — в любом случае, человеку его ранга подобное понятие представлялось бессмысленным и непрактичным. Он привык с головой погружаться в работу. У него были друзья за пределами семьи, но ни к кому он не испытывал постоянной исключительной привязанности. Наблюдая за Райсом и Ивейн, он осознал, насколько сложным может быть путь к полному единению душ и сердец у людей, наделенных талантами Дерини. При дворе и среди его сверстников браки, основанные на чем-то меньшем, нежели взаимное уважение, считались делом постыдным и повсеместно неодобряемым. Джорем и вовсе считал себя выше этого и, как одаренный Дерини и набожный христианин, полагал, что не согласится ни на что меньшее, нежели всепроникающая вечная любовь.

Разумеется, он был знаком с мнениями менее порядочных и духовно стойких клириков, которые высказывали сомнения в том, что беспорочная жизнь действительно усиливает магический потенциал; но в чем уж наверняка не приходилось сомневаться, так это в том, что целибат оставляет человеку больше времени для развития своих способностей, для размышлений и работы над новыми формами заклинаний. Джорем был достаточно честолюбив, и все это имело для него несомненное значение. Оставалось лишь надеяться, что Господь с сочувствием отнесется к подобному проявлению гордыни, ибо Джорем твердо уповал на то, что, Божьей Милостью, все свои способности направит на Истинное служение. Однако достаточно ли для полноценного существования одних лишь высоких устремлений, — пусть даже направленных на благословенные цели и приправленных толикой веры в себя и здорового честолюбия?

Здесь, в Кэйрори, он чувствовал себя бесконечно одиноким, хотя вокруг повсюду были люди: его сестра, занятая как пчелка, вся в заботах об управлении замком и об устройстве собственной жизни. Порой он улавливал отголоски ее мыслей, — о Райсе, об отце… Камбер был погружен в свои ученые изыскания, коими не намеревался делиться с михайлинцем, будь то даже его собственный отпрыск, — хотя, насколько было известно Джорему, Камбер сполна посвящал в эти занятия Ивейн, — и поскольку отец не желал еще сильнее огорчать сына попытками в который раз отговорить его от вступления в орден, то он и вовсе избегал общения с ним. И наконец Райс, который вообще старался держаться ото всех подальше, словно какой-нибудь бедный родственник, но также не имел ни единой свободной минутки, все свое время отдавая Целительству, помогая всем страждущим, а также роясь в обширной библиотеке Камбера в поисках книг, трактующих различные аспекты исцеления, — и, разумеется, при всем этом он то и дело пытался улучить возможность побыть наедине с Ивейн. Что касается капеллана замка, состоявшего с семейством Камбера в дальнем родстве, то хотя повариха и именовала его «милейшим человеком без всяких странностей, в отличие от некоторых», — однако своими скромными познаниями в латыни он едва ли удовлетворил бы блаженного Августина, а греческим и ивритом не владел вовсе.

«Я слишком учен для здешней жизни. Отец верно говорит: михайлинцы уничтожают радости простого благочестия. Я не в силах этого вынести», — в отчаянии твердил себе Джорем в то самое время, как плоть его, отвечая позывам пробуждающейся природы, намекала на множество вещей, доселе остававшихся непознанными, и о которых он мог бы узнать для себя немало нового.

Колокола в часовне отбили Terce, и Камбер отложил пергаменты, над которыми усердно трудился. У него было назначено несколько встреч. Предстояло обсудить условия аренды земли и изменить некоторые подати. Джорем явственно ощущал, что отец его так же утомлен погодой и препирательствами с дочерью, как и все остальные.

— Дорогая моя, — промолвил он, и Джорем уловил в голосе Камбера нотки раздражения, — я прекрасно знаю, что ты хочешь пойти на праздник, и не вижу ничего необычного в том, что Райс жаждет сопровождать тебя. Я прекрасно осознаю, что ты способна за себя постоять. Я весьма горжусь твоими способностями, и несомненно доверяю твоему благоразумию…

«Куда больше, чем я», — неожиданно для себя самого подумал Джорем.

— Но я не желаю, чтобы вы уезжали вдвоем. Возьми кого-нибудь из служанок…

— Но среди них же нет ни одной Дерини, они не способны так хорошо, как мы, держаться в седле, и шарахаются от любой тени… — Ивейн явно была расположена немного побунтовать. — Право же, отец, нам вдвоем будет куда проще позаботиться о себе, чем если придется следить еще и за ними.

— А я не имею ни малейшего желания отпускать двоих Дерини из замка, чтобы те «сами заботились о себе», как ты изволила выразиться, — твердо отрезал Камбер. — Я не хочу, чтобы люди в деревне узнали, на что вы в действительности способны.

— Но ты же не возражаешь, когда Райс использует свой дар, — возразила Ивейн. — Целителям дозволяется быть Дерини и носить меч, и никто при этом не говорит: «О, будьте осторожны, чтобы не напугать крестьян…»

3
{"b":"121374","o":1}