Тут оказалось, что жениться на Руси можно только по три раза на брата. Таков церковный обычай. Но нам такие жестокие уставы не указ! Грозный женился в четвертый раз без благословения церкви в начале 1572 года на Анне Колтовской. Жить без благословения было страшновато, и Грозный взмолился к попам. В пространном послании он жаловался на врагов, которые последовательно отравили трех его жен, причем Собакину даже не дали попробовать, то есть, — она как бы не в счет. Церковь смилостивилась: вообще-то нельзя, но если очень хочется, то можно. На царя наложили сложную епитимью: до Пасхи 1572 года в церковь не входить, потом молиться вместе с припадочной чернью, потом год стоять с какими-то «верными». С Пасхи 1573 года можно в церкви быть на полном праве. Если случится война, то церковь епитимью берет на себя: нельзя же в бою без ее благословения. А всем прочим россиянам православным в четвертый раз жениться строго запрещалось под страхом проклятия. Анна Колтовская проспала с царем не более трех лет и оказалась в монастыре.

Церковная исключительность развязала руки царю, и, пообщавшись с идиотами на паперти, он сотворил еще более греховное чудачество. Понравилась ему боярская дочка Мария Ивановна Долгорукая. Она обращала на себя внимание редкой красотой, «вельми бысть добра и красоты юныя колпицы». Имя у нее тоже было приснопамятное. Царь плюнул на все условности и 11 ноября 1572 года, помолившись напрямую Богу и предупредив его о непреодолимой идиосинкразии и неизбежности святотатства, венчался с Марией Ивановной, не разводясь с Анной Колтовской…

Предлагаю милым читательницам вообразить жаркие объятья 42-летнего лысого царя и юной «колпицы».

Итак, видеокамера летает на дистанционном манипуляторе под сводчатым потолком палаты, возбужденный оператор то и дело берет крупный план, картинка «наезжает» на безразмерную деревянную кровать с точеными ножками. Звучит лирическая мелодия из запасника Союза композиторов. В постели все идет в строгом соответствии со сценарием и жанром. Но вот в мелодию вплетается тревожная нота, как-то нервно ударяют литавры, смычок то и дело прерывает свое возвратно-поступательное движение, вокальный дуэт задыхается, но кое-как доводит партию до конца. Оператор стирает пот с объектива и неуверенно произносит: «Снято!» Но, оказывается, за всем этим действом наблюдает и некий Режиссер. Он угрюмо щурится с большой золоченой иконы через дрожащий лампадный огонек. «Грех!» — гулко отдается под сводами.

Тут еще раз встает. На этот раз — солнце. Женская часть сюжета сменяется мужским триллером. Хором взревают басы подьячих:

«Иже вскручинися царь-государь и великий князь Иоанн Васильевич, занеже в ней не обрете девства!»

«В ком не обрете?» — повизгивают за кулисами любопытные хористки ключницы и приживалки.

«В ком, в ком, — обрывает колокольным баритоном постельничий опричник, — в Машке распутной!».

Царь бьется в параноидальной истерике. Его можно понять: и так грешен, как пес, и вот еще раз смертно согрешил ради блудницы! Это идиосинкразия виновата: мерещилось царю, что если — Мария, так обязательно и Приснодева, то есть стерильная, нецелованная и даже непорочно не обласканная. По-научному — Virgo Intacta.

С нашей, женской, точки зрения, мы, конечно, Машу оправдаем. Нужно ведь было ей потратить первую любовь на кого-нибудь хорошенького, а не дожидаться старого облезлого козла.

Но любовь зла. Ревут геликоны, бьют бубны, резкими аккордами тявкают какие-то неведомые электронные инструменты. Режиссер досадливо отворачивается от лампадки. Безумный многоженец хватает красавицу Машу, тащит ее босу и голу по крутым деревянным лестницам, бросает в дежурную колымагу, хватает вожжи, кнут и гонит, гонит ярых коней прочь от дворца. Повозка влетает на плотину, перегородившую речку с преисподним названием Сера. Царь резко берет вбок, экипаж падает с плотины в воду. Царь в последний раз обнимает не-деву Марию и, «стисну ю крепце», держит под водой, пока несчастная не перестает биться. Редкие свидетели злодейства спешно расходятся восвояси, и только удрученный длинноносый Писец еще долго стоит на плотине, запоминая бешеный бег тройки, погоняемой безумным правителем.

«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится за тобой дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади: Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа…»

Тело несчастной Маши Долгорукой осталось в пруду. Этот пруд в Александровской слободе был на самом деле кладбищем. В нем топили врагов престола, хоронили казненных, сами тонули по-пьянке. Иностранные послы сообщали своим королям, что в Александровском пруду развелись крупнейшие и жирнейшие карпы да караси. На пирах и дипломатических приемах эти подводные стервятники были самым лакомым, центральным блюдом.

Грозный очень тосковал и горевал по Маше Долгорукой. В столичной слободе стояла церковь «с златополосной главой». В память о любимой утопленнице Грозный велел покрасить эти полосы через одну черным цветом…

Когда Анна Колтовская, четвертая законная жена, упокоилась в монастыре, Грозный еще пару раз женился безо всякого благословения. А чтобы не слишком грешить, брака не регистрировал. Эти две его подколодные жены были Анна Васильчикова и Василиса Мелентьева.

Что случилось с Васильчиковой, неизвестно: или какая-нибудь кошмарная казнь, неподъемная для Писца, или обычная смерть от «домового обихода». Осталась только запись в книге Иосифа Волоцкого монастыря, что царь пожертвовал «по Анне Васильчиковой дачи (подаяния — С. К.) государские 100 рублев».

История Василисы Мелентьевой более живописна. Едва она была отмечена государевым оком, как ее мужа заколол подосланный опричник, и Василиса очутилась на знакомой нам кровати из позапрошлой серии. Но губить свою молодость в объятиях ненормального старика Василиса прекрасная и премудрая не собиралась. Ей не хватило только осмотрительности. Царь заметил «ю зрящу яро на оружничаго Ивана Девтелева». Любовь к оруженосцу была наказуема. Девтелева убили, а Василиса с 1 мая 1577 года оказалась все в том же Новгородском монастыре.

В пятый полузаконный (а на самом деле, в восьмой) раз Грозный женился пятидесяти лет, в 1580 году, на Марии Федоровне Нагой. Не иначе, его пленила фамилия невесты, и он вспоминал другую нагую Марию в темном пруду. Эта Мария родила ему сына. Грозный рискованно назвал его именем умершего младенца Анастасии Димитрием. Что из этого вышло, мы еще увидим. По политическим мотивам, возникшим вскоре, Грозный собирался развестись с Нагой, если бы удалось его сватовство к английской принцессе. Но не удалось.

Все это время любвеобильный государь нес всякие церковные покаяния: то молился, то лишался причастия, то не приобщался святых тайн. Ну, да мало в них нужды, ибо «нужды телесныя» смиряемы были.

Скучным, неблагословенным браком с Нагой и закончилась история любви нашего Императора. Даже если не считать голубых опричных «жен», Иоанн на целых две жены обошел пресловутого Генриха Восьмого Тюдора.

Брачная эпопея завершилась, но «домовой обиход» бурлил. В ноябре 1581 года Грозный вспылил на невестку, жену cына Ивана, за какие-то постельные или обеденные неудобства. Небось обозвал ее сукой, пнул в беременный живот. (Так что картина Репина должна бы называться «Иван Грозный убивает внука и сына»). Князь Иван заступился за жену и получил смертельный удар острием царского посоха, которым Грозный имел обыкновение гарпунить повешенных бояр. Грозный впал в депрессию, стал отрекаться от престола, но бояре, боясь подвоха и новых казней, уговорили его править дальше.

Тут уж Господь понял, что все договора с Грозным пошли прахом. Шизофрению еще можно было терпеть, но остальное ни в какие рамки не лезло, и пора было Грозного увольнять. Ибо никто не смеет быть более грозным, чем Господь наш.

В начале 1584 года, не успев даже вполне насладиться завоеванием Сибири, Грозный заболел. К привычному ночному беспокойству добавились «гниение внутри и опухоли снаружи». Царь разослал по монастырям грамоту, чтобы бородатые денно и нощно молили небеса о прощении царских грехов и об освобождении его от телесной хвори. Как уж там молились, неизвестно, но сам Грозный не каялся, и Историк вынужден был записать, что монарх прелюбодейный не успокаивался до последних дней: «Испорченная природа его до конца не переставала выставлять своих требований».