Мы с Писцом захихикали под парты: нам увиделась красивая сцена.

На просторном склоне кремлевского холма, там, где сейчас Васильевский спуск, собрались толпы праздношатающихся москвичей. Бьют колокола сорока сороков московских церквей. По небу тихо пробираются кружевные облака. Из-за поворота Москва-реки выплывают белокрылые корабли с гостями и дарами из Твери, Новгорода, Европы, а если «выказывание отношения» затянуть лет на сорок — к концу правления Горбатого, — так и из Америки! Крестные ходы от разных епархий наматывают обороты вокруг златоглавых соборов. На Красной площади тоже не продохнуть. На Лобном месте артистично рубят головы государственным преступникам из прошлогодних подвальных запасов. Из Спасских ворот выходит Государь Иван Васильевич с немалой свитой. Писец влазит на бочку и звонким голосом читает сказ собственного сочинения, как православная Русь пошла есть от Византии, да какие в этой Византии бывают чудесные погоды, — ну прямо, как здесь и сейчас!

Постепенно наивные москвичи начинают грезить наяву и видеть, как в Константинополе все ходят в белых одеждах, а императоры Константин и Роман — так и в золотых! И святая Ольга — вот она, живая — внимательно слушает азы христианства, которые Константин нашептывает ей в ухо. И оттуда, из древних святых палестин, вдруг начинает неумолимо надвигаться на Россию православное благочестие. И теперь Москва сама становится центром Вселенной, раз уж Константинополь вырезали турки, а Рим тамошние попы пропили германцам. И, ясное дело, что все это московское величие и благополучие никак невозможно без светлого и великого князя Иван Василича, многие ему лета!

Народ заходится в восторженном крике, трезвые орут: «Слава! Слава!», но большинство перебивает их: «Аминь!».

Писец призывает собравшихся поднатужиться и дать «точнейшее определение» великому князю, «иже с ним». И сразу из толпы на скользкую стенку Лобного места вылазит какая-то странная личность и начинает определять князя татарскими словами. Толпа гудит. Все понимают, что эти слова как раз и дают точнейшее определение князю, его роду и потомству, вдовствующей княгине — его матери, планам князя утопить в крови русскую Тверь, русский Новгород, русскую Рязань и почти русскую Казань — родину оратора.

Присутствующие в толпе активисты, работники каких-то неведомых московских контор, тут же кидаются к болтуну, сбивают сироту казанскую с ног и вне очереди тянут в середку Лобного места, где пыхтит и кряхтит от непомерных усилий потный культурист с говяжьим топором. Подается знак на колокольни прибавить громкость. Звук колоколов взрывается, глушит толпу и даже достигает небес. Там, правда, на него не обращают никакого внимания…

Тут мы с Писцом приходим в себя и долго сидим молча, наблюдая, как почтенный историк зачем-то шевелит губами в кромешной тишине.

Итак, Иван возглавил государство и сразу взял быка за рога, а свой рог оборотил в сторону ненавистного Новгорода. Пора его было брать. Все условия к тому были хороши. Иго кончалось, его не отменяли только на всякий случай. Русские княжества замерли в предсмертной немощи. Литва и Польша грызлись между собой.

В самом Новгороде было два приятных обстоятельства. Там служил владыка Иона, волей-неволей подвластный московскому тезке митрополиту Ионе. Его можно было запугать карой небесной и опалой земной. Так что, церковь в Новгороде лила воду на московскую мельницу, — не зря отлынивали старинные новгородцы от пометки крестом!

Вторым приятным фактом было то, что Новгородом правила женщина. Звали ее Марфа. Она была вдовой посадника Исаака Борецкого. Иоанн думал, что сбить эту тряпичную куклу с кипящего новгородского чайника будет легко.

Потянулась череда враждебных действий. Подстрекаемые семейством Марфы-посадницы новгородцы придержали дань, перестали ходить на суд к московскому послу, стали потихоньку возвращать земли и воды, отнятые Темным. Литовская партия уговаривала новгородцев вступить в конфедерацию с западными соседями, оборотиться с дикого Востока на просвещенный Запад. Тут, как на грех, в конце 1470 года умер владыка новгородский Иона. Без его окриков и угроз анафемой новгородцы расслабились и пригласили к себе из литовского Киева князя Михайлу. Вскоре состоялись честные выборы нового владыки. Жребий выпал на представителя московской партии Феофила. Другой претендент, ключник покойного владыки Пимен, воспользовался доступом к кассе, передал деньги Марфе для раздачи взяток. Эти воровские дела и вовсе раскололи Новгород. Народ зашумел, забегал, Пимена схватили, пытали, отняли у него остатки украденных денег да заодно и дограбили церковную казну дочиста.

Дипломатия между Москвой и Новгородом продолжалась до весны 1471 года, когда погода позволила Москве «сесть на коня». Набрали с собой мелких родственников и отряды «служилых татарских царевичей». Писец с честью выполнил нелегкую задачу — в двух словах сформулировал наступательную доктрину, оправдал князя за убийство соотечественников, да и восславил его до небес: «Новгородцы отступили не только от своего государя — и от самого Господа Бога; как прежде прадед его, великий князь Димитрий, вооружился на безбожного Мамая, так и благоверный великий князь Иоанн пошел на этих отступников…» Тут я хотел треснуть наглого писаку в гривастый затылок, да не дотянулся — увертлива оказалась чернильная сволочь! Ну, так я отобрал у него обратно пачку размеченных листков для игры в «балду».

Московская армия вторглась в новгородскую землю с приказом: разойтись веером, жечь, пленить и казнить жителей без милости. 29 июня усталые каратели собрались вокруг князя в Торжке. Армия получилась большая — в несколько десятков тысяч: это напуганные удельные князьки сгоняли народ под московские знамена. Даже Псков, давний побратим и сострадалец Новгорода, на этот раз предал его.

В Новгороде началась поголовная мобилизация. Но войско, собранное из купцов, крестьян, гончаров и плотников, поднималось трудно. Приходилось то и дело ловить дезертиров и бросать их в Волхов. 40 тысяч новгородцы все-таки собрали. Двинули на предательский Псков, но промахнулись. Попали на полк великого князя Иоанна. 14 июля тысяча сороков новгородских схватилась с сотней сороков московских. Москвичи не выдержали, побежали, но тут в тыл новгородцам ударила татарская конница. 12 тысяч новгородцев было убито на месте. Остальные скрылись. Победителей было слишком мало, чтобы организовать погоню.

В те же дни еще одна, двенадцатитысячная, новгородская армия князя Шуйского была разбита другим московским полком — тоже в сто сороков.

Однако в этот раз Новгород еще не был взят Иоанном. Новгородцы подкупили его братьев и бояр, и те упросили князя смилостивиться и обойтись выкупом в 15 000 рублей. Тут же подоспели телеги с деньгами. Иоанн оттаял душой, наблюдая, как проворные подьячие считают монеты золотые да, не считая, взвешивают серебряные. Был заключен мирный договор на прежних московских условиях.

В течение следующих четырех лет Новгород зализывал раны. Но тело его теперь еще быстрее пожирала обычная болезнь. Две партии, Московская и Западная, дрались исподтишка, писали кляузы, судились праведно и неправедно. Осенью 1475 года Иоанн пошел на Новгород «миром», но «со многими людьми» на всякий случай. Будто бы обыватели сами позвали его остановить измену. Прошли показательные суды, много «западников» было схвачено. Но казней не случилось, — новгородцы выкупали осужденных то за тысячу, то за полторы. Не за человека, конечно, — за всю скамью подсудимых. Иоанн быстро вернулся с деньгами и невыкупленными преступниками в Москву. Теперь вообще все судебные тяжбы новгородцы должны были совершать в Москве, как раньше москвичи — в Орде. Обозы с детьми и вдовами, толпы подсудимых крестьян, возы и кареты опальных бояр новгородских потянулись в Москву на суд и расправу.

Писец, скучая без «балды», писал горькую правду о судебных и военных издевательствах Москвы над новгородцами: «Этого не бывало от начала, как земля их стала и как великие князья пошли от Рюрика на Киеве и на Владимире; один только великий князь Иван Васильевич довел их до этого».