Вера читала о подвиге ленинградской комсомолки Зины Портновой. Храброй патриотке было поручено проникнуть в фашистский гарнизон, собрать необходимые сведения. Выполнив задание командования, Зина возвращалась в партизанский отряд, но в деревне Мостище ее арестовали. Юную партизанку предал провокатор. Начались допросы с жестокими пытками. Однажды на допросе, воспользовавшись оплошностью самонадеянного палача-следователя, Зина схватила лежавший на столе пистолет, выстрелом в упор убила фашиста и бросилась в коридор, где столкнулась с другим гитлеровцем, которого также пристрелила. Потом она метнулась в окно, убила часового и бросилась к реке. За девушкой началась погоня. Зина спряталась за прибрежный куст, поджидая преследователей. Через несколько минут она лицом к лицу столкнулась с фашистом. Партизанка первой наставила на врага пистолет и спустила курок. Но выстрела не последовало: осечка. Так юная партизанка снова попала в руки палачей и была замучена страшными пытками изуверов.
Вера заложила страницу линейкой и, уставившись в плотно прикрытую дверь, задумалась. Перед отсутствующим тяжелым взором ее поплыли картины-думы, тревожные, как лесные выстрелы, которых Вера никогда не слышала, возбуждая в душе какие-то новые чувства восторга и удивления перед человеком. И земля, по которой ходит Вера, все эти перелески, рощицы, поля и леса с птичьим гомоном и речной свежестью туманов, земля, кровью священной густо политая, леса, мужеством и силой овеянные, предстали перед ней бесценной реликвией истории народа, завещанным отцами и прадедами сокровищем.
В книге мелькали знакомые названия сел и городов, рек и озера, того самого озера, на берегу которого они провели незабываемый воскресный день. И еще приятней было встретить знакомые имена. Среди них чаще всего мелькало имя командира партизанского отряда, а затем комбрига Романа Петровича Булыги. И как-то незаметно Вера проникалась уважением к этому богатырю. Было даже неловко за то, что раньше она не то что думала о нем плохо, - нет, для подобных мыслей у нее не было достаточных оснований, - а просто видела в нем рядового, обыкновенного человека, каких тысячи тысяч. Теперь же он был для нее героем и вовсе не потому, что носил золотую звезду Героя, а потому что она узнала о его подвигах в годы, когда решалась судьба Родины и ее, Верина, судьба.
Прочитала Вера и о Надежде Павловне Посадовой, которая организовала захват партизанами штаба немецкой дивизии вместе с ценными документами и генералом. Встретилось ей однажды имя партизана Федота Котова, тихого, одинокого рабочего совхоза, потерявшего семью свою в годы войны и решившего не обзаводиться новой. Десять строк поведали ей о подвиге офицера-танкиста Ивана Титова, попавшего к партизанам из окружения и пробывшего в отряде недолго: через месяц он уже решил пробиваться за линию фронта. "Может, отец", - мельком пронеслась у нее догадка, сведения в книге о танкисте были скудны до обидного. "Мало ли на свете Титовых, да к тому же Иванов", - успокоила себя Вера, продолжая читать дальше. И вдруг неожиданно, как молния, сверкнули краткие, как военная сводка, строки: "Партизанам активно помогали подростки. Многие из них совершали поистине героические поступки. Летом 1943 года карательный отряд фашистов численностью до пятисот человек при поддержке трех танков, минометов и легкой артиллерии, ведя жестокий бой с бригадой тов. Булыги, оттеснил партизан на линию реки Зарянки. У деревни Забродье партизан Федот Котов противотанковой гранатой разорвал гусеницу фашистского танка. Под натиском превосходящих сил противника бригада тов. Булыги к вечеру отошла за реку и закрепилась на ее левом берегу. Боясь партизан, гитлеровцы оставили подбитый танк и присоединились к своим главным силам, укрепившимся на правом берегу Зарянки. Еще засветло житель сожженной деревни Забродье одиннадцатилетний пионер Миша Гуров забрался в оставленный фашистами танк и, когда стемнело, открыл по гитлеровцам огонь из совершенно исправной пушки и пулеметов, выпустив около ста снарядов. Неожиданная артиллерийская и пулеметная стрельба в тылу вызвала среди карателей панику. Они решили, что попали в ловушку крупных партизанских сил. Бросая тяжелые орудия, стреляя друг в друга в темноте, фашисты в беспорядке бежали восвояси. Утром бригада тов. Булыги вышла на свои прежние рубежи, а маленький герой-патриот, у которого фашисты убили родителей, был зачислен в бригаду".
Вера второй раз с пристрастием прочитала эти предельно лаконичные строки, пробежала дальше несколько абзацев, но там разговор шел уже совсем о других ребятах, об иных подвигах. Она положила ладонь на раскрытые страницы, точно боялась потерять эти волнующие строки. Вот оно, оказывается, каково твое детство, Миша Гуров! Не игрушечный танк катал ты по паркетному полу, а стрелял из настоящего танка по тем, кто убил твоих отца и мать, сжег твою хату.
И по-настоящему, по-братски, искренне позавидовала Вера Михаилу, у которого за плечами была такая интересная, богатая событиями, героическая жизнь. "А что у меня? Ничего еще не было и будет ли? Будет ли возможность проявить себя? Это только в книгах говорится, что в жизни всегда есть место подвигам. Стоит только захотеть. А разве я не хочу, разве с первых шагов, еще со дня получения звездочки октябренка я не стремилась к подвигу? Разве не упивалась я счастьем, когда в кино снималась, и факт этот чуть ли не за подвиг готова была считать?"
2
А в это время Михаил Гуров думал о Вере. Что таят ее озорные, по-детски чистые глаза, что прячут в глубоких родниковых омутах? Зачем приехала она из далекой Москвы в эти глухие, небогатые партизанские края? Да, именно зачем она, набалованная славой, известная миллионам кинозрителей, красивая и умная? В том, что Вера умная, Гуров не сомневался, ему казалось, что такая девушка не может быть заурядной, - ему так хотелось.
Да, так все-таки зачем она приехала в совхоз?.. Что прогнало ее из столицы? Неудачная первая любовь или поиск новых впечатлений, жажда экзотики или просто вихрь взбалмошной, своенравной натуры? И надолго ли хватит ее пыла и характера?
Вера… Не бывшая артистка кино, а просто Вера, хорошая, славная, красивая девушка, вернее образ ее, настойчиво стучался в душу Михаила Гурова. Правда, говоря откровенно, Гуров немного побаивался своего чувства. Наученный хотя и небольшим, но все же горьким опытом первой неразделенной любви, оступившийся однажды, он теперь шел осмотрительно, недоверчиво.
И все же Гуров считал себя счастливым после того памятного воскресенья, проведенного у Посадовой. Три дня он жил как во хмелю, ходил возбужденный, с искрящимися улыбчивыми глазами. А утром в четверг внезапно на него обрушилась снежной глыбой печальная весть.
Так бывает почему-то всегда: бурная, восторженная радость омрачается горем, за безудержный восторг приходится дорого платить. И наоборот: несчастье и невзгоды людские вознаграждаются иногда даже сторицей. Такова жизнь. День сменяется ночью, холод - теплом, ненастная погода - солнечной и ясной. Редко у которых людей жизнь похожа на ровную степь, либо унылую, осеннюю, либо однотонно цветущую, но неизменную в своем надоедливом однообразии. Завидовать таким людям не надо, потому что не живут они, а гладко существуют, самодовольные в своем бесстрастном благополучии.
Утром в четверг Михаил Гуров совсем случайно узнал ошеломляющую весть: еще в воскресенье вечером на берегу озера в небольшой своей избушке скоропостижно скончался Артемыч. Спев свою последнюю песню, добрый, смелый и честный труженик закончил большой и красивый путь так, как подобает человеку. Умирал он тихо, с полным сознанием неизбежности. При страшном таинстве смерти присутствовали единственными свидетелями те, которым нежелательно знать и думать о смерти, - малолетние внучата Артемыча: второклассник Петя и дошкольница Люба. Не подозревая об опасности, нависшей над дедушкой, они с интересом изучали сверкающий перламутром, не убранный в сундук, оставленный прямо на столе аккордеон и даже пробовали украдкой нажать на клавиши, чтобы высечь необыкновенные звуки. Заметив, с каким жадным желанием смотрит десятилетний Петя на инструмент, и как-то вспомнив сразу и своего утонувшего сына, и Мишу Гурова, и то, что так и не нашлось настоящего музыканта, которому можно было бы вручить аккордеон, Артемыч понял всем существом своим, что больше играть ему уже не придется. И он сказал вдруг ласковым голосом, не поднимаясь с постели:
