Эдмон ждал встречи с Максом именно в этот день. Его поместили в так называемой комнате отдыха, где в свободное от службы время люди Мариана Кочубинского проводили свой досуг, главным образом играли в карты, рассказывали старые полузабытые анекдоты, были и небылицы, изнывали от жары, безделья и тоски. Случай с Дюканом был единственным за последние годы, когда, проявив бдительность, охранники пресекли проникновение на Остров постороннего человека. Поскольку Кочубинский не присутствовал в башне при разговоре Левитжера с Дюканом, он не мог знать настоящего отношения к незваному пришельцу со стороны хозяев Острова и потому держался с французом корректно, даже с подчеркнутым гостеприимством, поскольку узнал от самого Дюкана, что завтра его будет сопровождать на материк сам шеф. Дюкан сделал попытку разговориться с Кочубинским и узнать от него кое-что, но тот предпочитал слушать магнолии и решительно уклонялся от диалогов.
У Эдмона было достаточно времени - почти целые сутки - чтоб проанализировать сложившуюся обстановку и поразмыслить над фактами, с которыми он столкнулся в первые часы своего появления на Острове. Его в какой-то мере даже радовало, что он попал именно туда, куда стремился, что встретил здесь человека, которого искал - Дикса-Хасселя. Подлинную радость он испытывал от неожиданной встречи с Максом-Вальтером, о судьбе которого он ничего не знал со времени окончания их партизанской Одиссеи, и сейчас его больше всего занимали мысли о своем партизанском друге, - даже Дикс отступал на второй план. Встреча с Диксом, а затем с Максом-Вальтером, в первое время вызвала в нем чувство подъема и возбуждения. Теперь же на смену ему пришло уныние и разочарование. День угасал, а Макс не появлялся. Чем объяснить? И вообще, как и почему здесь оказался Макс, какова его роль? Назвался другом, предупредил об опасности, обещал помочь, более того - знал заранее о возможном моем появлении на Острове. Каким образом? Вопросы плыли друг за другом, вперемешку с сомнениями, их очертания были расплывчатыми, туманными. Не верить Максу, не доверять, у него не было оснований: он знал его по партизанскому отряду, как ярого антифашиста, человека железного мужества и храбрости. А сомнение подползает исподтишка: а если переметнулся, изменил? Разве не случалось такого в послевоенные годы? Сколько угодно. Эдмон решительно отталкивает от себя такие мысли: Макс не способен на предательство. Тогда почему же такой холод и безучастие видел он на лице Макса в бильярдной? Возможно, конспирация. Ведь он обещал дать Эдмону полную информацию об Острове Дикса, сказал, что сам разыщет его. Конечно, Макс располагает полными сведениями. Но почему такая ненависть - под личиной слишком нарочитой любезности - к автору "Черной книги"? Впрочем, ясно: оба игрока в бильярд - сионисты. Макс предупреждал - они враги опасные и коварные. Надо Максу оставить адрес Алисии. Где она сейчас? Волнуется. Не предприняла бы попытки пробраться сюда, в "змеиное логово", как назвал Макс этот остров. Она-то уж не станет играть роль невинного этнографа, забредшего на остров случайно. Да из его игры ничего не вышло: "Черная книга" и ее автор давно были известны хозяевам Острова, которые, надо полагать, догадываются о действительной цели Эдмона.
Время тянулось долго, монотонно, Макс не появлялся, а вопросы все плыли бесконечной чередой, как разорванные облака в ненастье. Он думал: правильно ли вел себя в бильярдной, не уронил ли свое достоинство в разговоре с надменными и самоуверенными господами, не отвечая на их оскорбительные выпады? Но ведь так ему советовал Макс, просил, и Эдмон на этот раз внял совету, а советами Слугарева пренебрег. Образ Ивана Слугарева теперь все отчетливей возникал перед ним. Вспомнились слова Макса в его квартире: "безумец, непослушный мальчишка", и еще: "Я знал о твоем намерении попасть сюда… знаю, что тебя интересует… Ты поступил опрометчиво". Тогда он как-то не придал значения этим словам, их заслонило и вытеснило другое, более важное и конкретное. Теперь же он находил в них что-то значительное, тайное, наполненное большим содержанием. В них крылись ответы на многие наседавшие на него вопросы. О его намерении попасть на Остров Дикса знали кубинские друзья и Слугарев. Именно Иван Слугарев не советовал ему пробираться на Остров Дикса, предостерегал от ЦРУ. "Кто же, в таком случае, предупреждал Макса о возможном появлении меня на Острове - кубинцы или Слугарев? Но это уже не имело значения - важно, что предупреждали друзья. Значит, Макс мне друг, и не может быть на этот счет никаких сомнений. На него можно и нужно положиться".
От такой мысли он почувствовал явное облегчение.
4
В последнее время Дикс страдал изнуряющей бессонницей. Снотворные уже не помогали: обычно на другой день его одолевали головные боли и сонливость. Он продолжал ходить на службу по инерции, но практически уже многие месяцы ничего не делал - просто присутствовал. Он понимал, что так долго продолжаться не может: однажды Левитжер объявит ему отставку, и тогда он лишится возможности совершить задуманное, то, что сейчас для него составляло цель жизни. Теперь, когда все было готово, откладывать час икс не было смысла, да и не хотелось рисковать: по поведению Левитжера, а особенно Куна, он догадывался, что судьба его решена, и они уже смотрят на него, как на покойника. Значит завтра, в понедельник, и ни днем позже. Чувство досады и глубокого огорчения породило в нем известие о том, что Левитжер завтра утром неожиданно отбывает на материк. Он всегда уезжал неожиданно, не считая нужным заранее извещать об этом Дикса, но прежде его совсем не интересовало, когда, куда и зачем Левитжер уезжает. Разумеется, Дикс предпочел бы, чтоб шеф, покинув однажды Остров, совсем не возвращался. Но, увы! - одного желания было недостаточно. Однако отсутствие Левитжера в понедельник не заставило Дикса переносить задуманное на другой день или вносить какие-то поправки в план его замысла. А может и лучше, что не будет шефа, в отсутствие которого хозяином Острова оставался Дикс. Мысль эта показалась ему даже утешительной.
Для Дикса, впрочем, как и для Дюкана, этот воскресный день тянулся бесконечно долго. Послеполуденный сон на этот раз был непродолжительным и не принес ему облегчения. По-прежнему одолевали головные боли и навязчивые беспокойные мысли о том, все ли он предусмотрел на завтра и не помешает ли ему какая-нибудь неожиданность, которую невозможно заранее предусмотреть. Вот ведь не думал он о внезапном отъезде Левитжера. Он попросил Эльзу принести ему пива. Эльза вошла осторожно с подносом в руках, на котором стояли две банки и хрустальная вазочка с солеными орехами арахиса. Все это она бессловесно поставила на журнальный столик, за которым в глубоком кресле понуро сидел Дикс, уставившись в одну точку отсутствующим неподвижным взглядом. В последние дни они не разговаривали; Дикс недовольным ворчанием пресекал все ее благие попытки заглянуть к нему в душу, и она внешне смирилась, хотя тревога за физическое, духовное, да и психическое состояние своего хозяина ее не оставляла. И вот теперь, поставив поднос на столик, Эльза повернулась к двери чтобы выйти, как раздался какой-то натянутый, непривычный для слуха голос Дикса:
- Эльза…
Она даже вздрогнула от неожиданности и робко обернулась. На удивленном лице ее застыл немой вопрос. Дикс смотрел ей прямо в глаза, и во взгляде его она прочла снисходительное добродушие.
- Я хотел тебе сказать, Эльза, - начал он медленно и негромко, как бы взвешивая каждое слово, - я хотел поблагодарить тебя за все хорошее, что ты сделала для меня. - Он помолчал, и она увидела, как дрожат его усохшие, подернутые рыжими пятнами руки. - Скажи, Эльза, у тебя никогда не было желания вернуться в Германию? В конце жизненного пути человека тянет на родину.
Слова благодарности, которые она услышала от него впервые, а так же неожиданный вопрос о родине, привели ее в некоторое замешательство. С недоумением она смотрела на него, не находя в ответ нужных слов, а он, будто и не нуждался в ее словах, продолжал свою, как показалось Эльзе, странную речь:
