Когда Слугарев вошел в кабинет Бойченкова, Дмитрий Иванович, как всегда подтянутый, аккуратно причесанный, стоял у книжного шкафа с томом собрания сочинений Георгия Димитрова. Поздоровавшись, Иван Николаевич положил на письменный стол запись беседы в "башне". Бойченков, усевшись в кресло и уставившись взглядом в первую страничку, спросил, не поднимая головы:

- Ты обратил внимание на такие слова Аухера: "И чтоб масоны взяли на себя на первых порах основную роль"? Это директива. - И быстро поднял взгляд на Слугарева, продолжал: - Сионист дает директиву масонам, которые, выходит, подчинены ему. А что ты знаешь о масонстве, что мы знаем? Ничего не знаем или почти ничего.

- Потому что эта организация отличается глубокой конспирацией и железной дисциплиной, - негромко сказал Слугарев, присаживаясь к квадратному столику, приставленному к большому письменному столу.

- А известно ли тебе, что говорил о масонах Георгий Димитров? Вот послушай. - Бойченков взял том "Избранных", открыл заложенную страницу и начал читать медленно, выразительно:

"Часто общественность удивляется, что известные государственные деятели быстро и совершенно необоснованно на вид меняют свои позиции по весьма существенным вопросам относительно нашего государства и нашей нации или говорят одно, а делают совершенно противоположное. Для поверхностного наблюдателя это нечто нелогичное и совершенно непонятное. Для тех же, кто знаком с действиями разных масонских лож, вопрос ясен. Указанные деятели, как члены масонских лож, обыкновенно получают внушения и директивы от соответствующей ложи и подчиняются ее дисциплине вразрез с интересами народа и страны. Такие болгары перестают иметь свою болгарскую волю, теряют самостоятельность и пренебрегают обязанностями перед своим народом и своей родиной…"

Бойченков умолк и устремил вопросительный, напряженный взгляд на Слугарева. Лицо его сделалось бледным и суровым, на нем резко выступили желваки. Он хотел что-то сказать, но передумал и продолжал читать: "масонские ложи в настоящее время - это чужая шпионская и предательская агентура. Она представляет опасность для свободы и независимости нашего народа и нашей страны, мы бьем тревогу против этих антинародных гнезд. Народ должен проявить особую бдительность по отношению к масонским ложам. Органы народной власти должны принимать меры против этих зловредных тайных организаций. Нужно чтобы каждый понял, что это несовместимо - быть болгарским государственным деятелем - министром, депутатом, руководителем политической партии или общественной организации и в то же время быть масоном, зависимым от чужой воли и чужой дисциплины. Масонские ложи - это национальная опасность для нашей родины, и их безусловно нужно ликвидировать". Бойченков сделал паузу и добавил:

- Георгий Димитров, том двенадцатый, страницы двести тридцать пять и двести тридцать шесть. - И резко положил книгу на полированный стол.

Наступила долгая, какая-то одновременно грустная и тревожная пауза. Не говоря ни слова, Слугарев взял томик Димитрова и, словно желая убедиться в достоверности прочитанного вслух Дмитрием Ивановичем, открыл указанные страницы. Слова великого сына Болгарии были для Ивана Николаевича неожиданным открытием. Сказал, кладя книгу на письменный стол:

- А вы покажите эту книгу товарищу Серому.

Бойченков тягостно улыбнулся и ничего не сказал. Потом из груды газет и журналов, лежащих на письменном столе, достал изданную в Париже книгу Абрама Терца - псевдоним диссидента Вадима Синявского, выдворенного из СССР, озаглавленную: "Прогулка с Пушкиным", подал ее Слугареву, говоря:

- К какой только мерзости не прибегает так называемая "новая эмиграция". Грязные пигмеи пытаются поставить себя рядом с гениями нашего народа и в то же время в бешеной злобе поливают помоями страну, которую когда-то считали своей родиной. "Россия-сука" - выплюнул однажды Синявский, бывший научный сотрудник Института мировой литературы. Даже махрово антисоветский эмигрантский "Новый журнал" и тот возмутился кощунством Абрама Терца, озаглавив свою рецензию на его книгу "Прогулка хама с Пушкиным". Понимаешь? Представители "старой эмиграции" - а среди них есть и раскаявшиеся, признавшие свои заблуждения, даже они о брезгливостью отворачиваются от этих терцев-синявских и прочих им подобных "правозащитников". Вот послушай, что пишет в монархическом журнале "Знамя России" небезызвестный тебе старый эмигрант Андрей Иванович Дикий: "Не русская земля взрастила их, нет. Они прыщи, бородавки и нарывы на народном теле. Можно с полной уверенностью сказать, что родили, воспитали, организовали и защитили, как грудного ребенка, их те силы, которые вызывали к жизни ад: волосатых, нынешнюю апокалипсическую музыку и авангардное искусство, порнографию и преступность во всем мире, террор и искусственный космополитизм, те, кто проповедует свободную любовь, право на самоубийство, те, кто восхваляет гниль, блуд, нечистоту, какофонию".

- А что - правильно, - сказал Слугарев. - Андрей Дикий… А это не он редактирует издающуюся в Нью-Йорке газетенку "Новое русское слово"?

- Нет. То "слово" редактирует Андрей Седых - махровый сионист. Настоящее его имя Янкель Цвибак. И "слово" его настолько новое, насколько и русское.

- Это уж точно. Я помню публиковавшиеся там статьи Виктора Перельмана - бывшего советского журналиста, сбежавшего в США. Интересно бы знать, читал ли эти статьи товарищ Серий? А ему было бы весьма полезно. Даже очень.

Бойченков молча встал. Вид у него был озабоченный. Резко вскинул взгляд на Слугарева, сказал, чтобы закончить разговор:

- Хорошо. У тебя ко мне есть вопросы?

Слугарев быстро поднялся: понял, что он должен удалиться.

- Нет. Разрешите идти?

Бойченков кивнул.

…Мирон Андреевич Серый - высокий костлявый человек с бледным, аскетическим, плотно обтянутым кожей лицом в раздражении ходил по своему длинному кабинету, придерживая рукой очки в тонкой золотой оправе, сползающие на острый нос, похожий на клюв грача. Вообще всем своим внешним видом, падающим на узкий лоб жестким локоном седых волос, манерой склонять голову, подергивать плечами, хрустеть длинными костлявыми пальцами-когтями, и очками на остром носу, и резким неуравновешенным характером он напоминал хищную птицу. Только что он грубо отчитал своего помощника за не вовремя подготовленную справку, хотя сам же неделю тому назад сказал, что справка эта уже не нужна. И оттого что виноват он был сам, а не его помощник. Мирон Андреевич еще больше негодовал и злился все-таки на помощника.

Кабинет Серого обставлен еще довоенной мебелью. Огромный письменный стол с прямоугольником из зеленого сукна, окаймленным полированным орехом, напоминает футбольное поле. К нему приставлен небольшой квадратный столик, возле которого два жестких кресла с подлокотниками тоже из полированного ореха, как и ореховые стулья с полумягкими сидениями из коричневой натуральной кожи, и такой же книжный шкаф с зеркальными дверцами, изнутри закрытыми шелковыми занавесками, чтобы посетитель не мог видеть, какие книги хранятся в рабочем кабинете Мирона Андреевича. И эти занавески в известном смысле подчеркивают скрытный характер товарища Серого, его пристрастие к таинственности и секретности. И неизменные двубортные костюмы, предпочтительно темного цвета, висят на нем свободно, как на вешалке, и тоже как бы составляют черточку характера.

Помощник доложил о прибытии генерала Бойченкова, и Мирон Андреевич вместо обычного "проси" сказал раздраженно:

- Пусть войдет.

Бойченков, как всегда, энергично вошел в кабинет и, остановившись у порога, громко сказал:

- Здравия желаю, Мирон Андреевич! - Он всем говорил "здравия желаю" - старшим и младшим.

Серый сидел за письменным столом, деловито нахохлившись над бумагами, делая вид, что он углублен в чтение. На приветствие Бойченкова ответил небрежным кивком головы и жестом руки, резким и длинным, указал на кресло перед квадратным столиком. Дмитрий Иванович сел. Серый все еще не поднимал головы, уткнувшись взглядом в лежащие перед ним бумаги. Так продолжалось с минуту, Бойченков изучающе наблюдал за Мироном Андреевичем, готовясь к неприятному для себя разговору. Досадней всего было то, что он не знал и совсем не догадывался, о чем пойдет речь. Мирон Андреевич был старше Дмитрия Ивановича на пятнадцать лет. Болезненный и желчный, он завидовал всем здоровым и энергичным, обладающим отменной памятью и светлым умом, потому что сам уже много лет страдал глубоким склерозом и часто забывал фамилии даже близких знакомых. Глядя сейчас на Серого, Бойченков вспомнил, что у него есть прозвище Кащей, и подумал, что кто-то очень метко "окрестил" Мирона Андреевича.