- Глупая мечта глупой бабы, - проворчал Аухер. - Кун прав: незачем тащить на Запад всякую шваль: писатели, киношники, артисты, музыканты. Какой от них прок? Грызутся между собой, требуют к себе внимания, пишут всякий вздор. Пусть этим делом занимаются там, у себя дома. Нас сейчас интересует главная основная работа вашей лаборатории - "А-777". Скажите, Кун, я спрашиваю вас, как специалиста: когда мы получим от вас эти загадочные три семерки?

- Дело в том, что ими, "семерками", занимается лично доктор Дикс, - ответил Кун. - Он держит свои исследования в строжайшем секрете даже от своих ближайших сотрудников, я имею в виду доктора Кларсфельда и себя.

- Это ненормально, Генри, - сказал генерал, явно обращаясь к своему брату Левитжеру. - Ты информировал нас, что у Дикса все о'кей, но на самом деле…

- Боюсь, что нацист морочит вам голову, - перебил генерала Аухер, - а вы, Генри, дезинформируете нас. История эта смахивает на обыкновенный саботаж.

- Мистер Аухер, позвольте объяснить. По докладу самого доктора Дикса работы над "А-три семерки" завершены, и он сейчас занимается изысканием вакцины, нейтрализующей действия этого чрезвычайно грозного оружия, то есть над противоядием, без которого он не решается приступить к опытам, то есть к испытанию самого оружия, опасаясь катастрофических последствий…

- Вы в этом уверены? Вы доверяете Диксу? - властно спросил Аухер. Вопрос относился к Генри Левитжеру.

- Я не могу поручиться, - робко пролепетал Левитжер. - У меня на этот счет появились сомнения и даже подозрения, и я решил предпринять меры…

- Что конкретно вы решили? - Тон Аухера суров.

- Предложить доктору Диксу ввести в курс своих исследований Куна и Кларсфельда.

- Не предложить, а приказать, заставить. А затем отстранить самого Дикса. Послать на покой, - твердо распорядился Аухер.

И опять долгая пауза. Затем кто-то заговорил вполголоса, между собой. Аухер спросил:

- Что? О чем вы?

- О "Черной книге", - негромко ответил чей-то голос.

- Этого француза? Что с ним? Он еще жив? - спросил Аухер.

- Сейчас он на Кубе, - ответил генерал.

- А что же ваши из "Моссада"? - опять Аухер с упреком.

- Должно быть, очередь не дошла, - ответил Аарон.

На этих словах запись прекратилась. Макс нажал на клавишу "Стоп". Он долго сидел в раздумье. Собственно, ничего нового, все, что он услышал сейчас, было ему известно, он об этом догадывался. Поражали, пожалуй, откровенность и цинизм собеседников, их полное единомыслие в главном: ненависть к СССР, чванливость и высокомерие. И все же пленку эту нужно переслать в "Центр", для информации.

Диксу он скажет, что вопрос о его судьбе решен на совещании высоких гостей. Пусть это сообщение придаст большую решимость в исполнении задуманного, о чем Макс безошибочно догадывался: Дикс решил добровольно уйти из жизни и унести с собой на тот свет тайну своего чудовищного изобретения. Если же он по каким-то причинам не совершит этого, то это сделает он - Макс Веземан. Осиное гнездо должно быть начисто уничтожено - такое решение в нем созрело твердо и окончательно. Притом он не намерен медлить: обстоятельства пока что складываются в его пользу в связи с отъездом Штейнмана. Было бы непростительно с его стороны упустить такую возможность. Поэтому он не счел нужным информировать "Центр" о принятом им решении: это потребовало бы немало времени. Конечно, по его заданию сначала на материк, а потом на Кубу направится Кэтрин. С ней он пошлет подробное донесение, в том числе и запись беседы в "башне".

Гости покидают Остров сегодня, и Веземан поспешил в свой кабинет. По пути он пробовал мысленно наметить план задуманной им операции на тот случай, если у Дикса получится осечка. Ведь замысел Дикса был неведом ему, были только одни предположения его, Макса Веземана, в которые он почему-то поверил. Спросить Дикса напрямую не решался. Возможно, при случае он намекнет, сообщая ему о разговоре в "башне". Но вдруг совершенно неожиданно к нему пришла тревожная мысль: не слишком ли он доверился Диксу, прокрутив ему запись разговора Левитжера с Куном? А что если Дикс, вопреки всякой логике, пойдет к высоким гостям и пожалуется им на несправедливое к себе отношение Левитжера и таким образом выдаст Веземана? Не перешагнул ли он допустимый предел доверия к Диксу? Вспомнилась фраза, оброненная Диксом во время их последнего откровенного разговора: "Я не знаю, кто ты есть на самом деле и кому ты служишь". Тогда он не придал этим словам особого значения. Теперь же задумался: что мог иметь в виду старый нацист? Дикс знал, что до своего прибытия на Остров Веземан служил в ведомстве генерала Гелена, - возможно намек его относился к западно-германской разведке. Нет, конечно же, он не скажет Диксу о разговоре в "башне": достаточно и того, что он "прокрутил" ему запись беседы Левитжера с Куном.

У главного корпуса Веземан встретил Мариана Кочубинского. Бывший граф, до синевы выбритый, надушенный и подтянутый, доложил, что ночь прошла спокойно, что братья Аухер и Аарон, ночующие на яхте, еще на берег не сходили, как не выходили и те, кто оставался ночевать в "башне", кроме молодого человека по имени Пьер. Вечером он спрашивал сеньорину Кэтрин, но ее не могли найти, и ему пришлось довольствоваться компанией сеньорины Мануэлы. А утром Пьер вышел из "башни" и заглянул на яхту, откуда вместе с молодой леди вышли на прогулку к лебяжьему озеру. Соответствующие меры по их безопасности он, Кочубинский, принял.

Вид у бывшего графа строго официальный, с оттенком подобострастия и преданности. С отбытием на материк Штейнмана в облике Мариана Кочубинского появилось что-то новое, произошло какое-то потепление в глазах, мягче стал голос, поубавилась холодная отчужденность, которая наблюдалась прежде между шефом службы безопасности и начальником охраны. Штейнман, будучи человеком вообще подозрительным, не очень доверял поляку и, несмотря на их давнее знакомство и сотрудничество, был с ним сух, строг и требователен до мелочной придирчивости. Веземан же, напротив, держался с Кочубинским корректно, хотя и не шел на короткое сближение, не желая тем самым досадить Штейнману. Обдумывая план операции. Макс учитывал и Кочубинского, который в равной мере мог быть как его союзником, так и противником. Правда, надежда на союзника была невелика, и Веземан мог довольствоваться "нейтралитетом" бывшего графа, под началом которого находилась реальная сила - два десятка вооруженных людей. Настораживали Веземана полудружеские отношения Кочубинского с Куном, в котором Мариан видел своего земляка и бывшего соседа. Ведь родовое имение Кочубинских было в Беловирском воеводстве, а в самом Беловире, недалеко от улицы Куницкой стоял старинный особняк, принадлежавший дяде Мариана. Но в силу разных причин и обстоятельств за время совместной службы на Острове они так и ни разу не поговорили о далекой Польше и Беловире - похоже, оба опасались, что подобные воспоминания могут случайно задеть нежелательные струны их прошлого. Вообще "островитяне" избегали говорить о своем прошлом, предав его забвению.

Выслушав доклад Кочубинского, Макс зашел к себе в кабинет и растворил настежь окно, впустив свежую струю утреннего, еще ненакаленного зноем воздуха, настоенного на ночном аромате. До начала рабочего дня оставалось минут сорок, когда Макс увидел идущую по аллее к главному корпусу Кэтрин. Подождав, когда она подойдет к парадному, он дружески помахал ей рукой в знак приветствия и кивком головы попросил зайти к нему.

- Что так рано? - спросил, когда Кэтрин вошла в кабинет.

- Я ночь плохо спала, волновалась.

- Из-за чего?

- Ну, из-за этих… "насекомых". Я боялась: вдруг обнаружат, или… не сработают. - Глаза ее расширились в немом вопросе. Макс ответил:

- Все в порядке, спасибо тебе. - Он подошел к радиоприемнику и включил музыку. Затем кивком головы подозвал к приемнику Кэтрин и спросил: - Нравится такая музыка?

Вопрос показался Кэтрин странным, каким-то неуместным в данный момент. Она неопределенно пожала плечами. А он, приблизившись к ней вплотную, глухо заговорил ей в лицо: