Наконец Риад Халаби остался наедине со своей женой. До этого дня они еще не видели друг друга вблизи, не имели возможности обменяться даже парой слов или улыбнуться друг другу. Обычай требовал, чтобы молодая жена дрожала от страха при виде мужа. На самом же деле чувство страха испытывал в тот день скорее он. Вплоть до этого мгновения он старался не приближаться к ней вплотную и не раскрывал рта в ее присутствии. Таким образом дефект его внешности был менее заметен. Теперь же он не знал, как отреагирует супруга, увидев вблизи его изуродованное от природы лицо. Он смущенно приблизился и протянул руку, чтобы прикоснуться к ней. Его покорил перламутровый оттенок ее кожи, пышность ее форм и красивые густые волосы. В тот же миг он увидел на ее лице гримасу омерзения и ужаса: эта реакция жены, рассмотревшей наконец его лицо, словно заморозила воздух в комнате, где им предстояло впервые сблизиться. Риад привычным движением руки вынул из кармана платок и поднес его к лицу; он так и держал одной рукой платок, а другой медленно раздевал супругу и нежно ласкал ее. К сожалению, ни его терпения, ни нежности не хватило, чтобы преодолеть чувство отторжения, которое испытала Зулема, как только увидела его вблизи. Первая встреча была трудной и печальной для обоих. Потом, пока его теща, лицо которой было вымазано синей глиной, чтобы отпугнуть злых духов, размахивала с балкона простыней, пока соседи палили в воздух из ружей, а женщины исступленно кричали под окнами, Риад Халаби забился в темный угол и долго сидел там, ощущая пережитое унижение как удар вонзившегося в живот клинка. Эта боль осталась с ним надолго; она звучала в нем как немой стон, а он не мог никому рассказать об этом до тех пор, пока не встретил первого в своей жизни человека, поцеловавшего его в губы. Его с детства воспитывали как настоящего мужчину, а мужчине не подобает проявлять слабость и открывать перед женщиной свои чувства и тайные желания. Статус супруга делал его повелителем ее судьбы, и позволить ей узнать его слабости он просто не имел права, ибо она могла воспользоваться ими, чтобы больно ранить его или подчинить своей воле.

Они вернулись в Америку, и Зулема очень быстро сообразила, что муж ее, оказывается, вовсе не богач и не разбогатеет уже никогда. Она с первого дня возненавидела свою новую родину, городок, в котором ей предстояло жить, климат, людей, дом — в общем, все, что ее здесь окружало; она отказалась учить испанский и помогать мужу вести дела в магазине; при этом она ссылалась на якобы постоянно мучившие ее мигрени; день за днем она проводила в четырех стенах, лежа на диване; в еде она себе никогда не отказывала и становилась все толще и все скучнее. От мужа она зависела абсолютно во всем; даже чтобы объясниться с соседями, она звала его в качестве переводчика. Поначалу Риад Халаби думал, что жене нужно просто дать время привыкнуть к новой обстановке; кроме того, он был уверен, что, как только у них появятся дети, их жизнь и настроение супруги сразу же изменятся к лучшему; впрочем, шло время, а детей все не было, несмотря на то что супруги проводили вместе полные страсти ночи и часы сиесты; всякий раз, входя в спальню к жене, Риад Халаби не забывал повязать платок, закрывающий нижнюю часть лица. Так прошел год, другой, третий, затем и все десять, и настал день, когда в «Жемчужине Востока» и в жизни обоих супругов появилась я.

Когда мы въехали в городок, было еще совсем раннее утро и все спали; Риад Халаби остановил свой фургончик, заглушил двигатель и провел меня в дом через заднюю дверь. Мы прошли через патио, где журчала вода в фонтане и, надрываясь, пели о чем-то жабы, и он оставил меня в ванной комнате с куском мыла и чистым полотенцем в руках. Я встала под струю воды и стала ждать, пока она смоет с меня усталость и сонливость после долгой поездки и уныние пополам с безысходностью, накопившиеся за последние недели. Наконец я почувствовала себя лучше, а моя кожа вновь обрела свой естественный цвет, который я уже успела забыть за то время, что у меня не было возможности нормально помыться. Я вытерлась, заплела волосы в косу, оделась в длинную мужскую рубашку, подпоясав ее каким-то шнуром, и примерила парусиновые туфли, которые Риад Халаби принес мне со склада.

— Ну а теперь поешь, только не торопись, никто у тебя ничего не отнимет; главное, чтобы у тебя снова живот не заболел, — сказал хозяин дома, усадив меня за кухонный стол и закатив для меня настоящий пир: рис, мясо с пшеничной кашей и лепешки из пресного теста. — Меня здесь все называют просто турком, а тебя как зовут?

— Ева Луна.

— Когда я уезжаю по делам, моя жена остается дома одна, и я бы хотел, чтобы у нее была компания, чтобы ей не было так скучно. Она никуда не выходит, у нее нет подруг, и по-испански она не говорит.

— Вы хотите, чтобы я была у нее служанкой?

— Нет. Ты скорее будешь для нас вроде дочери.

— Мне уже давно не для кого быть дочерью, и я, по правде говоря, не помню, как это — быть чьим-то ребенком. Я должна во всем слушаться вашу жену?

— Да.

— А как она будет меня наказывать, если я стану плохо себя вести?

— Пока не знаю, там посмотрим.

— Предупреждаю, я не буду терпеть, если меня начнут бить.

— Ну уж бить тебя тут точно никто не станет, девочка.

— Я останусь у вас на месяц, пусть это будет наш общий испытательный срок, а если мне не понравится — сбегу.

— Договорились.

В этот момент в кухню вошла Зулема, все еще сонная. Она окинула меня с ног до головы безразличным взглядом и, похоже, вообще не слишком удивилась моему появлению в доме. Как я потом узнала, она уже успела смириться с гипертрофированным чувством гостеприимства своего мужа, который готов был приютить любого, кто, по его мнению, нуждался в помощи. Дней за десять до моего появления он пригласил в дом какого-то путника, ехавшего через городок на осле; пока гость набирался сил, чтобы продолжить путь, его зловредное животное сожрало чуть ли не всю одежду, сушившуюся во дворе на веревках, и немалую часть запасов продовольствия, хранившегося на складе. Зулема — высокая, светлокожая, с черными волосами, двумя родинками на щеке рядом с уголком рта и большими печальными глазами чуть навыкате — предстала передо мной, одетая в хлопчатобумажную рубаху, скрывавшую ее тело целиком, от шеи до ступней. В ушах у нее были золотые серьги, а на руках золотые браслеты, издававшие легкий звон, подобно бубенчикам. На меня она смотрела не слишком приветливо, уверенная, что я скорее всего очередная попрошайка, без труда разжалобившая ее мужа. Я поздоровалась с ней по-арабски, как буквально за пару минут до этого научил меня Риад Халаби; в тот же миг лицо Зулемы расплылось в довольной улыбке, она подошла ко мне вплотную, взяла мою голову руками и поцеловала в лоб. При этом на мое короткое приветствие она ответила длинной монотонной тирадой на своем родном языке. Турок, по-прежнему прикрывая лицо платком, с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться.

Всего пары слов, наскоро выученных мною по-арабски, хватило, чтобы сердце моей новой хозяйки растаяло и я с первого же дня почувствовала себя в этом доме своей, будто всю жизнь прожила с этими людьми. Привычка вставать ни свет ни заря очень пригодилась мне на новом месте. Я действительно просыпалась на рассвете и, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, тотчас же вскакивала с кровати и начинала ходить, бегать, выполнять всякую работу, так и не присев ни на минуту за все утро. Первым делом я шла готовить кофе по любимому рецепту хозяйки; в соответствии с полученными указаниями я трижды доводила его до закипания в медном кувшине и, добавив для аромата несколько семян кардамона, переливала готовый напиток в фарфоровую чашечку, которую подавала Зулеме; та выпивала кофе, еще не открывая глаз, и продолжала спать до полудня, а то и дольше. Риад Халаби, в отличие от супруги, вставал рано, практически одновременно со мной, и шел завтракать на кухню; он всегда готовил завтрак сам — с явным удовольствием; постепенно он привык ко мне и перестал стесняться своей заячьей губы. Мы спокойно завтракали вместе, а затем шли в магазин. Первым делом мы поднимали металлические жалюзи, прикрывавшие окна и двери, протирали прилавок, раскладывали продукты так, как считали нужным, и садились на табуретки в ожидании покупателей. Долго скучать нам, как правило, не приходилось.