– О великий фараон! О великая царица! – прозвучал невидимый голос. – Ныне вам предстоит покинуть мир людей, дабы вступить в мир тайн и обитающих меж звезд богов. Итак, преступите границу тайного царства.

В первый раз с момента вступления на храмовую территорию Тии встретилась с мужем взглядом, но тут же отвернулась и шагнула вперед. Вступая в ворота, она увидела поджидавшего их жреца и далеко не сразу узнала в нем своего брата. Не то чтобы он сильно изменился. Скорее, удивляло другое: прошедшие семь лет вообще никак не сказались на его внешности, и он – это Тии отметила с завистью – теперь выглядел даже моложе, чем она сама.

– Инен, – прошептала царица, – ты ведь мой старший брат. Что за чудо сделало тебя неподвластным времени?

Инен, однако, не только не ответил сестре, но даже не встретился с ней взглядом: он лишь повернулся и проводил царственную чету к следующим воротам. Они распахнулись, и Тии увидела за ними еще одни. Дальше и дальше шли они, углубляясь под сень храма, и за каждыми воротами потолки помещений становились все ниже, а тьма, разгоняемая все меньшим количеством свечей, глубже и глубже. Мрак не позволял разглядеть начертанные на стенах символы и письмена, и Тии даже показалось, будто тени насмехаются над ее невежеством.

Ярость всколыхнулась в сердце царицы, и она приказала Инену остановиться.

Тот бесстрастно повиновался и обернулся к ней.

– Какую тайну хранит в себе это место? – требовательно вопросила Тии. И какое отношение имеет сия тайна к царской крови, текущей, как выяснилось, не только в жилах моего супруга, но и в моих собственных?

– О сестра моя, тебе еще не пришло время узнать это.

– Я царица! – возвысила голос Тии. – И могу узнать все, что пожелаю!

– Нет! – ответствовал Инен с неожиданной твердостью. – Фараон, – жрец поклонился Аменхотепу, – может пройти, ибо он уже готов присоединиться к посвященным и постичь, что значит быть носителем божественной крови. А тебе, о царица, придется ждать своего часа.

С этими словами он повернулся, прошел еще несколько шагов и постучал в маленькую дверь в дальней стене. Послышался странный звук, и створки сами собой, без помощи человеческих рук, разошлись в стороны. Глаза Тии расширились: она поняла, что здесь замешана могущественная магия.

Инен поманил фараона Аменхотепа Тот бросил на жену затравленный, обреченный взгляд и неохотно шагнул вслед за жрецом.

Тии двинулась было за мркем, однако Инен преградил ей путь, а дверь сама собой плавно закрылась.

– Прости, о моя нежная и всегда любимая сестра, – прошептал он, – но тебе придется вооружиться терпением. Поверь, придет и твое время, ибо зачем еще мы позволили бы тебе углубиться в храм и приблизиться к святая святых, как не ради того, чтобы дать почувствовать близость грядущего посвящения.

Тии глубоко вздохнула и, не встречаясь с братом глазами, устремила взгляд на закрывшуюся перед ней дверь. Створки были сделаны из необычного, неизвестного ей гладкого металла и испещрены письменами на неведомом языке.

Она наморщила лоб, пытаясь разобрать хоть что-нибудь из написанного, а потом вздрогнула, сообразив, что, возможно, перед ней древние письмена ужасных демонов.

– Наш отец говорил... – прошептала она, глядя на Инена. – Да, наш отец был прав. Это адское место.

Повернувшись, Тии поспешила назад, к дневному свету. Инен, однако, догнал ее и удержал за руку.

– Доверься мне, сестра! – взмолился он. – Прошу тебя.

– Тогда скажи мне, в чем заключается тайна этого места. Ибо, признаюсь, меня терзает страх.

– Я не могу. – Инен огляделся по сторонам и понизил голос. – Но клянусь тебе, сестра, что придет время – и ты все узнаешь. Еще раз оглядевшись, он торопливо поцеловал ей руку и добавил: – А пока знай одно: все, что я делаю, Тии, я делаю ради тебя.

С этими словами жрец повернулся и исчез в тенях, так что великой царице пришлось проделать обратный путь по темным галереям без провожатого. Остаток дня она провела, размышляя о словах брата и с нетерпением ожидая возвращения мужа, ибо пребывала в уверенности, что уж он-то не сможет ничего от нее утаить. Однако, когда Аменхотеп вернулся, ей не удалось вытянуть из него ни единого внятного слова Фараон выглядел потрясенным до глубины души: он молча смотрел в пространство, а когда его сморила усталость, стонал, метался и кричал во сне.

Поутру Тии насела на него с еще более настоятельными расспросами, однако царь не поддавался никаким соблазнам.

– Это запрещено! – снова и снова повторял он.

Время от времени Аменхотеп вдруг бледнел, словно мысли уносили его в таинственные, неизведанные дали. Свои руки и пальцы царь рассматривал с изумлением, как если бы видел их впервые, а когда Тии попыталась обнять его, страшно задрожал, оттолкнул ее и резко отпрянул. Правда, уже миг спустя фараон замотал головой, словно отгоняя кошмарный сон, и потянулся к жене. Неожиданно взгляд его упал на браслет, украшавший запястье царицы. Царь запрокинул голову и расхохотался.

– Что с тобой? – требовательно спросила Тии.

Царь продолжал смеяться.

– В чем дело? – вскричала она в дикой ярости. – Выкладывай, что это тебя так насмешило? Ты не можешь скрывать от меня что-либо!

Смех фараона умер на его устах.

– Могу, – прошептал Аменхотеп. – Могу и скрою. Ибо то, о чем ты спрашиваешь, наполняет меня таким ужасом, что мне страшно даже думать об этом, не то что говорить.

После этого признания царь отстранил Тии и надолго умолк. Она же почувствовала, как ею начинает овладевать паника.

Когда Аменхотеп удалился, царица, прислушиваясь к его стихающим шагам, снова коснулась браслета, рассмотрела его, сдвинув брови, а потом перевела взгляд на своих львов. Подойдя к хищникам, Тии погладила их густые гривы (это частенько помогало ей справиться с огорчением или гневом), присела рядом и снова присмотрелась к изображению на браслете. Если ранее ее и посещала мысль о том, чтобы расстаться с этим украшением, то теперь она даже думать не хотела о подобной нелепице. В конце концов, изображение на плакетке, возможно, являлось единственным ключом к тайнам ее происхождения и предназначения.

Но что в таком случае заставило фараона Аменхотепа разразиться хохотом при виде жены в образе хищной львицы? Этого Тии, сколько ни ломала голову, понять так и не смогла.

Тут, однако, Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.

– О повелитель правоверных, – сказал он халифу, – если ты вернешься сюда вечером, я поведаю тебе о том, что тревожило царицу Тии и что ей удалось узнать.

Халиф поступил так, как предложил Гарун аль-Вакиль: на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.

И Гарун аль-Вакиль сказал...

Шли недели, месяцы, за ними годы, а великая царица Тии все это время хранила браслет, подаренный отцом. Она видела в нем и священный амулет, и залог того, что рано или поздно перед ней раскроются тайны храма Амона. Тот факт, что муж уже был посвящен в них, раздражал ее, во-первых, по причине зависти, а во-вторых, потому, что со времени посещения храма ее власть над супругом стала ослабевать. У нее даже появилось опасение утратить эту власть окончательно.

Царь Аменхотеп часто посещал храм Амона, но, как и раньше, хранил молчание обо всем, что там видел или слышал. Тем не менее от наблюдательной супруги не укрылось воздействие, которое оказывал на него каждый визит в храм.

Первое время по возвращении оттуда лень и апатия покидали его, а сладострастие возрастало в такой мере, что ей приходилось удовлетворять похоть супруга не только ночи, но и дни напролет.

В других случаях он удалялся в пустыню, где устраивал грандиозную охоту, и возвращался лишь после того, как из трупов убитых им животным можно было соорудить перед дворцом настоящую пирамиду.

Царице вид окровавленных туш с вьющимися над ними мухами внушал отвращение, и пока ее муж ликовал, радуясь богатой добыче, она искала успокоение в обществе любимых львов или, спасаясь от зловония, покидала дворец на своей ладье и, качаясь на волнах, вдыхала чистый речной воздух, напоенный ароматом лилий. Эти радости были для нее тем драгоценнее, что она сознавала вполне реальную возможность их лишиться. По мере того как Аменхотеп все больше времени проводил в отлучках, он постепенно отдалялся и ускользал из-под ее влияния. Мрачная перспектива возвращения на женскую половину безмерно пугала царицу.