Но как ни множились слухи, Гарун по-прежнему сторонился больных и не отвечал на мольбы о помощи. Почти все время он проводил в стенах своего дома вместе с женой и дочерью. Он играл с Гайде, читал ей книги и старался научить ее всему, что знал сам, дабы девочка, как и он, прониклась изумлением перед дивным устройством мироздания. Каждый вечер Лейла приходила к нему, обнимала и шепотом спрашивала, по-прежнему ли он любит ее больше всего на свете. Гарун неизменно отвечал утвердительно, и они предавались восторгам любви, после чего он погружался в непробудный, лишенный сновидений сон.

Но однажды вечером, когда Гарун, как обычно, занимался с Гайде, слуга объявил о прибытии посланца халифа. Подняв глаза, аль-Вакиль узнал Масуда.

– Поспеши во дворец, – сказал мавр, – принцесса Ситт аль-Мульк заболела, и повелитель правоверных впал в отчаяние.

– Каковы симптомы ее болезни?

– Она смертельно бледна, впадает в беспамятство, бредит, а на груди ее кровоточит тонкая, невесть откуда взявшаяся царапина.

Гарун почувствовал, как сжалось его сердце.

– Я не в силах ей помочь, – промолвил он.

– Но халиф приказывает тебе.

– Я уже сказал, у меня нет снадобья от такой болезни.

Мавр бросил взгляд на Гайде и усмехнулся.

– Весьма неразумно противиться воле повелителя правоверных. Человек осмотрительный, прежде чем отказаться, подумал бы о том, чем такой отказ может обернуться не только для него самого, но и для его близких. Если ты заботишься об их благе, лучше тебе пойти со мной.

Мучимый страхом и сомнениями, Гарун помешкал, но потом встал, поцеловал дочь и под надзором Масуда отправился во дворец.

По прибытии туда он нашел халифа у постели возлюбленной сестры – принцессы Ситт аль-Мульк. Гаруну было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться в том, что самые худшие его опасения оправдались. Он сознавал, что не в состоянии спасти принцессу, но сделал все возможное, дабы облегчить ее страдания. Однако она продолжала стонать и метаться в бреду.

Неожиданно халиф оттолкнул Гаруна в сторону и сжал сестру в объятиях.

– Почему ты не лечишь ее? – воскликнул он, поглаживая грудь принцессы и в ужасе глядя на кровоточащую рану.

– Я бессилен, о владыка.

– Не может быть! Ты искуснейший из врачей Каира.

– Я могу лишь дать снадобье, которое погрузит ее в спокойный сон.

– Сделай это, – сказал халиф, – а завтра приходи без задержки и приноси с собой лекарство. Иначе, о целитель... – Он достал кинжал. – Иначе...

Гарун вернулся домой с тяжелым сердцем. Лейлы нигде не было видно: до самого утра она так и не появилась.

Всю ночь аль-Вакиль не отходил от дочери, а когда наутро за ним явился Масуд, он взглянул на Гайде так, будто не надеялся увидеть ее еще раз. Однако мавр, усмехнувшись, подошел к девочке и посадил ее себе на плечи. Гарун попытался протестовать, но черный гигант лишь покачал головой.

Во дворец они отправились вместе.

Войдя в комнату принцессы, врачеватель с порога понял, что состояние больной ухудшилось. На груди появился второй шрам. Она не спала, но пребывала в горячечном бреду и то и дело взмахивала руками, словно силясь отогнать ужасный призрак.

Сидевший рядом с ней халиф поднял на Гаруна взгляд, полный боли и ненависти.

– Почему моя сестра не выздоравливает? – прошипел он. – Ты поклялся, что исцелишь ее.

– Нет, о владыка, я не обещал ничего подобного.

– Она должна поправиться, – промолвил халиф, вперив в лекаря безумный взгляд.

Потом он снова повернулся к сестре и принялся обнимать и целовать ее, но она, похоже не узнавая его, кричала и отбивалась.

– Я должен дать ей еще одну дозу опия, – сказал Гарун, доставая из лекарской сумки склянку с настойкой.

Глаза халифа блеснули.

– Это излечит ее?

– Это поможет уснуть. Ей необходим покой.

Халиф рассеянно кивнул, но тут с улицы донесся вой бродячей собаки, и это повергло повелителя правоверных в бешенство.

– Стража! – истошно заорал он. – Что происходит в Каире? Сестра наместника Аллаха лежит при смерти, а проклятые шавки воют прямо под окнами дворца! Моей сестре необходим покой!

Стражники воззрились на халифа в растерянности, но потом один из них с низким поклоном поспешил прочь из зала.

Вскоре снаружи послышался визг: в окрестностях дворца убивали собак. Гарун в ужасе обернулся к повелителю правоверных, но того, похоже, резня воодушевила: стоя на балконе, халиф дрожал от яростного возбуждения.

– Так будет со всеми, – пробормотал аль-Хаким себе под нос, – кто осмелится вообразить, будто моя сестра не выживет!

Он снова повернулся к Гаруну, и тут его взгляд случайно упал на сидевшую в углу растерянную и испуганную Гайде. Халиф замер, словно зачарованный, потом подошел к девочке и присел перед ней на корточки. Видя, что глаза малышки расширились от страха, он погладил ее по щеке.

– Хорошенькая у тебя дочка, прелестная, – промолвил халиф и неожиданно вперил в Гаруна взгляд, полный злобы. – Однако моя сестра еще красивее. И она, по-твоему, должна распроститься с жизнью? Где справедливость, лекарь? Знай же, если умрет моя ненаглядная сестра, умрет и твоя дочь.

Бросив еще один взгляд на ложе принцессы, халиф повернулся и размашистым шагом вышел из комнаты. Гайде, глядя ему вслед, внезапно расплакалась, и Гарун взял девочку на руки.

– Не бойся, о мой цветочек, – промолвил он, качая ее, – ничего не бойся, моя лилия.

С этими словами он снял кольцо, полученное от Лейлы, продел сквозь него ленточку и повесил на шею дочери.

– Вот, – тихонько прошептал он, – теперь ты под защитой маминых чар, и бояться тебе нечего.

Хотя аль-Вакиль любыми средствами пытался успокоить дочку, его собственная душа пребывала в великой тревоге. При мысли о том, что ждет их впереди, его охватывал ужас.

В тот вечер, уложив Гайде спать, Гарун распорядился выставить у спальни принцессы караул, причем не только у дверей, но и у окон, хотя под ними находилась высокая, совершенно отвесная стена. Объяснять он ничего не стал – лишь настоятельно велел стражникам ни под каким предлогом не отлучаться и ни на минуту не смыкать глаз. Приказ его вызвал удивление, однако перечить мудрому врачевателю не решились.

Потом Гарун покинул дворец, ибо не мог заставить себя провести ночь в его стенах. Бесцельно блуждая по улицам, он то и дело оглядывался на громаду резиденции правителя, стараясь угадать, за какими окнами находится спальня принцессы, и боясь увидеть на одном из балконов закутанную в покрывало фигуру. Дабы отвлечься от мрачных мыслей, аль-Вакиль постарался сосредоточить внимание на том, что видел вокруг. Как оказалось, и на улицах ночного Каира ужасов было немало.

Вместе с пылью ветер разносил сгустки запекшейся крови. Повсюду среди хлама и мусора валялись собачьи трупы. Из-за жары они уже начали разлагаться и распространяли омерзительное зловоние. Обычно шумный, многолюдный Каир словно замер, и Гарун с мрачной усмешкой подумал, что халиф, наверное, наслаждается установившейся тишиной. Другое дело, что тишина эта стала результатом учиненной по приказу повелителя бойни. Вдруг аль-Вакиль услышал, как кто-то тихонько, жалобно скулит, и, оглядевшись, приметил пытающуюся подняться на лапы раненую собаку. Когда ей это удалось, она заковыляла к валявшимся неподалеку маленьким трупикам, принялась вылизывать их и заскулила еще громче. Аль-Вакиль подумал, что это, должно быть, ее щенки. И тут собака завыла. Испугавшись, как бы на вой не примчались дворцовые стражники, он подхватил ее на руки. Собака пыталась вырваться и вернуться к мертвым щенкам. Тогда Гарун прикрыл несчастное животное полой плаща и поспешил прочь. Через некоторое время собака перестала выть и снова принялась скорбно скулить.

Поглаживая бедняжку и нашептывая ей что-то на ухо, аль-Вакиль принес ее домой, обработал раны и поручил собаку заботам слуг, велев им до его возвращения не давать ей слишком много еды и питья. Перед уходом он решил, что назовет ее Исидой, ибо та не покидала своих любимых даже после смерти.