Целитель вспомнил, что этот старый плащ был на нем в день штурма храма Лилат и дьявольское снадобье, бурлившее на жаровне, оставило на ткани грязные следы.

«Несомненно, – подумал Гарун, – это колдовское снадобье, но если оно поможет спасти жизни двух человек, то Аллах в его несказанной мудрости и милосердии, конечно же, простит мне сие прегрешение». Придя к такому решению, он вырезал запятнанные участки ткани и велел выварить их в кипятке, растереть и приготовить мазь. Когда все было готово, он наложил полученное снадобье на раны, которые тут же закрылись и стали заживать прямо на глазах. И греческий купец, и юноша-еврей, почувствовав, что к ним возвращаются силы, со слезами радости и благодарности на глазах пали к ногам своего спасителя.

Но в то время как они возносили ему хвалу, именуя величайшим из целителей, сам Гарун пребывал в растерянности и смущении. Он взглянул на девушку, надеясь, что она наконец заговорит. Глаза их встретились, но рубиновые губы незнакомки не разомкнулись. На краткий миг сердце Гаруна охватила тревога, но стоило ему бросить еще один взгляд на чудесную красавицу, как он снова воспылал любовью...

– Хвала Аллаху, способному создать столь совершенное творение, – едва слышно прошептал он. – Столь чарующее и прелестное создание не может таить в себе зло.

Попрощавшись с исцеленными, аль-Вакиль почтительно препроводил девушку в свой дом. Все это время она продолжала упорно хранить молчание.

Гарун окружил таинственную деву любовью, вниманием и заботой. На деньги, оставшиеся с того времени, когда он был царедворцем и воителем, аль-Вакиль накупил ей драгоценных нарядов и украшений, дабы сей несравненный бриллиант сиял в достойном его обрамлении. В шелках и парче, умащенная благовониями, таинственная красавица сделалась еще очаровательнее: глядя на ее обольстительную грудь и вдыхая дивный аромат ее тела, он думал, что подобной прелести не сыскать даже на небесах. Когда слуги по его приказу доставили самые изысканные яства, Гарун отослал их и, усадив дивную пери на кушетку, принялся потчевать и кормить ее, словно сам был слугой. Однако и при этом девушка держала голову низко склоненной, продолжала молчать и даже не смотрела на аль-Вакиля...

Так продолжалось в течение целого года, однако для Гаруна время летело незаметно, ибо любовь захватила все его существо: никогда прежде он не знал столь ошеломляющей страсти, которая, однако, не мешала ему относиться к девушке с нежностью, как к благословению небес. Он даже не помышлял о возможности принудить ее к близости, не говоря уж о том, чтобы овладеть ею силой, но лелеял свою красавицу, как огонек свечи, боясь загасить оный неосторожным дуновением. Она, однако, все так же молчала, а когда наступала ночь, садилась к окну и неотрывно смотрела на звезды. Это занятие, похоже, не наскучивало ей никогда.

А как-то раз, ночью, Гарун застал ее стоящей на крыше дома. Она пристально всматривалась вдаль, за пределы города, туда, где лунный свет серебрил барханы западной пустыни, и показалась вдруг аль-Вакилю столь прелестной и столь одинокой, что сердце его едва не разорвалось от любви и сочувствия.

– О свет очей моих! – воскликнул он. – Ведай же, что ты мне дороже жизни. Если ты никогда не сможешь ответить на мою любовь, то хотя бы скажи мне об этом, дабы я больше не тешил себя пустыми надеждами. Молю тебя, госпожа моего сердца, заговори со мной, ибо ради тебя я готов отказаться даже от блаженства рая.

И вдруг, услышав эти слова, она повернулась к Гаруну, с улыбкой погладила тонкими пальчиками его щеки и нежно поцеловала. Потом она, не переставая осыпать аль-Вакиля ласками, отвела его в комнату, уложила в постель и – чего никогда не делала ни одна женщина из правоверных – легла на него сверху. Аль-Вакиль, однако, отнюдь не намерен был возражать или, паче того, сопротивляться, ибо испытывал ни с чем не сравнимое, воистину неземное блаженство.

А после того как все свершилось, она вновь одарила его изысканными ласками, с ног до головы покрыла поцелуями и, снова улыбнувшись, сказала:

– О лучший и великодушнейший из людей, да будет дарована тебе долгая жизнь и исполнение всех твоих желаний.

Гарун воззрился на нее в восторженном изумлении, ибо голос ее очаровывал так же, как и неземная красота, однако он понял, что уже слышал его прежде, в своем сне.

– О радость моего сердца, открой мне свою тайну. Кто ты и откуда родом? – вопросил аль-Вакиль. – Истину говорю, ты кажешься мне чудом, ниспосланным небесами.

– Господин мой, – молвила она, поднявшись с кровати, – знай, что имя мое Лейла и что я принцесса далекой, неведомой тебе страны. – Подойдя к окну, красавица указала на звезды: – Когда-то я жила на воздушных струях, ибо, да будет тебе известно, мой народ правит обширным царством небес.

– Это великое чудо! – воскликнул Гарун, подойдя к ней и тоже воззрившись на звезды. – Но как можете вы жить там, наверху, не низвергаясь вниз?

– О мой господин, – ответила Лейла, – нам привычно жить на небе так же, как вам на земле. Все возможно, если ты знаешь, что и как следует делать.

«Верно, – подумал Гарун. – Величие и сила Аллаха воистину не имеют границ».

Вслух же он промолвил иное:

– Почему же ты не рассказала о себе сразу. Ты видела мою любовь к тебе, но молчала на протяжении целого года.

При этих словах одна-единственная слеза навернулась и повисла на ее длинных ресницах.

– Прости меня, – промолвила Лейла, смахнув прозрачную каплю, – но я рабыня, пленница, принужденная жить в чужой стране.

Гарун обнял ее и поцеловал в лоб.

– Ты не рабыня и не пленница, а госпожа и хозяйка этого дома.

Улыбнувшись, она поцеловала его в ответ.

– Ведай же, я не осталась бы здесь и на час, если бы не твои нежность, забота и любовь. А теперь, о лучший из людей, ты даровал мне и иную награду. Знай, что с сегодняшней ночи я ношу твоего ребенка.

– О возлюбленная моя госпожа! – радостно воскликнул Гарун. – Хвала Аллаху! Ныне я вижу, что сон мой был воистину правдивым и вещим, даровав мне благословение, на которое я не смел даже надеяться. – Он умолк и, взяв Лейлу за руку, спросил: – Сокровище мое, но если ты спустилась сюда со звезд, то не захочешь ли однажды, в ужасный для меня день, вернуться туда?

– Нет. – Лейла печально покачала головой. – Я уже так давно пребываю вдали от обители своего народа, что едва ли смогу когда-либо поселиться там снова.

– Значит, ты будешь жить в моем доме? Как моя супруга?

Лейла взглянула ему в глаза, и Гарун на миг ощутил укол страха, ибо чернильный холод ее бездонных очей напоминал ночные небеса, откуда она явилась.

– Да, но с одним-единственным условием, – прошептала она после непродолжительного молчания.

– Любое твое пожелание для меня закон.

В глубинах ее очей еще таился лед, но рубиновые губы медленно изогнулись в нежной улыбке.

– Если ты будешь любить меня больше всего на свете, – молвила красавица.

– Это условие я выполню с легкостью и несказанным удовольствием, – рассмеялся целитель.

Гарун потянулся было обнять Лейлу, но она прильнула к нему и, взяв его лицо в ладони, сказала:

– Поклянись в этом. Ибо, о муж мой, истину говорю тебе: в тот самый день, когда ты возлюбишь что-либо более, чем меня, мы расстанемся.

Она вцепилась в него так крепко, что длинные ногти вонзились в кожу, причинив немалую боль.

Поведение Лейлы ставило аль-Вакиля в тупик. Он не знал, что и думать. Почему девушка, на протяжении целого года не проронившая ни слова и не проявлявшая к нему ни малейшего интереса, вдруг воспылала столь бурной и неутолимой страстью? Но стоило ему взглянуть на ее личико, как все сомнения и колебания растаяли без следа, и Гарун мысленно вознес благодарственную молитву.

– Клянусь, – прошептал он, целуя чудесным образом обретенную жену. – Я буду любить тебя больше всего на свете. Сегодня, завтра и до конца моих дней.