– И с кем? – вперила в заалевшую физиономию новоявленного царевича взор, а руки – в боки, Находка.

– Так… я… это… я… думал… то есть, хотел…

– С кем – с кем? – ледяным голосом уточнила она, и воздух вокруг Мечеслава и гондыра взвихрился и заискрился снежной изморосью.

Недели, проведенные в метаниях, сомнениях и неведении для нее бесследно не прошли. Не собиралась она спускать их просто так и Мечеславу.

– Я… но я же не знал… – умоляюще устремил на октябришну сконфуженный взгляд Медведь, понял, что не такого ответа от него ждали, сглотнул нервно[124], и выдавил: – С тобой?..

– А меня ты спросить не хотел? – ученицу убыр не так легко было успокоить.

– Х-хотел… – сконфуженно, словно повар элитного ресторана, пойманный за применением бульонных кубиков, втянул голову в плечи костейский царевич. – Но не решался… И, к тому же, я тогда был никто… бывший умрун… из ниоткуда… ни дому, ни лому… ни ремеслу не учен… Кому такой жених нужен… А сейчас… когда всё так обернулось…Я хотел… но подумал… а вдруг и ты тоже… как Ластонька… тоже… ну… не захочешь…

Бывший солдат бросил украдкой взгляд на счастливую парочку слева – Спиридона и Ластоньку, собрался с мыслями и духом, и проговорил:

– А сейчас я даже не знаю, с чего начать…

– Начни с одного простенького вопросика, – ласково прервала друга Сенька.

– А она не?.. – жалобно глянул на нее Мечеслав.

– А ты проверь.

Царевич помялся, откашлялся, взглянул на гондыра в поисках поддержки, и неожиданно получил ее.

Батыр бережно обнял его громадной лапищей, слегка пожал за плечи, так, что косточки хрустнули, и ободряюще кивнул:

– Давай.

И Мечеслав набрал полную грудь воздуха, устремил отчаянный взгляд на надувшуюся, грозно скрестившую руки на груди Находку, и выдал.

Всё, что думал, всё, что не договаривал этот месяц, всё, что рисовалось ему в сокровенных мечтах, словно прорвало дамбу в единый миг и хлынуло на онемевшую от неожиданности и полноты чувств октябришну, переворачивая с ног на голову и снося все обиды и колебания, как цунами сносит карточные домики… На площади было слышно, как падает снег.

Минут через десять жених сообразил, что кроме возлюбленной ему, затаив дыхание, внимали еще несколко тысяч благодарных слушателей, осекся и устремил сконфуженный взор себе под ноги.

– Так ты… выйдешь за меня замуж?.. – еле слышно прошептал он, и многотысячная толпа тут же подхватила его слова, и принялась тихо, но проникновенно скандировать:

– Вы-хо-ди!.. Вы-хо-ди!.. Вы-хо-ди!..

И ученица убыр, ощутив вдруг на себе внимание целого города, запунцовела, как маков цвет, заробела, стушевалась, и только и смогла, что выдавить на грани слышимости «Д-д-да…».

И была тут всеобщая радость, и много криков, подбрасываемых в небо шапок, отбитых спин и спонтанных признаний в любви.

А после была коронация – надутый от важности момента Коротча перевязанными после предыдущей попытки руками опустил на голову молодого Медведя корону и торжественно огласил заученную наизусть надпись на ее внутреннем ободе.

И когда наступил всеобщий апофеоз счастья и довольства, из толпы неуверенно, но с надеждой переглядывающихся дворян выступила помятая, потрепанная, но чрезвычайно разгневанная графиня Брендель и предъявила на всеобщее обозрение прикорнувшего в ее рукавичке белого крота.

– Ну, что, вы довольны? – резким, почти пронзительный голосом вопросила она, и народ притих. – Вы получили то, что хотели: нашу корону, власть, богатое царство, или что там еще! А он?.. Мой бедный Аспидиск?.. Да, он сжульничал – не от большого ума! – но за это так жестоко не наказывают!

Но, не успели герои дня устыдиться того, что за своими радостными хлопотами напрочь позабыли о беде сварливого, вздорного, недалекого, но всё же земляка, как толпа дворян снова раздвинулась, выпуская вперед бабушку Удава с неизменной трубкой в одной руке и ридикюлем из кожи василиска – в другой.

– Вы совершенно правы, милочка, – стальным контральто пророкотала она, и под ее бронебойным взглядом графиня тихо пискнула, сделала шаг назад, и едва не выронила рукавицу вместе с супругом. – За хитрость и глупость так не наказывают. Так наказывают только за попытку убрать с дороги любой ценой своих конкурентов.

– Что?!?!?!..

– Да, и это печальная правда, как она есть. И к точно такому же выводу мог прийти любой трезвомыслящий человек, обладающий таким же набором фактов, как я, достаточным количеством времени для размышлений, и терпением.

– Это… это неправда!.. – беспомощно озираясь в поисках возможных союзников, попробовала защищаться графиня, но тщетно.

Трепетавшие еще пару часов назад при одном ее хмуром взгляде дворяне сделали вид, что не знакомы с ней.

– Я докажу вам. Разрешите, ваше величество? – повернула она отягощенную вычурной шляпой голову к Мечеславу, и тот молча кивнул.

– Давайте тогда начнем по-порядку, – невозмутимо повела одетыми в соболя плечами баронесса Жермон и начала загибать длинные наманикюренные пальцы.

– Во-первых, случай на охоте на кабана. Что бы ни пытался нам внушить его светлость, оруженосец моего внука Сомик своими глазами видел, как сей доблестный солдат гвардии Спиридон сражался с мед… с гондыром?.. хоть сначала убежал от него, как все. Если бы он вызвал этого… гондыра… чтобы тот задрал барона Бугемода, как намекал нам граф, зачем от него убегать, а потом прогонять? И не забываем загадочный взрыв замка арбалета! Волшебство, да и только, как вы считаете? И, кроме того, Сомик, когда сидел на дереве, видел, как после ухода гондыра от их лагеря к городу убегал незнакомый человек. И запомнил его, что немаловажно.

– И, по-вашему, это доказывает, что мой супруг – злодей? – с несколько оживившимся негодованием пошла в контрнаступление графиня Брендель. И прошла ровно один шаг.

– Нет, не доказывает, – холодно улыбнулась матриарх и спокойно продолжила.

– Разрушение замка могло быть несчастным случаем или дурной умыслом человека, владеющего… нестандартными спобоностями, назовем это так. Но оставим это и перейдем к следующему происшествию. А именно – к покушению на жизнь барона Дрягвы.

– На него покушались?! – изумились лукоморцы, гвардейцы и чета монархов страны Костей.

– Да, мы никому об этом не рассказывали, – опустила глаза баронесса. – Ночью злоумышленник пробрался к нему в опочивальню и разбил под одеялом его грелку. В рост человека, – добавила она, и смешки мгновенно стихли. – Тот, кто это сделал, попытался навести нас на мысль, что это дело рук одного большого, сильного человека, ловко орудующего шестопером. Все глаза метнулись на Спиридона. Тот оскорбленно фыркнул.

– На ковре остался след грязного сапого огромного размера. Судя по описанию барона, если бы уважаемый гондыр носил обувь, я бы подумала, скорее, на него. Но несостоявшийся убийца не учел того, что вся улица напротив дома Дрягв мощеная, и грязи на ней нет. Но если бы даже она и была, то на карнизе, по которому он попал в покои, остались бы отпечатки грязных сапог. А карниз – Сомик проверил лично по моему приказу – был чист. Да и барон утверждал, что заметил только один след. А вы пробовали когда-нибудь вычистить вовер, по которому прошлись в грязных сапогах? – вдовствующая баронесса вызывающе уставилась на испугано замотавших головами дворян.

– Я тоже нет, – удовлетворенно проговорила она. – Но я видела, как это делают. И с полной ответственностью заявляю, что ковер, на который ступили в такой обуви, грязный весь! И не заметить это невозможно, если вы, конечно, не привыкли жить в хлеву! Значит, приходим к выводу, что след этот был ложный, и его оставили нарочно, чтобы сбить нас с толку.

– Но при чем тут мой?.. – нерешительно возразила графиня, но бабушка Удава ее снова хладнокровно проигнорировала.

– Сделал тот, кому выгодно. Прописная истина, – ровным звучным голосом, разносящимся по всей площади, продолжила она. – С точки зрения банального здравого смысла, покушение на его превосходительство было выгодно барону Карбурану, графу Бренделю и тому, кто, по слухам, являлся воскресшим Мечеславом, то есть, гвардейцу Спиридону. На этом этапе я бы поставила на уважаемого Кабанана: они с Силезенем были лидерами состязания, и его светлость был им не конкурент.