– Бра-во! Бра-во! – в двадцать пять глоток скандировало просвещенное жюри, намекая добрым горожанам, что неплохо бы выучить нужные слова.

– Бравый!.. – на лету подхватил один за другим и грянул в тысячи глоток сообразительный народ. – Бра-вый!..

Довольный Лунь скромно поклонился, не вставая с места, потер озябшие руки, на минуту задумался, разглядывая небеса, и снова коснулся струн.

– Повеселее чего-нибудь!.. – выкрикнула какая-то простая душа из народа перед тем, как над импровизированной концертной площадкой вновь зависла тишина.

– Да уж неплохо бы, – пробормотал Комяк.

– Глас народа – глас Божий, – донесся до Иванушки справа сонный голос.

Но певец принципиально не стал отступать от согласованного с меценатом репертуара.

– Лирическая народная песня «Уж сама ли я по воду да пойду». Музыка народная. Слова народные, – торжественно объявил Лунь.

Аудитория, подумав и не найдя толкования непонятному слову, характеризующему предстоящую песню, отчего-то решила, что желание ее будет исполнено, и разразилась спорадическими благодарными хлопками.

– Щас споет, – донеслось тоскливое предположение справа, сопровождающееся звуком, похожим на спрятанный в рукаве зевок. И музыкант не обманул ожиданий.

Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да,

Наша река глубока-широка да.

Ой, глубока да, ой, широка да,

Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да.

Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да,

Серая утица да к бережку плывет да.

Ой да, утица, ой да, плывет да,

Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да…

К тому моменту, когда Лунь дошел до обещанного похода за водой, прошло не менее получаса, за которые аудитория имела неповторимую возможность ознакомиться с флорой и фауной вышеуказанной реки. Кроме серых утиц, оказывается, по ней еще плавали сизые селезни, рыжие гуси с желтыми гусынями, и белые лебеди с белыми же лебедками[73]. Над рекой летали синие чайки со своими чайниками, черные скопы со своими скопцами, стрекозы со стрекозлами, и бабочки с бабами. Под поверхностью обитали счастливыми семейными парами серебряные уклейки, полосатые окуни, зеркальные карпы и пучеглазые раки.

С крайней неохотой Лунь – похоже, завзятый рыболов и охотник – оторвался от перечисления под нескончаемые «ой да» и «ай да» животного мира глубокой-широкой речки и перешел к изложению размышлений неизвестной девушки, стоит ли ей идти за этой самой водой в такую даль, когда вот-вот должен завалиться в гости ее милый.

Кончилось всё тем, что милый в гости всё-таки пришел, и пошли они за водой уже вместе, что было, с одной стороны, практично – ведь принесут-то они воды в два раза больше[74], но с точки зрения гигиены и охраны здоровья абсолютно неприемлемо: столь густо населенный водоплавающей птицей водоем лучше ей было бы и оставить.

Впрочем, такие глубокие выводы делать под конец песни был уже мало кто в состоянии: снотворное действие баллады о Лосе Ершеевиче было усилено и продолжено на совесть.

Первым, кто крикнул «браво», в этот раз оказался Коротча, которому, совершено случайно, с последним аккордом песни на плечо упала голова самого стойкого слушателя – Хвилина.

Выкрик его подхватили и поддержали сначала выведенные из состояния медитативной дремы министры, а за ними и встрепенувшаяся, спохватившаяся толпа – правда, с меньшим апломбом по сравнению с прошлым разом. Лунь сделал вид, что не заметил и не обиделся.

Третья песня повествовала о дальних странствиях. А конкретно – о нелегком пути костейского торгового каравана за три пустыни, за три моря, в Вамаяси, Узамбар и Бхайпур, и включала долгий перечень экспортируемого и импортируемого товара и даже расценок на местных базарах.

Сильная ее сторона была в том, что она могла послужить неплохим учебником начинающим купцам по основам международных коммерческих отношений.

Слабая ее сторона заключалась в этом же. Ибо чтение учебника нараспев под гусельные переборы могла произвести на неподготовленного слушателя только один, зато вполне предсказуемый эффект.

Через час, по окончании песни единственный не погрузившийся в ступор член жюри и, не исключено, что и всей аудитории – министр коммерции Барсюк – отбросил грифель и записную книжку, приподнялся с места и завопил «еще раз!», что было мочи.

– «Еще раз» на языке искусства будет «бис», – любезно подсказал ему Иванушка.

– Бис!!! – быстро поправился купец. – Бис!!! Про сколько давать на лапу смотрителю Субботнего рынка столицы Вамаяси – как ее там – бис, и расписание переправы через Сейберский залив тоже бис, можно два раза! И пой помедленнее – я записываю!..

Впрочем, непартикулярная реакция простодушного купчины была быстро заглушена более традиционными аплодисментами и разнобоем пожеланий и эпитетов из толпы – чуднОе иноземное слово, не успев укорениться, к концу третьего часа напрочь забылось.

Певец невозмутимо принял причитающиеся ему почести, поклонился на все четыре стороны, и чинно прошествовал вдоль загадочного забора к услужливо распахнутым в конце импровизированной концертной площадки воротцам навстречу тупо протирающему глаза мальчишке-поводырю. Следом за ним уже бежал со скамейкой слуга. Третье испытание барона Дрягвы было завершено.

Иванушка спохватился и, вспомнив протокол, вскочил на ноги, сконфужено подавил предательский зевок, и во всеуслышание объявил:

– А сейчас его превосходительство барон Карбуран представит на суд уважаемого жюри и народа, что он приготовил для развлечения и досуга добрых граждан страны Костей!

Принявшее низкий старт при первых словах вступительной речи, одновременно с последними словами царевича его превосходительство возбужденно сорвалось с места и заторопилось вниз, гулко топоча подкованными сапогами по деревянным лесенкам и приводя всю шаткую конструкцию в наводящее на недобрые мысли движение.

– А он чем нас развлекать будет? – вопросительно глянул на лукоморца Комяк.

– Оказывается, я пение не люблю… – смущенно пожал плечами Коротча.

– Еще одного сказителя с тренькой я тоже не перенесу, – жалобно поддержал его Воробейник.

– А забор вдоль площади это он ставил, или его светлость Брендель? – спросил Щеглик.

– Вообще-то он.

– А зачем?

– Ну… может, он скоморохов пригласил… или… укротителей зверей… – несмело предположил программу следующего испытания Иван. – Или акробатов…

– На заборе? – уточнил Щеглик.

– Да чего гадать – сейчас всё скажут, – Комяк кивнул в сторону добравшегося до середины площади и вставшего в позу оратора барона.

– Он, часом, не петь собрался? – опасливо поинтересовался Медьведка.

– Сдается мне, что так легко в это раз мы не отделаемся, – пробормотала Сенька.

Барон Карбуран с видом человека, над которым когда-то жестоко пошутили, сказав, что он обладает животным магнетизмом, обвел хищно прищуренным взглядом застывших в ожидании второй серии на вип-трибуне дам и величественно выкатил грудь колесом[75].

Колесико получилось так себе, как от детского самоката, но барона это не смутило. Он подбоченился, откашлялся, скосил левый глаз в пришпиленную к ладони перчатки пергаментную шпаргалку и, честно оглядывая оком правым притихших за забором зрителей и рискуя заработать хроническое косоглазие, стал выкаркивать хриплым то ли от волнения, то ли от простуды голосом:

– Я, барон Кабанан Карбуран… как будущий монарх сей благословлен… благословен…ной… державы… в знак заботы об увеселении и досуге своих добрых подданных… представляю вам излюбленную и самую популярную забаву всех посвященных… про…священных… про…свещенных… королевских дворов Забугорья… рыцарский турнир! Обещаю… что в случае моего избрания на престол… сделаю сие время…перевождение… время…при вождении… время…провождение… вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е… верява тебя задери!.. кхм… Короче, я, Кабанан Карбуран, обещаю сделать эту потеху постоянной при своем дворе, как единственную достойную такого выдающегося царя, как я!