Но насколько аристократия велика в роли управительной, настолько слаба она в роли Верховной власти. Уж одна неспособность обеспечить сильную власть составляет огромный дефект. Преобладание частного интереса над общим, чрезмерная неподвижность, неспособность к крупным реформам и т. д. - все это свойства, несовместимые с обязанностями Верховной власти. Итак, если аристократия иногда по невозможности применить другой принцип и становится в положение Верховной власти, то по природе своих свойств она пригодна лишь к управительной области действия. Без сомнения, поэтому мы и видим в истории крайне мало примеров аристократических республик, да и они далеко не таковы, чтобы возбуждать зависть народов (Венеция, Польша).

Свойства демократического принципа власти, при многих достоинствах и выгодных сторонах, точно так же мало пригодны для организации Верховной власти.

Хорошие свойства демократии возможно применять только в самых малых республиках, да и в них она парализуются плохими сторонами демократии. Достаточно вспомнить, что при господстве большинства Верховная власть неизбежно принадлежит наименее способной части нации.

Недостатки демократического действия весьма смягчаются крепким социальным строем, но лишь в тех пределах, в каких демократия способна действовать непосредственно и прямо. Но непосредственность действия ее зависит от того, насколько возможны всенародные собрания, а потому мыслима лишь в небольших общинах или корпорациях или же в пределах непосредственных классовых интересов, то есть по специальным слоям. Все приложения непосредственного действия коллективности в сколько-нибудь крупных нациях не восходят выше местных и корпоративных дел.

Таким образом, демократия по природным свойствам более пригодна к действию в некоторых отраслях управительной области, где государство и может с выгодой применять этот принцип. К числу полезных свойств демократии должно отнести также способность к некоторым задачам контроля. Предусматривать пользу или вред какой-либо меры демократия вообще мало способна. Но чувствовать последствия этой меры никто не может лучше ее, ибо масса народа испытывает всякую меру власти непосредственно на себе. Точно так же всенародное наблюдение за действиями чиновников или вообще всяких агентов власти, если не отличается тонкостью, то чрезвычайно широко. От массы народа труднее всего спрятаться. Среди нее всегда ходит множество легенд, сплетен и искажений действительных фактов, но в подкладке этих легенд и искажений по большей части имеется некоторый фон действительных оснований. Говорят часто "Vox populi - vox stuiti" [111], но с не меньшим правом говорят также "Vox populi - vox Dei" [112]. Прислушиваясь к нему, власть может очень многим воспользоваться для своих оценок лиц и учреждений. А не слыша голоса народа, невозможно иметь хорошего государственного контроля.

Наконец, в демократии, то есть в народе, причастном к гражданской жизни, во всяком случае всегда живет много честности, искренности стремлений. Чувство любви к людям, к правде, к отечеству всегда находит место в сердце народа, и во всех этих отношениях влияние массы народа на государственное дело приносит много пользы, очищает действие государственной машины.

Таким образом, по целому ряду причин, влияние демократии в управительной области во многом очень ценно. Но попадая в роль Верховной власти демократия становится бессильна.

В делах сколько-нибудь общегосударственных и в государствах сколько-нибудь обширных демократия совершенно не способна к прямому действию и принуждена прибегать к "представительству", которое создает политиканов, концентрирующих в себе все развратное, что только есть порознь в массе народа, в чиновничестве и единоличной диктатуре. Все же доброе, что природно свойственно демократическому принципу, уже не может тут проявляться.

Итак, аристократия и демократия, каждая в своем роде обладающая прекрасными свойствами в области управительной, крайне слабы, когда становятся властью верховной.

Наоборот все природные качества единоличной власти наиболее пригодны именно в роли Верховной власти.

Единоличная власть имеет также свои хорошие управительные свойства (единство, энергию действия и т. д.), но эти качества подрываются в смысле управительном вследствие ограниченного предела прямого действия, доступного силам одного человека. Лишь в немногих случаях единоличного действия необходима именно монархия, так как диктатора способна выдвигать и демократия и аристократия, причем они выдвигают человека за его способности, то есть даже со значительным преимуществом перед монархией. Но именно для задач Верховной власти все основные природные свойства монархии наиболее пригодны и стоят положительно вне соперничества и даже вне сравнения, со способностям аристократии и демократии.

Свойства, требуемые от Верховной власти, совершенно совпадают с природными свойствами монархии: прочная власть, единство власти, нахождение вне партий и частных интересов, высокая степень нравственной ответственности, уверенность в своей силе, дающая мужество на противодействие всем случайным веяниям, способность к обширным преобразованиям и т. д.

К этому должно прибавить, что монархия по природе своей является представительницей нравственного идеала, как начала всех примиряющего, а это есть действительно высший, наиболее могучий принцип примирения частных интересов.

Наконец даже относительная слабость монархии для непосредственного управления текущими делами делает ее предрасположенной привлекать к участию в государственных делах все социальные силы, то есть побуждает производить сочетанную управительную власть, а это означает - утилизировать в государственном деле лучшие свойства всех принципов власти, не допуская их лишь до вредного верховенства.

Взвешивая все это, мы легко поймем, почему в истории человечества монархическое начало играло самую главную роль, и почему человечество, в огромном большинстве случаев, усваивало для своей государственности именно монархию, как власть верховную.

Это сознание преимуществ монархии в качестве Верховной власти должно составлять основной пункт монархической политики, как науки и основной пункт монархической политики, как искусства. Для правильного, твердого, уверенного действия - ибо только такое действие бывает успешно - монархия должна помнить, что она действительно составляет высший из всех принципов Верховной власти. Не по личным, не по династическим интересам монархия должна оберегать свое верховное положение, а по необходимости своей для государственности данной нации. До тех самых пор пока высокое нравственное сознание народа делает монархию возможной, она должна оберегать себя для блага нации как самый высший принцип.

В последние два столетия мы видим, что этого самосознания нередко не хватало у монархии. В то время как представители народного самодержавия со страстной, хотя и ошибочной уверенностью водворяли повсюду республиканский принцип, считая его наивысшим, и в этой уверенности почерпали огромную силу действия, мы видели, например, императора Александра I, который называл себя "республиканцем"... Мудрено ли, что при таком понимании относительных достоинств различных принципов власти у нас являлся дух абсолютизма, и строение государства велось совершенно не по монархически?

В настоящее время среди государей Европы нередка мысль и даже фраза "зачем мне неограниченная власть?". Это уже выражает полное падение монархического сознания. Ясно, что у такого носителя монархической власти созрела ложная уверенность в преимуществах других принципов верховной власти, так что вопрос о форме правления сводится только к личной выгоде... Но конечно, при таком понимании своего значения монарха уже нет.

А если нет монарха - нет и монархии...

И потому-то, как сказано, основным пунктом монархического сознания должно быть правильное понимание всех огромных преимуществ своего принципа для роли Верховной государственной власти. Наоборот - столь же ясно должно сознавать, что в области управительной монархия наоборот держится только широким и искусным сочетанием всех других принципов власти, отнюдь не впадая в ошибку абсолютизма, ставящего монарха в положение высшей управительной власти.