В объяснение ошибки власти должно, однако, вспомнить, что в 1878 году революционное движение проявило себя так отчаянно, как будто у него были в запасе целые армии. 24 января 1878 года эру политических убийств начала Вера Засулич выстрелом в генерала Трепова. 1 февраля убит в Ростове-на-Дону полицейский агент Никонов. 23 февраля в Киеве Осинский с товарищами покушались на жизнь товарища прокурора Котляровского. 25 мая в Киеве убит жандармский капитан Гейкинг. 4 августа в Петербурге убит шеф жандармов генерал Мезенцев [4]. В то же время оказан был ряд вооруженных сопротивлений полиции, из них защита квартиры Ковальского 3 января в Одессе имела вид маленького сражения. Сопротивлялись с оружием в руках Избицкие в Киеве (28 марта), Коленкина и Малиновская в Петербурге (14 октября), Чубаров в Одессе, Дубровин в Старой Руссе, Сентянин в Харькове... Революционные прокламации призывали к восстанию. Сверх того, в разных местах был ряд уличных демонстраций. Либеральные элементы общества неоднократно участвовали в них, а оправдание Веры Засулич, при рукоплесканиях публики, само по себе составляло демонстрацию, которая по агитирующему значению превышала всякие выходки революционеров.
IV
Вот при каких обстоятельствах Император Александр II счел нужным сделать русскому обществу указания на необходимость противодействовать злу. 20 ноября 1878 года он обратился в Москве к представителям сословий со следующими словами.
“Я надеюсь на ваше содействие, — сказал Государь, — чтоб остановить заблуждающуюся молодежь на том пагубном пути, на который люди неблагонамеренные стараются ее завлечь. Да поможет Нам в этом Бог, и да дарует Он Нам утешение видеть дорогое наше отечество постепенно развивающееся мирным и законным путем. Только этим путем может быть обеспечено будущее могущество России, столь же дорогое вам, как и Мне”.
К содействию же общества призывало еще раньше и правительственное сообщение в № 168 “Правительственного вестника” 1878 года.
Без сомнения, Государь Император, говоря о содействии общества, разумел содействие чисто нравственное. Но нельзя не сознаться, что в такие минуты в самодержавной монархии скорее само общество ждет нравственного ободрения со стороны власти. Когда власть, имеющая всю безграничность полномочий, ищет содействия общества, люди неблагонамеренные легко могут истолковать это в самом превратном смысле. Так и случилось. Обращение правительства к содействию общества послужило “либеральному комитету” поводом к конституционной агитации. Появление же ее, в свою очередь, еще более утвердило правительство в ошибочной системе борьбы, им усвоенной. В этом отношении на организаторах конституционной агитации лежит очень серьезная нравственная ответственность за пережитое Россией смутное время.
* В кн.: Мнения земских собраний о современном положении России. Берлин, 1883.
В черниговском земстве (где действовал г-н Петрункевич) земской комиссией был проектирован ответный адрес такого содержания*:
“В № 186 "Правительственного вестника" за 1878 год напечатано правительственное сообщение, приглашающее всех граждан и все сословия России помочь правительству в деле борьбы против возмутительных злодеяний, имевших место в недавнее время. Правительство признает, что только помощь русского народа даст ему силу, способную уничтожить зло. Такой призыв не может не найти ответа среди земства Черниговской губернии”.
Далее доклад распространяется о “глубоких верноподданнических чувствах к Государю” и читает правительству нотации, блещущие всею глубиной первокурсного либерализма. “Думать, что идеи, а в том числе и анархизм, можно остановить мерами строгости, --поучают Петрункевич с К°, — значит игнорировать историю развития и распространения идей. Положение русского общества, по нашему глубокому убеждению, представляет в настоящую минуту все условия для процветания идей, противных государственному строю”. Эти условия, порождающие анархические идеи, состоят якобы главным образом в трех пунктах:
1. организация средних и высших учебных заведений;
2. отсутствие свободы слова и печати;
3. отсутствие среди русского общества чувства законности.
Раскритиковав эти условия, создаваемые самим правительством, доклад заключает: “Не имея гарантии в законе, не имея собственного мнения, лишенное свободы критики возникающих среди его идей, русское общество представляет разобщенную инертную массу, способную поглощать все, но неспособную к борьбе. Земство Черниговской губернии с невыразимым огорчением констатирует свое полное бессилие принять какие-либо практические меры в борьбе со злом и считает своим гражданским долгом довести об этом до сведения правительства”.
Другими словами, это был отказ в помощи с указанием на некоторые условия, при принятии которых правительством земство только и согласится ему помочь.
Тверское заявление*, появившееся в 1879 году, еще более ясно. Упомянув о словах Государя Императора, господа либеральные гласные продолжают: “Новое преступление в Харькове, убийство князя Кропоткина [5], обязывает земство Тверской губернии восстать, согласно призыву Монарха, на борьбу с постоянно возрастающим злом”. Затем, излагая, понятно, те же самые жалобы, что и черниговские наследники “либерального комитета”, тверитяне заключают: “Государь Император в своих заботах о благе освобожденного от турецкого ига болгарского народа признал необходимым даровать ему истинное самоуправление, неприкосновенность прав личности, независимость суда, свободу печати. Земство Тверской губернии смеет надеяться, что русский народ, с такою полною готовностью, с такою беззаветною любовию к своему Царю-Освободителю несший все тяжести войны, воспользуется теми же благами, которые одни могут дать ему возможность выйти, по слову Государеву, на путь постепенного, мирного и законного развития”.
* Там же. (“Правительственный вестник”. — Ред.)
Здесь, стало быть, уже прямо заявляется, что к борьбе с терроризмом общество приступит, лишь когда получит конституцию.
У меня не сохранилось выписок из харьковской петиции. По свидетельству Кеннана, “первая поданная петиция принадлежала харьковскому земству, которое, сумев ранее других прийти к соглашению, стало поэтому во главе. Хотя адрес этот, — говорит Кеннан, — и не представлял желательной ясности в формулировке, он тем не менее произвел сильное впечатление”. Не мудрено, разумеется. Когда на призыв правительства по поводу системы убийств люди общества отвечают выторговыванием себе конституции, не мудрено было прийти в изумление и спросить себя: что же это, однако, делается в России? У нас тогда еще плохо знали, как легко горсть политиканов способна фальсифицировать якобы “общественное” мнение целой страны.
Впрочем, должно заметить, что возбуждение агитации было все-таки делом нелегким, так что больших размеров она, до самого появления графа Лорис-Меликова [6], принять не могла. Вышеприведенный проект черниговского адреса окончательного хода не получил, оставшись лишь в области либеральных мечтаний. Он был, впрочем, и составлен на частном заседании, подав лишь повод к публичному скандалу*.
Г-н Петрункевич, получивший поручение провести затем адрес на земском собрании, предварительно навел справки, допустит ли председатель его чтение. Председатель отвечал категорически, что не допустит. Г-н Петрункевич столь же категорически ответил, что он не послушает председателя. Но вместо того чтобы сразу арестовать человека, явно заявляющего намерение подбивать земство отвечать на призыв власти подобной дерзостью, администрация почему-то предпочла введение жандармов в залу земского собрания. Последовала, разумеется, “бурная сцена”. Присутствие жандармов не могло не казаться обидным для всех. В зале происходила какая-то комедия с заранее известными ролями. Г-н Петрункевич требует чтения адреса. Г-н председатель не позволяет. Г-н Петрункевич разыгрывает из себя Мирабо и пытается нарушить запрещение. Тогда г-н председатель закрывает собрание и зала очищается от публики жандармами. В результате г-н Петрункевич высылается административно, но политический скандал был сделан как по-писаному. Что касается самого “адреса”, он, по рассказу Кеннана, был в копиях разослан по всем земствам для возбуждения, где возможно, дальнейшей агитации.
