Однажды в воскресенье, после обеда, пощипывая травку на лугу, они увидели, что к дому идет их дядя Альфред. Еще издалека он закричал родителям:

— День добрый! Это я, дядя Альфред! Я пришел повидать вас и расцеловать обеих малышек… Но что-то я их не вижу?

— Вам не повезло, — ответили родители. — Они сейчас у своей тети, у Жанны!

Ослику и лошадке очень хотелось сказать дяде Альфреду, что Дельфина и Маринетта никуда не делись, а превратились в тех несчастных животных, которых он видит перед собой. Он ничего не смог бы изменить, но поплакал бы вместе с ними, а ведь и это немало. Но они не осмелились заговорить, боясь, что рассердят этим родителей.

— Надо же, — сказал дядя Альфред, — как жаль, что не удалось повидать моих беляночек… А скажите, что это у вас за ослик и лошадка? Я этих красавцев раньше у вас не видел, да и в последнем письме вашем о них речи не было.

— Они у нас недавно, и месяца не будет…

Дядя Альфред стал гладить ослика и лошадку и очень удивился: и тот, и другая так нежно смотрели на него и так охотно тянулись к нему! Еще больше он изумился, когда лошадка преклонила перед ним колени и сказала:

— Вы, должно быть, очень устали, дядя Альфред. Садитесь ко мне на спину и я довезу вас до кухни.

— Дайте мне ваш зонтик, — сказал ослик, — зачем вам тащить его. Повесьте-ка его мне на ухо.

— Вы очень любезны, — ответил дядюшка, — но здесь так близко, что вам не стоит беспокоиться.

— Вы бы доставили нам такое удовольствие, — вздохнул ослик.

— Послушайте, — оборвали их родители, — оставьте своего дядюшку в покое, идите-ка на луг. Достаточно он на вас насмотрелся.

Гостя немного удивило, что они сказали «своего дядюшку», будто он приходился дядей ослику и лошадке. Но ослик и лошадка так ему понравились, что он и не подумал обидеться. Уходя, дядя Альфред без конца оборачивался, помахивая им своим зонтиком.

Вскоре ослика и лошадку стали кормить намного хуже. Запасы сена сильно уменьшились, и родители в первую очередь заботились о том, чтобы его было достаточно для волов и коров: волы прилежно работали, а коровы давали хорошее молоко. Ну, а овса ослик и лошадка вообще не видели уже давным-давно. Им даже не разрешали гулять в лугах — надо было дать траве вырасти, скоро сенокос. Они могли пастись только в оврагах и по обочинам дорог.

Родители были не настолько богаты, чтобы прокормить всех своих животных, поэтому решили продать волов и заставить работать осла и лошадь. И вот однажды утром отец запряг лошадь в телегу, а мать отправилась в город на рынок, нагрузив осла двумя мешками овощей. В первый день родители были с ними очень терпеливы. На второй они ограничились замечаниями. Потом пошли упреки, а то и попросту ругань. Лошадь с перепугу вконец растерялась и уже не знала, когда идет вкривь, а когда вкось. Тогда отец так грубо потянул поводья, что удила жестоко поранили ее губы и от боли у нее вырвалось ржание.

Однажды на высоком подъеме лошадь, выбившись из сил, стала двигаться с трудом и останавливаться на каждом шагу. Груз был слишком тяжел, и с непривычки она не могла его вытянуть. Сидя на телеге с вожжами в руках, отец злился из-за того, что лошадь идет так медленно, слишком часто останавливается, и ее снова надо погонять, чтобы она шла дальше. Сначала он только понукал ее, прищелкивая языком. Это не помогало, он стал браниться, вышел из себя и проорал, что в жизни не видел такой дрянной клячи. Услышав это, лошадь от изумления чуть не упала.

— Эй, ты! Н-но! — кричал отец. — Н-но! Ну и дрянь. Ну подожди, я заставлю тебя работать!

В бешенстве он несколько раз пригрозил ей кнутом, а потом и стеганул по боку. Лошадь не издала ни звука, но повернула голову и таким грустным взглядом посмотрела на отца, что кнут выпал у него из рук, и он покраснел до ушей. Соскочив с телеги, он обнял лошадь за шею и стал просить прощения за грубость.

— Я и забыл, кто ты мне. Понимаешь, мне показалось, что у меня просто обыкновенная лошадь.

— Все равно, — сказала она. — Даже и обыкновенную лошадь нельзя так сильно бить кнутом.

Отец пообещал, что впредь будет следить за собой и не позволит себе так злиться; он и вправду долго обходился без кнута. Но однажды, когда он уж очень спешил, отец не сдержал слова и стеганул лошадь по ногам.

Вскоре это вошло у него в привычку, и он хлестал бедное животное не раздумывая. А если вдруг у него и появлялись смутные угрызения совести, он только пожимал плечами, говоря:

— Либо у тебя есть лошадь, либо нет. В конце концов, должен же я заставить ее слушаться.

Ослику тоже трудно было позавидовать. Каждое утро, с тяжелой ношей на спине, он шел в город на рынок, и это в любую погоду! Когда шел дождь, мать раскрывала зонт, но ей было совершенно наплевать, что ее ослик мокнет.

— Раньше, — говорил он, — когда я был девочкой, ты бы не позволила мне мокнуть под дождем.

— Если бы с ослами надо было обращаться так же бережно, как с детьми, — отвечала мать, — толку бы от тебя не было никакого, и уж не знаю, что бы мы тогда стали вообще с тобой делать.

Не только лошади, но и ослику приходилось терпеть побои. Как это случается с ослами, он порой бывал очень упрямым. На перекрестках он иногда ни с того ни с сего резко останавливался и отказывался идти дальше. Сначала мать пыталась уговорить его лаской.

— Ну, послушай, — говорила она, поглаживая его, — будь умницей, Дельфиночка. Ты же всегда была хорошей, послушной девочкой…

— Нету больше никакой Дельфиночки, — отвечал ослик, даже не сердясь. — Есть только осел, который не хочет двигаться с места.

— Слушай, перестань упрямиться, хуже будет! Считаю до десяти. Думай!

— Все обдумано!

— Раз, два, три, четыре…

— Я и шага не сделаю.

— …пять, шесть, семь…

— Скорее уши дам отрезать.

— …восемь, девять, десять! Ну, пеняй на себя!

И на ослика сыпался целый град палочных ударов, так что в конце концов он сдавался и шел дальше. Но самым ужасным в новой жизни для ослика и лошадки была разлука. Ни в школе, ни дома Дельфина и Маринетта раньше ни на час не разлучались. А осел и лошадь днем работали врозь, вечерами же, когда они наконец встречались, были так изнурены, что перед тем, как заснуть, только и успевали пожаловаться друг другу на жестокость хозяев. И потому они с нетерпением ждали воскресенья.

В этот день они были свободны и могли проводить его вместе: хотели — шли гулять, хотели — оставались в конюшне. Они упросили родителей позволить им играть с их куклой, которую им положили в кормушку на соломенную постельку. Рук у них теперь не было, они не могли ни покачать, ни одеть, ни причесать ее, в общем, не могли заботиться о ней так, как это обычно требуется кукле. Вся игра заключалась в том, чтобы смотреть на нее и разговаривать с ней.

— Это я, твоя мама Маринетта, — говорила лошадь. — О, вижу-вижу, ты заметила, что я немного изменилась.

— Это я, твоя мама Дельфина, — говорил ослик. — Ну не смотри так на мои уши.

Под вечер они щипали травку вдоль дорог и подолгу разговаривали о своих бедах. Лошадь запальчиво обличала хозяев.

— Удивительно, — говорила она, — как другие животные позволяют так грубо с собой обращаться! Ладно еще мы-то, свои! Но если бы они не были моими родителями, я бы уж точно давно от них сбежала.

Лошадь не могла сдержать рыданий, а за ней и ослик без конца шмыгал носом.

Но вот однажды воскресным утром родители привели на конюшню человека в синей блузе. Он остановился возле лошади и сказал грубым голосом, обернувшись к родителям, стоявшим у него за спиной: