— Я не понимаю, Ольга Васильевна, почему вы сегодня со мной так разговариваете?
— У меня есть основания. Не мешало бы и посоветоваться насчет Дроздюк.
"Ну вот, добрались до корня!" — с горечью подумала Людмила Сергеевна.
— Если гороно рекомендовало вам человека, значит, у него были основания.
— Да разве это человек? — возмутилась Людмила Сергеевна. — Это же надсмотрщица! Дай ей волю — она всех ребят в карцер упрячет…
— Товарищ Дроздюк — опытный педагог, думающий работник. Недооценили — пеняйте на себя.
Людмила Сергеевна ушла. "Неприятно как! Ольга Васильевна - разумный ведь человек, а вот на тебе… Просто амбиция заговорила: она Дроздюк рекомендует, а я выставляю. Человек молодой, к должности не привыкла, вот ей и мерещатся покушения на авторитет. И Дроздюк, конечно, наплела… Батюшки! А с мастерской-то что же? Вот затеяла на свою голову!"
16
Яша Брук не собирался работать в мастерской, так как давно решил стать, подобно своей матери, педагогом. Он был равнодушен к мастерской, но не к переживаниям товарищей.
Несколько дней ребята пытались что-нибудь придумать, найти выход, но ничего не придумали, и тогда Яша неуверенно, думая вслух, предложил:
— А если пойти к Шершневу?
Они сидели втроем — Лешка, Яша и Митя. Лешка не понял и вопросительно поднял на Яшу глаза, а Митя отрицательно покачал головой:
— К директору «Орджоникидзестали»? Не даст!
— Он же ведь и депутат! — сказал Яша.
Во время недавних выборов на всех стенах висели плакаты, с которых смотрел на прохожих худощавый человек с глубокими морщинами от крыльев носа к углам губ. Взгляд у него был суровый.
Митя покачал головой:
— Станет депутат слушать каких-то ребят! Прогонит, и всё!..
Яша опасался только одного: что секретарь в приемной не пустит их к депутату.
Секретаря не оказалось. В коридоре на первом этаже здания горсовета напротив одной из дверей стояли два деревянных диванчика. На одном сидела старуха с кошелкой и, вздыхая, рассказывала молодой женщине с накрашенными губами, как обижают ее родной сын и невестка - гонят из собственной хаты. Молодая женщина кивала головой, но прислушивалась не к ней, а к тому, что происходило за плохо притворенной дверью. Возле двери, переминаясь с ноги на ногу, стоял парень в кургузом пиджаке и лыжных штанах. Парень нервничал: поминутно одергивал пиджак, приглаживал волосы и зажигал все время гаснущую папиросу. Ребята тихонько сели на вторую скамейку. Из комнаты вышел старик рабочий, надел обеими руками фуражку и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Ладно. Поглядим!
Парень был уже в приемной. Оттуда доносился невнятный, торопливый говор, потом сердитый голос громко произнес:
— Я прогульщиков не покрываю! Прогулял — отвечай за это! И больше ко мне не приходи!
Парень вышел потный и красный, зло швырнул окурок на пол и зашагал к выходу. Женщина с накрашенными губами, заранее искательно улыбаясь, скрылась за дверью. Она сидела долго, а старуха потом — еще дольше. Ребята несчетное число раз прочитали на двери объявление о том, что депутат Верховного Совета УССР тов. М. X Шершнев принимает по вторникам от 6 до 8 вечера, пожелтелый плакат, на котором была изображена муха величиной с курицу и сообщалось, что муха — разносчик заразы и потому пить сырую воду нельзя. Между собой они говорили мало, и то шепотом.
Наконец старуха, сморкаясь и вытирая глаза, вышла. Ребята переглянулись и поднялись.
В глубине комнаты за столом сидел крупный человек в синем костюме и что-то писал в блокноте. На скрип двери он поднял голову:
— Вы что, ребята?
— Мы к вам. На прием, — сказал Яша.
— Ко мне? — удивился Шершнев. — Ну, заходите, садитесь. Только дверь прикройте — сквозит, — озабоченно оглянулся он на открытое окно позади стола.
Шершнев оказался совсем не таким, как на предвыборных плакатах.
Там он был какой-то весь приглаженный и моложавый. А здесь сидел пожилой, сутулый человек с нездоровым, землистым лицом. Седеющие волосы его были острижены под машинку. Только и было похожего, что глубокие морщины, падающие ко рту от толстоватого носа, да взгляд, суровый и внимательный.
— Что скажете? — Он отодвинул блокнот, оперся подбородком о кулаки, поставленные один на другой, и уставился на Митю.
Митя покраснел. Они условились, что говорить будет Яша, как самый культурный, но Шершнев смотрел на Митю, и приходилось говорить ему. Он наклонил свой крутой лоб, словно собираясь бодаться, и сказал:
— Мы пришли потому, что нам все отказывают. А мы считаем - неправильно!
— В чем отказывают? Давай не с конца, а с начала.
Митя, изредка направляемый репликами Яши, рассказал о мастерской в детском доме, о сарае, как ребята работают и хотят, чтобы была мастерская, а никто ничего не дает. Лешка разглядывал депутата, его блокнот, стол, застеленный зеленой бумагой. Бумага была в чернильных пятнах, на красном переплете блокнота блестела тисненная бронзой надпись: "Депутат Верховного Совета УССР". Лицо депутата не обещало ничего хорошего.
— Так не дают директора? — переспросил Шершнев и выпрямился. — Я вот тоже директор и… тоже не дам. Не имею права. А если бы узнал, что кто-то с завода дал, я бы его — под суд.
Митя встревоженно оглянулся на Яшу.
— А как же, если шефы? — спросил Яша.
— Шефство — одно, а иждивение — другое. Это раньше с шефов, как с дойных коров, тянули. Пора эту штуку прикрывать: надо беречь государственное имущество…
— Но мы же тоже государственные! — сказал Яша.
— Вы? — Брови депутата поднялись и опустились. — М-да… Вроде так. — Он помолчал, потер подбородок. — Вот что, ребята: с завода я дать ничего не могу, не имею права, но — подумаем!.. Как вашего директора фамилия?.. — Он записал в блокнот.
Ребята встали.
— Нам еще прийти? — спросил Яша.
— Нет, приходить не надо. Я дам знать.
Забыв попрощаться, они торопливо протиснулись все разом в дверь и плотно прикрыли ее за собой.
— Я говорил — не даст! — сказал Митя. — Только хуже сделали…
Еще, может, Людмиле Сергеевне за нас попадет… Эх ты, академик!
Придумал тоже: депутат… А что ему, если у нас мастерская пропадает?!
Яша молчал.
Людмиле Сергеевне решили пока ничего не говорить: может, обойдется, депутат забудет, и всё…
Проводив взглядом нахохлившихся ребят, Шершнев посидел с минуту неподвижно, потом потер ладонями лицо, будто умываясь или стирая усталость, и снял телефонную трубку:
— Третье ремесленное. Да… Я прошу Еременко… Товарищ Еременко?
Здравствуй… Шершнев, да. Ты помнишь, как на выставку к себе зазывал?
Помнишь? Цела она у тебя?.. Ага. Хорошо. Завтра или послезавтра заеду посмотреть. Часов в двенадцать. Всего!
…Получив переданную шофером записку Шершнева, в которой тот просил приехать к нему, Людмила Сергеевна расстроилась. Записка была на бланке с грифом "Депутат Верховного Совета УССР". Должно быть, к депутату поступила жалоба, вот он и вызывает. Всю дорогу к заводу.
Людмила Сергеевна перебирала в памяти происшествия, которые могли бы вызвать жалобу, но так и не нашла ничего подходящего.
Секретарша скользнула в высокую обитую черной клеенкой дверь и, тотчас вернувшись, сказала, что товарищ Шершнев просит несколько минут подождать, он сейчас выйдет. Людмила Сергеевна рассматривала замысловатые узоры из обойных гвоздей на черной клеенке и тщетно пыталась угадать, что послужило поводом для жалобы. Обитая клеенкой дверь директорского кабинета распахнулась, в приемную вышел Шершнев и, как показалось Людмиле Сергеевне, неприязненно посмотрел на нее.
— Товарищ Русакова? Здравствуйте. Шершнев. — Он протянул руку. - Может, мы проедем на место, там и поговорим?
— Куда, Михаил Харитонович? — включая зажигание, спросил шофер.
— В третье ремесленное.
Ни шины, ни рессоры не спасали на булыжной мостовой от тряски. Придерживаясь рукой за спинку переднего сиденья, Людмила Сергеевна все пыталась и не могла угадать причину вызова.
