«Ты бездельничаешь и хочешь жить припеваючи, но денег я тебе не дам, потому что трудом зарабатываю на хлеб».

«Не такой уж тяжелый у тебя труд», — возразил Анатолий.

«Не скажи, вот недавно я закончил интересную работу, дело моей жизни, первая часть которой уже отпечатана на машинке».

«Но ведь тебе заплатят за ее публикацию?» — спросил Анатолий.

«Да, конечно, я получу определенный гонорар», — ответил профессор.

«Так поделись со мной, ведь ты уже стар, зачем тебе деньги?.. Правда, я забыл, что у тебя молодая жена».

Это привело к ссоре.

Часы «Брегет» с двумя массивными золотыми крышками Анатолий забрал себе, а кольцо и серьги велел Стецюку продать. Рукопись отца он вначале думал отправить по почте обратно, но не успел это сделать до отъезда, а уж потом решил, что так даже лучше, проще будет шантажировать отца.

Маргонин зашел в кабинет Сазонова:

— Давай еще раз проанализируем и взвесим все факты, — сказал Маргонин. — Итак...

— Учти, у Стецюка и Анатолия стопроцентное алиби, — прервал его Сазонов, — и выходит, что в день смерти Панкратьева в доме был лишь один человек — его жена Марина...

— Знаю. И все-таки мне кажется, что, возможно, есть какая-то связь между кражей и убийством. Хотя убийцу, конечно, еще надо искать. Кстати, точильщик дядя Вася уже вернулся в Ташкент.

— Что ж ты молчал? — воскликнул Сазонов. — Поехали к нему.

...Во дворе больничной кухни уже немолодой человек в кожаном фартуке и темной рубашке с закатанными до локтей рукавами был занят заточкой ножей. Из-под точильного круга летели искры.

Василий Степанович вспомнил, что в воскресенье 5‑го августа он пришел со своим станком на Лахтинскую. Встал, как всегда, под карагачом на тротуаре. Улица в этот ранний час была пустынной, и работы было мало. Из профессорского дома вышла молодая женщина. Через полчаса она вернулась с двумя полными корзинами.

— Припомните, может быть, во время ее отсутствия кто-нибудь заходил в дом?

— Нет, я никого не видел, никто к профессору не заходил. Это точно. Я сам следил, не откроется ли дверь. Обычно домработница профессора давала много работы и хорошо платила.

Точильщик вспомнил еще, что на скамейке, рядом с домом профессора, незадолго до происшествия сидел знакомый ему мастеровой с кирпичного завода и пил молоко. Когда кто-то закричал, что Панкратьев застрелился, мастеровой первым побежал в дом.

— Затем приехала скорая помощь, а потом милиция. Но я в дом не заходил — боюсь мертвецов.

Василий Степанович помог Маргонину в тот же день найти на кирпичном заводе этого рабочего. Тот подтвердил, что действительно еще до приезда милиции первым оказался на месте происшествия. Маргонин попросил его явиться к следователю завтра к десяти часам утра.

На другой день в кабинет Сазонова вошел высокий мужчина, надевший для этого случая светлый, хорошо отглаженный молескиновый костюм.

— Значит, утром 5‑го августа пришел я на работу рано, — начал он. — Примерно в половине восьмого. Смена еще не началась. Ну, я и решил, не доходя до заводских ворот, позавтракать. Присел на скамеечку. Только разложил завтрак, как вдруг вроде выстрел послышался, а потом из-за забора — женский крик: «Товарищ! Умоляю вас. Зайдите! Скорей!» Ну, я и вбежал в дом. Вижу — на полу лежит мужчина. На виске — рана, а из нее течет кровь. Он еще хрипел тогда. Я побежал к телефону, скорую помощь вызвать, а когда вернулся, он уже умер.

— Не заметили ли вы на полу около постели револьвера?

— Револьвера там не было. Иначе бы я его увидел.

— Может быть, оружие лежало на столе в прихожей?

— Нет, нигде его не было. Я это хорошо помню. На столе лежала только коробка папирос и спички. Я бросился вызывать скорую помощь. А вот когда вернулся, увидел на столе револьвер.

...На оперативном совещании у Зинкина Сазонов вновь стал развивать версию об убийстве профессора женой:

— Прежде всего, я не верю, что Марина сама смогла перенести мужа с кровати на пол. Судя по фотоснимку, убитый все время находился на полу. Да зачем ей это было делать? Непонятно и то, куда исчез револьвер после убийства и откуда он появился вновь. Вероятно, Марина, застрелив мужа, попросила свидетеля вызвать скорую помощь, но сама-то она как медичка хорошо понимала, что выстрел смертелен и профессор не дождется врача. Револьвер же в это время находился у нее. Подбросила она его потом, чтобы инсценировать самоубийство.

— Какие же мотивы убийства? — спросил Зинкин. — Ну, возьмем для начала самый банальный: у Марины появился любовник и она захотела избавиться от старого мужа.

— А ведь правда, — вмешался Маргонин, — я внимательно читал протокол допроса первой жены покойного. Она показала, что у Марины кто-то есть... Кроме того, совершенно ясно, что если профессор был убит или застрелился на кровати, то, судя по большому количеству крови, следы ее должны были быть не только на постели, но и на стене и даже на полу. Но вот там-то их и не оказалось!

— Итак, следствие опять затягивается, — заключил Зинкин. — Эту версию следует проверить.

— Пока фактов никаких за исключением брошенной вскользь фразы первой жены Панкратьева. Скорее всего, обычный оговор. Какой отвергнутой жене нравится новая, да еще и молодая! — в раздумье произнес Сазонов.

— Тем не менее, следует проверить и это. Но здесь нужен такт. Вам, Леонид Владимирович, — обратился к Маргонину Зинкин, — придется осторожно выяснить, действительно ли был у Марины друг и где он находился во время гибели профессора. Даю вам два дня на отработку этой линии.

Маргонин довольно быстро установил, что первая жена профессора имела в виду студента Сашу Токарева, которого часто видели с Мариной. Саша работал лаборантом у Панкратьева. Жил он в студенческом общежитии — большое невзрачное двухэтажное здание с длинными коридорами и бесконечными дверями находилось на Садовой.

В 49‑й комнате, где проживал Токарев, стояло четыре койки, заправленные одеялами мышиного цвета. На одной из них лежал юноша и рассматривал рисунки в анатомическом атласе. Он сообщил Маргонину, что Саша пошел в кино.

Маргонин сел на заскрипевший под его тяжестью венский стул и вынул из кармана коробку папирос.

— Курите, — предложил Маргонин, — как вас, кстати, зовут?

— Валентином. — И студент нерешительно взял папиросу.

— Я из уголовного розыска.

Юноша посмотрел на него удивленно.

— До прихода Токарева я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Валентин сразу же стал серьезным.

— Не припомните ли вы, где Токарев был утром пятого августа?

— Пятого августа? — удивленно произнес юноша.

— В этот день нашли убитым профессора Панкратьева, — напомнил Маргонин.

— Да, да. На рассвете Саша уехал на рыбалку, а когда вечером вернулся, мы рассказали ему, что профессор застрелился. Он, помолчав, только и сказал: «Марину жалко».

— А как вел себя Токарев в тот вечер?

— Тотчас же лег спать, видимо, очень устал.

— В его поведении вас ничто не удивило?

Валентин немного подумал.

— Ну, конечно... приехал с рыбалки, а рыбы не привез, но в тот вечер только и шли разговоры о смерти Панкратьева, о рыбе мы тогда даже забыли. Лишь через несколько дней кто-то спросил Сашу, а где же рыба, Но он только отмахнулся.

Минут через двадцать пришел из кинотеатра Токарев — высокий молодой человек с черными кудрявыми волосами, красивыми карими глазами и чуть пробивающимися усиками.

— Саша, это к тебе. Товарищ из угрозыска, — сказал Валентин и вышел, чтобы не мешать беседе.

— Какие отношения у вас с Мариной Панкратьевой? — напрямик спросил Маргонин.

Токарев отнесся к вопросу спокойно. Ответил с улыбкой:

— Чисто дружеские. Не следовало бы об этом говорить, но как женщина она, мне кажется, может произвести впечатление только на человека пожилого. Она ведь в некотором роде «синий чулок».

— А на какой почве у вас возникла дружба?