— Macalaure Feanaro–hino! — выкрикнул Эйнор. Он был бледный и как будто даже Гарава не видел. — Помнишь, я как–то пел его песню… в самом начале! Макалаурэ сын Феанаро! Мэглор, иначе говоря! Мэглор сын Феанора! Мэглор Нъйэлло! Мэглор Певец!!! О Валар!!! Ты харадский длинношёрстный баран, Гарав! Ты не волчонок, ты слепой крот!

— Чего это я… — вяло бормотнул Гарав и спросил: — Это ТОТ САМЫЙ?! Из древних времён?!

— Древних… — Фередир не то икнул, не то хихикнул. — Когда он пропал без вести — Нуменора ещё не было… правда, Эйнор?

Рыцарь только рукой махнул. И с какой–то нелепой надеждой — или страхом ? — спросил:

— А тебе это не приснилось, Волчонок?

Гарав честно подумал над этим. И со вздохом пожал плечами:

— Не знаю.

Эйнор ещё какое–то время смотрел на него. Потом встал и скомандовал:

— Собираемся. И так задержались.

Мальчишки стали ускоренно сворачивать маленький импровизированный лагерь. Что ни говори, а у двоих это получалось намного быстрей и слаженней, чем у одного. Наблюдая за их вознёй, Эйнор подумал: «Что ж. видимо, Волчонок теперь и правда от меня никуда не денется. Ну и к лучшему, хороший он парень. И будет хорошим рыцарем.»

— Мы едем в Зимру, — сказал Эйнор, затягивая подпругу Фиона. Фередир поднял голову от щита, который крепил в чехле на конском боку. Гарав спросил равнодушно:

— В Раздол не поедем?

— Нет, — покачал головой Эйнор. — Прости, Волчонок. В Зимру.

— Мне–то что, — так же равнодушно сказал Гарав, вскакивая в седло. Разобрал поводья. — В Зимру — так в Зимру… — и закончил по–русски: — Нны, холера!

* * *

— Лето, ты где шлялся?

— Считал, сколько есть шансов,

Что наша река высохнет.

— Ты что, надо мной издеваешься?

Садись, а то суп выстынет.

…Мальчика звали Летом.

Дали в детстве такую кличку,

Потому что на лицо — все приметы:

Температура — сорок с лишним,

Голова горяча: хоть котлеты

На лобешнике жарь, хоть блинчик,

Удивлялись родители: «Как это?

И в кого он такой вышел?»

(Вся семья — как посыпана снегом).

Папа зуб точил на соседа,

Но сосед был до одури честным,

Ходил в церковь, носил крестик,

И, к тому же, весной стал птицей,

Так что папа утихомирился,

И забыл о своей версии…

…Мальчика звали Летом

И он откликался, как правило.

Он говорил — словно бредил,

Смышленый — что взрослым завидно,

Веселый — не нахохочешься,

Но шутки стали, как ежики -

Сказал, губки сделал бантиком,

Играться ушел с приятелем,

Кататься на велосипеде,

А у тетенек и дяденек

Мурашки ползут по кожице -

Чешутся, словно йети,

Блохастые от неухожености:

«Вот это пошли дети,

Вот это растут сложности».

— О чем ты задумался, Лето?

— О космосе.

— Подумать, все дети, как дети,

А этот… Господи!..

…13 лет длилось лето.

Мальчик вырос неправильным,

И понял, что на планете

Ему места не оставлено,

Что он — как бобовое зернышко

Из сказки -

Среди горошин.

Что небо рукой достать может он

Но небо его -

Не может.

Бог любит горох,

Что Богу

Какой–то боб.

Что проку

От этого переростка?

Он даже сказать просто

Не может. Мымрит стихами.

И ангел, который хвостик

Скрывал, под бельё пихая,

Шепнул Богу: «Пап, дай мне»

Бог сказал: «Нет вопросов!»

И отдал его. С потрохами…

— Доктор, что с нашим мальчиком?

— Мальчик Ваш неудачливый.

Пару годков, не иначе как

Отправите ваше Лето

В милом таком ящичке

Плыть по реке Лете…

…Осталась горячка от лета,

Мальчик, в пальто кутаясь

Держался за сигарету

И за вбитую в голову глупость,

Что вертится он на вертеле

Кебабом у адского пламени,

Какая–то хворь жалила:

Это чертенок шарики

Катал по крови детской,

Мальчик решил: «Бог — жадина,

Ему в падло содержать меня,

Украл у меня детство:

Волосы вон лезут,

Как глобус башка гладкая».

Бог занят был интересным

Чем–то и содержательным,

Не поспешил слезть и

Мальчишку к груди прижать своей.

А зов со словом ругательным

По почте ушел небесной

К самому главному бесу,

И тот решил настоятельно

Мальчику отвесить

Боли, убить заразою

Мысли о небе, и взять себе

В ад его.

Председателем.

«Иди ко мне, мой сладенький

Ясный мой…»…

— Мне больно. Уйми боль мою.

— Ложись на подушку.

— А можно, я проснусь в раю?

Я почти свят, не вру,

Не целованный, непьющий.

— Окей. Отстегни душу.

В чистилище простирну

И вечный тебе уют

В будущем…

…Мальчик совсем сбрендил:

Метался меж Богом и Бесом.

И тот ведь на «Бэ» и этот,

По три буквы каждый весом.

Кому отдать предпочтение?

Он таял песочным печеньем,

В чьей–то доброй руке над чашкой

Чая крепкого — вверх тормашками…

… — Боже, пусти, так тяжко мне…

В ответ слышен хохот бесов.

Мальчик хрипит и кашляет:

Глаза, как июль, горячие,

И не кислород, а лезвия

Вокруг, и дышать — мочи нет…

…Млея в массажном кресле,

Бес ему: «Что ж не весел?

Кривишь лицо и корчишься?

Счастливо быль закончится.

Молись и целуй мне перстень».

Он целовал, брезгуя.

То перстень,

То на шнурке крестик…

…Проснулся утром: «Где я?

Нигде не болит. Я умер?»

Рядом сидит фея

И пейзаж на холсте рисует.

Фея:

— Тебя не добудишься!

Во сне говоришь, крутишься,

Хныкаешь, капризуля.

Смотри: на щеке пуговицы

Оставили штампы–оттиски.

— Я спал?

— Все четыре осени!

Бог возвратился из отпуска

И спрашивал: «Где горошина,

Та, что самая крупная,

Любимая моя клумбная?»

— Чтобы скорей в суп ее?

— Глупенький ты, глупенький,

Разве Бог суп кушает?

Вставай, иди чисть зубики.

На кухне, как погремушками

Звенеть начала посудою.

Мальчик потер макушку:

«Ого, как запутались кудри!»

К сожалению, мне неизвестен автор стихов и я прошу у него прощенья.

Эйнор и Фередир слушали негромко читающего Гарава задумчиво, покачиваясь в сёдлах. Потом Фередир сказал:

— Хорошая баллада. Не всё понятно, но… хорошая.

— Я знаю, — грустно сказал Гарав. Эйнор улыбнулся:

— Не грусти. Ты ещё побываешь в Раздоле, Волчонок.

— Зачем он мне? — удивился Гарав. Эйнор не стал отвечать, а спросил о другом:

— Ты ведь пишешь. А говорил, что неграмотный. Это письмо твоего народа?

— Да. Моего народа, — кивнул Гарав и чуть подшпорил Хсана. Тот вынес его вперёд — туда, где тропка из рощ уводила в луга. Там он остановил коня, развернул его и вытащил меч, вскинул в руке к солнцу. Эйнор и Фередир остановили своих коней. Гарав встал в стременах и застыл, подняв лицо и руку с мечом. Солнце вспыхнуло искрой на остром кончике клинка, и по нему вниз побежали алые молнии кардоланского узора. — Садрон — верный, — сказал Гарав.

Глава 29 -

в которой выясняется, что все пути ведут в Раздол,

а Гарав совершает первое убийство.

На ночь остановились под крышей. Гарав не поинтересовался, как называлось село — но жили в нём пригоряне, и кардоланскому рыцарю и его оруженосцам хоть и опасливо, но без вопросов, предоставили место для ночлега. В небольшом трактирчике — каменном, с низкими балками — без потолка — под крышей, закопченной огнём большого открытого очага — отыскалась комнатка с большой кроватью.

Село стояло в стороне от торной дороги, на северных склонах гряды холмов. Дорога шла по южным, проскакивала перевал, стиснутый между двумя скальными выходами и шла дальше на юго–восток — а к селу через холмы вела скорей тропка, чем дорога. Видимо, это был один из тех полузатерянных мирков, где люди живут десятилетиями в одном и том же ритме. Но то, что Рудаур — нуменорское княжество, а Руэта — самозванец — тут всё–таки помнили.