— И ты?.. — выдохнул Эйнор.

Пряча глаза, Гарав рассказал, что хотел сделать. И как потом пришёл Ангмар. И что он сделал тогда. И как потом была Ломион Мелиссэ. И как он выкупил своих друзей. И за что. И вздрогнул, поднял лицо — твёрдые сильные пальцы Эйнора взяли его за предплечья. Мягко… твёрдые — а мягко! Глаза Эйнора были полны участием и… уважением!!! А Фередир — тот и вовсе смотрел неотрывно и восхищённо…

Но этого же не могло быть!!! Глупость какая…

— Veria rokuennya…* - тихо сказал Эйнор, чуть встряхнув мальчишку за локти. — Если это называется предательством и трусостью — то что тогда верность и отвага? Скажи — что, Волчонок?

*Храбрый мой рыцарь…

— Но я же всё равно нарушил клятву… — прошептал Гарав, не веря своим ушам, не веря, что всё могло так обернуться.

Эйнор убрал руки. Его глаза построжали. Фередир заморгал.

— Да, — сухо сказал Эйнор. — Клятву ты нарушил. И меч, на котором ты клялся, тебя и покарает. Дай мне клинок и опустись на колени.

Всё, почти удовлетворённо подумал Гарав, вытягивая оружие из ножен и передавая Эйнору. Мир вокруг стал похож на разогретый клей, звуки — на тягучее тесто.

— Эй… — встревожено начад Фередир, но Эйнор заставил егоо замолчать одним жестом. Оруженосец переводил взгляд с рыцаря на младшего оруженосца и обратно.

Шурша кольчугой, Гарав встал на колени. Всё было справедливо и — хорошо, что так — почти не страшно, только немного как–то туповато. И хотелось зевать. Ужасно, до смешного прямо.

— Волосы же будут мешать… — сказал он.

— Нет, — ответил откуда–то сверху Эйнор.

Ну правильно, с его–то ударом и клинком… Наверное, ничего особо и не почувствуется…

«А ЗНАЕШЬ, КТО ТЕБЯ УБЬЁТ? ХОЧЕШЬ — СКАЖУ?» — засмеялась Ломион Мелиссэ. Знала, вяло подумал Гарав. Ох, поскорей бы, пока не стало страшно. Он попытался вслушаться в слова приговора, но они тоже вязли, как пчёлы в чёрном меду… в гречишном… Жалко, что утро, да ещё такое солнечное–солнечное, тёплое…

— …покарает его собственный меч, — услышал Гарав финальные слова. И покрепче взялся за коленки, вцепился в них пальцами.

Раздался свист. Вскрикнул Фередир, явно бросаясь вперёд:

— Нет!

Сталь коснулась шеи мальчишки.

Плашмя.

— …но вот, вижу — меч не хочет тебя рубить, — довершил Эйнор.

Стало тихо.

Потом засмеялся Фередир. Он узнал эту формулу — формулу прощенья для тех случаев, когда принявший клятву решал, что давший её «изменил без измены». Фередир смеялся, потом бросился поднимать Гарава.

— Всё в порядке, хорошо всё! Ну вставай, вставай! Ты молодец, Волчонок!

Гарава не держали ноги. Он озирался с диким видом, потом икнул и уставился на свой меч, который ему протягивал — рукоятью вперёд — Эйнор.

— Я тебе это припомню, Зигфрид хренов, — сказал наконец Гарав, беря меч.

— Не стоит ругаться, это слово мы уже выучили, — ответил Эйнор.

* * *

Горел костёр и пахло свежим жареным кроликом. Мальчишки разлеглись у огня на животах, глотали слюну, мерили (да нет — делили) кролика взглядами и болтали в воздухе пятками. Эйнор сидел на седле, прислонившись затылком к дереву.

— До чего хорошо быть живым, — вдруг сказал он.

Фередир и Гарав — как полувзрослые щенки, которым свистнул хозяин — повернулись в сторону Эйнора.

— Я сказал то, что сказал, — сердито и смущённо ответил тот. — Что вы уставились на меня, как на…

Он не нашёл сравнения достаточно быстро, и оруженосцы воспользовались этим.

— Как на Статуи Королей? — уточнил Фередир.

— Как на мумию Тутанхамона? — невинно добавил Гарав.

— Мне лень вставать, — объявил Эйнор. И рассмеялся. — Я потом вас накажу, согласны?

— Ага, — кивнул Фередир и молниеносным движением зажал шею Гарава в нешуточный захват. — Я его придушу, ты меня простишь — и мне достанется больше кролика! А–у!

Гарав боднул его в подбородок, выкрутился из захвата и навалился сверху…

…Кончилось тем, что борющиеся мальчишки закатились под кусты, где в тени было ещё полно росы. Двойной возмущенный вой — и они появились наружу. У Фередира была разбита губа, у Гарава — нос, оба выглядели встрёпанными, но в следующий миг на лицах проступило одинаково возмущённое выражение.

Эйнор невозмутимо ел кролика…

…Часовым посреди дневного внепланового отдыха был Эйнор. Он ничего не приказывал, просто что–то невнятно буркнул и ушёл в лес. Мальчишки переглянулись и поняли — можно отдыхать.

Они улеглись по обе стороны от потухшего костра — лицами друг к другу, закутавшись в плащи. Какое–то время смотрели друг на друга, потом Фередир широко улыбнулся и протянул над остывающим пеплом руку. Гарав выпростал из–под плаща свою и пожал пальцы друга. Мальчишки подержали сцепленные руки над кострищем и, смутившись, расцепились.

— Я бы так не смог, как ты, — сказал Фередир.

— А не смог, как ты. Без всяких «бы», — признался Гарав. Вздохнул и добавил: — Было очень страшно… и больно тоже было. Но я теперь знаю — когда стыдно — в тысячу раз хуже.

— Смешно, — вдруг задумчиво сказал Фередир. — Если бы ты… ну… держался крепче — мы бы все погибли.

А ведь правда, подумал Гарав. Но тут же оборвал себя: не оправдывайся, отмазываешься себя…

— Зато ты теперь знаешь, что можешь умереть, но не предать, — сказал он вслух. Фередир

кивнул:

— Да… Хотя я не помню, как выдержал. Кричал — помню. И что было очень больно. И всё. А потом дверь открывается — и там ты… Но вообще знаешь, — неожиданно продолжил Фередир, — я не слышал, чтобы вот так кто–то мог упырю противостоять. Как ты. Ты случайно не эльф? Хоть немножко?

— Нет, конечно, — почти возмутился Гарав. — Я сам не знаю, как получилось.

— Или вы оба спите — или спать ложусь я, а вы дежурите, — послышался голос Эйнора.

Мальчишки умолкли почти с настоящим испугом. И одновременно закрыли глаза…

И — так же одновременно — и мгновенно — уснули…

…На этот раз Гарав хорошо запомнил сон. Но только сам сон был странным, непонятным — хотя, пожалуй, красивым.

Гарав не помнил, где он стоял — то ли на берегу моря, то ли на какой–то скале над морем… Нет, вряд ли на скале — потому что острые носы и белые борта надвигались на него спереди и сверху. Их было много — этих кораблей, огромных и стройных. Кипенно–белые — какими они, наверное, не бывают в жизни — плыли громадины парусов. Беззвучно и красиво, закрывая небо. И почему–то это было не только здорово, но и очень тревожно. Гарав не понимал, почему — но была в этом странном медлительном параде какая–то горькая обречённость. Как будто последним парадом шло войско, перед тем, как положить знамёна — войско не побеждённое, но обречённое на сдачу трусливым приказом…

— А вы знаете, сколько у нас было баркентин?* - спросил ниоткуда глуховатый мужской голос. И паруса начала пожирать юркая беспросветная тьма, похожая на беззвучное чёрное пламя…

*Здесь прямая цитата и отсылка к книге В.П.Крапивина «Трое с Площади Карронад» (по этой книге снят недавно небезнадёжный фильм), где содержится весьма нелицеприятная критика действий властей, которые в 70–е — 80–е годы ХХ века превратили в бары и кафе немало парусных кораблей. Автор «Гарава» не горит к парусам и морю ни малейшей любовью, но абсолютно солидарен с мэтром детской литературы в его гневном обличении по двум причинам: 1. я просто терпеть не могу дорогие претенциозные рыгаловки; 2. корабль — это не площадка для пьяных бездельников, а воплощение многовековой мечты сотен тысяч мальчишек (не моей, но что с того?) И превращать эту мечту в бар — преступно.

«Белокрылые лебеди Альквалонде…» — бессвязно подумал Гарав. И тут же подумал: нет. Кораблям Альквалондэ — он во сне чудесным образом знал эту печальную кровавую историю! — повезло больше, чем парусникам России. Прекрасные флотилии тэлэри, о которых плакал Мэглор, сгорели в пламени войны. Пусть нелепой, гражданской. И всё же — это было достойней, чем гнить у причала и ощущать, как на доски палубы льются вино, блевотина и котлетный жир.