А если не лупить… то голова такого пешего сейчас лежала бы на прогалине отдельно от тела. Зато были бы соблюдены все права ребёнка и человека.

Полтора месяца, повторил он мысль. Я тут уже полтора месяца, что ли?! Но эта мысль не задержалась — хотелось есть и отдохнуть.

Он шагал краем поля по сырой дороге, набирая на сапоги всё новые и новые комья грязи, ещё минут пять или около того — потихоньку темнело гуще и гуще — а потом появилась тропка, вильнула за лес — и уткнулась в открытые ворота в деревянном тыне, за которым поднималась приземистая крыша дома. Одного — не селение, хутор. И на хутор холмовиков было не похоже — Гарав помнил их дома, совсем не такие. Скорей тут было что–то пригорянское… и первый же увиденный Гаравом человек подтвердил его мнение.

В воротах стоял мальчишка — повыше Гарава, в грубой рубахе и штанах, босой, с непокрытой черноволосой головой. Смотрел издалека подозрительно, держал тройчатку, как копьё. Точно пригорянин. То ли он как–то услышал Гарава, то ли просто вот так вышел из ворот удачно — неизвестно…

Гарав поднял руки — точнее, протянул перед собой.

— Я не разбойник и не буду нападать. — сказал он, останавливаясь. — Я хочу немного поесть и отдохнуть. Где старшие, позволят они мне это?..

…Лошадь у них была. Одна.

А из старших — только женщина, усталая и тихая. И две девчонки. Лет по 8–10. Где её муж и отец этих девочек и угрюмого паренька по имени Орикон — Гарав не стал спрашивать. Ему было довольно и того, что можно было сесть и выскрести деревянной ложкой миску пшённой каши с маслом. И выпить большую кружку пива — не очень свежего, правда. И даже большой сухарь — другого хлеба оказалось в доме — был радостью.

И теперь Гарав смотрел на свои мокрые следы на выскобленном полу.

— Наелся, господин? — спросил мальчишка. Женщина и обе девочки молча смотрели, перебирая пальцами у прялок.

— Да, спасибо, — Гарав отодвинул кружку. — Я на восток иду, — решился он. — Где дорога в Раздол?

Они были явно не холмовики. И стоило рискнуть.

— Нет туда дороги, — сказал Орикон. — Вернее, есть, через лес. Она одна там. Но там уже месяц никто не ходит. Там гауры. Стая. Оттуда не выходят, только и через лес никого не пускают.

Гарав кивнул. Ну что ж. Ожидаемо.

— Мне нужна лошадь, — сказал он, подняв голову. — Где можно достать?

Женщины замерли на миг. Мальчишка быстро оглянулся на них. Потом снова посмотрел на Гарава. Под глазами у парня появились круги.

Понял всё.

— Нет тут никого, кроме нас, — сипло сказал он. — А у нас одна.

— Вот, — Гарав стащил зарукавье, бросил на стол. — Трёх лошадей можно купить.

— Где купить? — мальчишка даже не посмотрел на золото. — Всех лишних забрал князь Руэта, по одной оставил на семью. Сейчас самая работа как раз. Лето. Мне что, на золоте твоём ездить… господин?

— Мне лошадь нужна, — Гараву было мерзко до тошноты, но в то же время в нём жило ощущение своей высшей правоты… и ещё какое–то пакостное чувство силы. — Бери золото и покажи, где сбруя под верх.

— Не дам я лошадь, — покачал головой мальчишка. И посмотрел на лежащий на столе нож. Тут же отвёл глаза, взглянул снова на мать и сестёр. — Мы тебя накормили, напоили, господин. Обогрели. Хочешь — ночуй. Хочешь — дальше иди. А лошадь я тебе не дам, господин.

— Ты дурак, — тихо сказал Гарав, борясь с этой силой. — Я бежал из Карн Дума. Понимаешь ты — из Карн Дума. Может, я один весть несу. Может, если я её не донесу — не то что твоего хуторка паршивого — вообще ничего живого до самых Мглистых не будет… Или тебе всё равно, законные князья или Руэта с его Господином?

— Мне всё равно, при ком мамка с сестричками с голоду помрут, — сказал мальчишка и взял нож. — Уходи добром и золото своё бери.

«Господин» он уже не добавил.

— Заберу, — сказал Гарав. — Заберу и хутор твой спалю. Дай добром, бери золото — последний раз прошу. Я воин, я не разбойник.

— Мне всё равно, кто нас по миру пустит, — сказал мальчишка. И прыгнул.

Драться он, как видно, умел. Но Гарав и в прошлые времена нехило поставил бы на себя. А уж сейчас… Он в броске встретил мальчишку — подставил под запястье руки с ножом предплечье, а левой — рабочей — ударил парня в ухо с маху. Тот полетел обратно, роняя нож и опрокидывая скамью. Женщина не закричала — прижала к себе хнычущих девочек. В её глазах были тоска и покорность Тому, Кто С Оружием.

Желудок скрутило. Гарав нагнулся, толкнул зарукавье по столу. Задержал взгляд на поднимающемся мальчишке.

— Не надо, — попросил Гарав.

И сшиб кинувшегося парня — на этот раз ногой. А потом — в третий — ребром ладони под ухо.

Теперь Орикон не встал.

Девочки тихо плакали.

— Мне лошадь нужна, — угрюмо сказал Гарав. — Золото я оставлю. И лошадь отпущу за лесом. Слово чести — отпущу…

…В желудке огнём горели каша, пиво и сухарь.

Глава 27 -

в которой Гарав встречает поющего эльфа.

Случилось то, чего Гарав ожидал в общем–то. Он старался беречь коня (мелкого, хотя и крепкого), чередовал рысь, галоп, шаг… Но через лигу конь стал сопеть, через три — засекаться, а через пять — лёг, и Гарав еле успел соскочить.

Нельзя было сказать, что Гарав испугался, хотя понимал, что без коня ему не выбраться из этих мест до полной темноты, а значит… Пашка — Пашка, может, и испугался бы. Гарав присел рядом с конём и выругался на весторне, вспомнив своего Хсана. Да, тот бы не пал после такой скачки… Крестьянская лошадь, что с неё возьмёшь!!!

— Может, встанешь? — пробормотал он, поднимая конскую голову за ноздри. И понял — нет, не встанет, загнал до предела. Может, и поднимается… поднялся бы. Утром. Но до утра есть все шансы просто не дожить. — Ладно, — мальчишка поднялся, стал расседлывать и рассупонивать коня. Вдруг оклемается, так зачем ему дохнуть из–за людских дел? Конёк, видно, почувствовав, что человек хочет, но не может ему помочь, сам приподнял голову, тихо заржал и даже попытался встать на ноги, но не смог.

— Ещё поигогокай, — сказал Гарав по–русски, — а то нас и так не найдут.

Сбрую он сложил в кусты — точнее, просто покидал без особого старания спрятать. Потом стал влезать в доспехи, которые до этого вёз у седла. Лучше уж париться в них, чем застанут в одной коже. Вспомнилось, как Эйнор учил его снаряжаться одной рукой. Эйнор, мой рыцарь, подумал Гарав, как же мне плохо без тебя. Я просто не знаю, что делать и как быть. Я глупый и самонадеянный мальчишка, в котором слишком много от другого мира… холодного и трусливого мира текучих рек из пангейского камня…

Впрочем — сейчас он всё равно мог только одно: шагать вперёд по тропинке, на которой уже копились ночные тени… хотя наверху, над деревьями, ещё горел долгий летний закат. Гарав помахал коню — и пошёл, не оглядываясь…

…Первая плоская тень возникла едва за верхушками деревьев растаял последний луч солнца. Гарав посмотрел в ту сторону и сказал:

— Ты будешь первой тварью, что сдохнет сегодня от моей руки.

Он не знал — помогло ли. Но, хотя тени копились и копились, а звуки неспешной

погони сделались отчётливыми — нападения не было. Гарав усмехнулся на ходу. Да, разум — великая вещь. Там, где обычных зверей инстинкт бросил бы в атаку без раздумий — этим разум подсказывает осторожность. Надолго ли только…

Ещё он подумал, что хорошо бы снять шлем и вытереть лоб. Ночь не принесла прохлады, вместо неё ползла из укромных ложбин туманная духота.

Гарав понял, что эти нападут, когда туман сомкнётся над тропкой. А ещё — что конь, наверное, цел — крик умирающей лошади слышен издалека.

Неожиданно вспомнились слова из прочитанного зимой романа Эко «Имя Розы». " — За что умрёшь?! — За Христа умру. — Не за Христа умрёшь! — Значит, за себя умру.» Помолиться, что ли, подумал Гарав? Этому… Эру? Эйнор молился, хотя и говорил, что по вере его предков это почти грех — простому человеку напрямую обращаться к Эру. Но он ведь никогда и ни о чём не просил Вечного. А Фередир и вовсе не молился. Да и Гарав не утруждал себя молитвами… правда, ещё ни разу подбиравшаяся к нему смерть не была такой медленной, спокойной и глупой.