— Сон?
— Угу, — буркнул Фередир, распластываясь щекой на прохладных досках столешницы.
— А ты знаешь, что ты видел? — Фередир отрицательно повозил щекой по столу. — Вот и я не знаю, — вздохнул Эйнор. — И это плохо… Вот что, — он повернул голову, и Фередир задержал дыхание: зрачки рыцаря были огромные, сожравшие серую радужку, — одевайся. Будем ждать, — Фередир не стал спрашивать ничего, встал, начал одеваться, но Эйнор сам объяснил: — Сегодня всё и решится. Человек, которого я жду… он где–то близко, но… но с ним что–то не то. У меня скверное предчувствие.
Завязывая пояс, Фередир подошёл к двери, собираясь выглянуть в коридор… и обнаружил, что возвращается к кровати. Он помотал головой, повернул к двери… и увидел перед носом окно.
— Не пытайся, — спокойно сказал Эйнор. — Сюда никто не войдёт, отсюда никто не выйдет, пока я не захочу. Сядь. Мне нужно, чтобы вошедший подумал, будто я здесь один.
— Ясно, — кивнул Фередир и, отойдя к столу, сел в углу кровати. Так его нельзя было увидеть от двери сразу…
…До сих пор Фередир не знал, что такое ожидание. Ему казалось, что в жизни он успел немало прождать. И не всегда ожидание было приятным. Но только сейчас он понял, что всё это было так — безделка. Мелочи.
Обострившийся слух улавливал звуки, которые жили на грани слуха — или даже за нею. Летучая мышь за окном пискнула, хватая в полёте ночную бабочку. Обычные мыши скребутся где–то в стене. И снова скрипят, ходят половицы в коридоре, ступеньки на лестнице. Впору поверить, что по ним уже идёт кто–то невидимый. Или правда идёт?
Странно. Ведь тот, кто должен придти — он их союзник. Почему же так тянет… тянет… за что? За сердце? За душу? В теле у человека и места такого нет, которое сейчас ноет. Чушь какая–то — нет, а ноет…
Фередир посмотрел на Эйнора, на его неподвижное лицо, чуть приподнятые плечи под кожаной поддоспешной курткой, глубокий блеск обода Калан Айар на пальце.
Фередир подумал, что, когда он думал о подвигах и приключениях, то не знал — каково это: сидеть в тёмной комнате мёртвого города и ждать, ждать, ждать, глядя в бездонные глаза своего рыцаря? Приключение ли это и можно ли сложить об этом песню? Или это просто жизнь? Песни пишут о ком–то одном. Великом. О чём–то одном. Великом. Никто не напишет песен о десятках людей, которые вот так сидели в комнатах или у костров и — ждали.
В дверь постучали. Просто постучали.
— Кто? — спокойно, отрывисто и быстро спросил Эйнор.
Молчание.
Они сидели ещё несколько минут. Потом Эйнор поднялся, широкими шагами подошёл к двери, распахнул её. Поднял с коридорного пола кожаный мешок с плотно закрытой горловиной. Закрыл дверь и, вернувшись к столу, положил на него глухо стукнувший мешок.
— Интересно, — вполголоса сказал он.
— Что это? — пошевелился Фередир.
Эйнор достал кинжал, полоснул завязку, раздёрнул горловину и перевернул мешок.
Фередир вскочил, опрокидывая стул и отпрыгнув почти к окну — расширившиеся глаза мальчишки, не отрываясь, смотрели на предмет, покачивающийся на столе. Эйнор тоже вскочил, но плавно, мягко. Его верхняя губа приподнялась, в древнем, животном движении страха и ярости обнажились зубы.
— Ч–ч–ч–что это? — Фередир с трудом справился с прыгающими губами, не в силах отвести взгляда от стеклянных глаз мёртвой головы, принадлежавшей молодому мужчине лет двадцати пяти. Длинные чёрные волосы отблёскивали неживым. Тонкие черты лица, высокий лоб, чёткий подбородок — это был нуменорец. На невероятно ровном срезе шеи не было крови. Фередир различал довольно толстое кольцо кожи, слоистые мышцы, чёрно–алые трубы артерий, горла, белый диск позвоночника…
— Тарланк сын Миндара, — сказал Эйнор негромко, но ясно. Перекатил голову туда–сюда, потом тяжело вздохнул. — Не такой вести я ожидал… но и это тоже — весть.
— Это тот, кого мы должны были встретить? — спросил Фередир тихо.
— Он самый, — Эйнор потёр лоб. — Итак, ОН знает, что мы интересуемся вестями с севера. ОН знает, кого послали за вестями. ОН знает, кто должен был их нам передать. ОН знает, что мы — здесь. Проще говоря, ОН знает ВСЁ.
Глаза мёртвой головы плавно повернулись в глазницах.
Чёрные губы скривились в усмешке.
Рот открылся.
Мощнейший удар швырнул Фередира в угол. Он с такой силой приложился затылком о брёвна, что какое–то время совершенно ничего не соображал. Просто видел, как изо рта головы вырвалась плотная, вещественная струя пламени, чёрно–багрового и страшного, прошла в том месте, где он только что стоял — и исчезла в стене, не оставив и следа. Сбивший оруженосца с ног Эйнор мягко кувыркнулся через плечо, становясь на колено и вытягивая вперёд руку, левую — с перстнем. Голова снова поворачивалась, скаля зубы, но Фередир что–то крикнул. Раздался короткий, утробно–страшный гром, отчётливо запахло горелым. Глаза головы окрасились красным — нет, загорелись красным, между зубов высунулся язык, по которому сбегала серая пена. Чёрные губы шевелились, они силились что–то произнести, и Фередир, лёжа на полу, с отчётливым холодным ужасом спокойно понял: если это будет произнесено — всё. Они отсюда не выйдут живыми.
Лицо Эйнора потемнело от прилива крови и исказилось так, что благородные черты нуменорца обрели сходство со страшной маской с юга. Он тоже силился что–то произнести, но — тоже не мог. Его руки дрожали. Комнату заполняли две волны сияния: алое — исходящее от глаз головы, голубоватое — идущее от рук Эйнора.
— Ме… ч… ме… ч… — прохрипел Эйнор. Из носа у него двумя ручейками потекла кровь. — Ба… р… Ба… р…
Фередир, опомнившись, метнулся к кровати, возле которой было сложено и стояло оружие. Выхватил из ножен клинок и швырнул его Эйнору, который, перехватив оружие в полёте правой, махнул клинком:
— Прочь!
Вибрирующий вой с такой силой врезался в уши, что Фередир тоже закричал, зажав их ладонями. Он отнял руки от головы только когда шатающийся Эйнор, размазывая кровь по лицу, толкнул его ногой и сказал:
— Дай умыться.
Глаза у него запали, губы побелели. Он добрался до постели Фередира и рухнул на неё, прислонившись к стене и уронив веки — так, словно они были сделаны из свинца.
Фередир метнулся к фляге. Эйнор бормотал:
— Как же я не заметил… неужели?!. Это ужас… ужас, если так…
Мальчишка подбежал к рыцарю с кувшином, и тот, припав к горлышку, начал даже не пить — вливать в себя воду. Остаток выплеснул в лицо, вытер кровь кожаным рукавом… и, отпихнув Фередира в сторону (тот повалился на кровать, выронив флягу), подскочил к столу. У мальчишки вырвался сдавленный вопль, когда он увидел, что страшный предмет на столе не успокоился — глаза жили, губы плясали и кривились. Но только сейчас в глазах было страдание — такое запредельное, такое бесконечное, что мальчишка зажмурился. И услышал голос Эйнора:
— Говори. Ну же, говори!!!
Ему ответил голос — глухой, без выражения, как будто говорил не человек:
— Я не могу уйти. Я не могу уйти. Он не отпускает. Он держит. Он меня поймал. По–мо–гхххххх…
— Открой глаза, — послышался усталый голос Эйнора. — Не бойся, — в нём не было насмешки, — всё кончено. По крайней мере — здесь, сейчас и для нас… — Эйнор держал голову в руке, и Фередир увидел, какое печальное у него лицо. Он аккуратно опустил голову в мешок, затянул кое–как разрезанные завязки, добрался почти волоком до кровати и рухнул на неё. Подышал тяжело, посмотрел на оруженосца. — Удивительно, что ты вообще остался в сознании. К нам ведь пожаловал сам Чёрный Повелитель… — Эйнор хмыкнул.
— Я просить хочу, — хмуро сказал Фередир. — Если случится так — то ты сделай, чтобы я не оказался в руках у этих.
— Я всё сделаю, — спокойно и буднично ответил Эйнор. — А теперь давай спать. Сегодня больше ничего не будет. Ничего…
…Утром в конюшне Фередир обнаружил Фиона и Азара загнанными — так, словно на них скакали всю ночь галопом. Кони шатались, закатывали глаза, их покрывала пена. Мальчишка, охнув, замер, а потом рванулся на помощь и приводил коней в порядок не меньше часа, бормоча ласковые слова и оглаживая несчастных животных. Эйнор несколько раз заглядывал в конюшню, но в первый раз оруженосец на него завопил, что «никуда не поедем!», и рыцарь, покачав головой, ушёл. Фередир краем уха слышал, что он ходит по двору, что–то бормочет, уходит в дом и выходит наружу и на улицу… Оруженосец спешил, конечно, но, когда закончил обихаживать коней, выяснилось, что теперь не спешит уже Эйнор — он ходил по улице туда–сюда и что–то искал. В ответ на робкое: «Ну, можно ехать…» — огрызнулся на квэнья. Потом заявил, что он голоден. (Ели, сидя на крыльце.) А ещё потом отправился куда–то с жутким кожаным мешком и вернулся только когда Фередир уже извёлся до предела.
