— Нет, — стоял на своем Чеперуха, — я задаю вопрос. Моей жене надоело иметь мужа-тачечника, она хочет, чтобы ее муж работал в научном учреждении, и я спрашиваю: товарищ Дегтярь, ты можешь похлопотать, чтобы Чеперуху приняли в штат Одесского мединститута, когда купят одноконную площадку с лошадью и сбруей?
Люди опять засмеялись, а Иона Овсеич покачал головой и признал, что он был не прав: то, что сказал Чеперуха, не сообщение и даже не вопрос, а требование, и это требование мы удовлетворим!
Клава Ивановна первая пожала руку Чеперухе и вспомнила, как он ругался с Дегтярем, но Иона Овсеич остановил ее: пусть смотрит вперед — она еще увидит Чеперуху начальником конно-транспортной колонны.
Оля сидела с блестящими глазами, Аня Котляр и Тося Хомицкая прислонились к ней, и они были, как три подруги из знаменитого кино «Три подруги».
Напоследок, когда уже кончили вечер, поднялась Соня Граник. С ребенком на руках, немножко печальная, она сказала:
— Товарищ Дегтярь, наверное, я дура, но я не поняла: так будет война или не будет?
Иона Овсеич посмотрел людям в глаза и улыбнулся:
— Товарищи, по-моему, битых два часа мы отвечали на этот вопрос. Повторно зачитываю сообщение ТАСС, часть 2-ая, пункт 2-ой, в котором черным по белому сказано: «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз». Соня Граник, повтори за мной: Германия так же неуклонно…
Соня повторила, многие машинально шептали вслед, в заключение товарищ Дегтярь дал Ефиму Гранику персональное поручение: в индивидуальном порядке дополнительно поработать со своей женой на данную тему. Ефим выразил уверенность, что с поручением справится, и одновременно внес встречное предложение: пусть ему в нагрузку дадут еще одну домохозяйку для индивидуальной работы.
— Смотри, — сделала пальцем мадам Малая, — так можно получить грыжу!
— «Э!» — успел ответить Ефим, и в это время громкоговоритель на углу Еврейской и проспекта лейтенанта Шмидта закричал:
— Внимание! Внимание! С 19.00 вводится угрожаемое положение!
Через пятнадцать секунд, хотя в ушах еще держался крик, громкоговоритель повторил:
— Внимание! Внимание! С 19.00 вводится угрожаемое положение!
С двух сторон — на трикотажной фабрике и щеточной — завыли сирены, потом загудели пароходы и паровозы. По радио объявили, что самолеты врага сбросили зажигательные бомбы на заводы Пересыпи и Заставы. Люди стояли бледные, а Клава Ивановна качала головой и повторяла, что Ильичевскому, Воднотранспортному и Ленинскому районам она не завидует — там сегодня главная свадьба.
Отбой по городу дали в двадцать три часа двадцать пять минут. Хотя центр фактически вообще не был затронут, Оля Чеперуха призналась, что у нее прямо камень с сердца свалился. Аня Котляр и Соня Граник вытирали слезы, а дети бегали вокруг и смеялись, как будто на улице праздник.
Через день, подводя итоги, газета «Большевистское знамя» писала, что учебная тревога еще раз показала полную боевую готовность населения города, хотя на отдельных участках не был своевременно завезен песок, а противопожарный инвентарь — топоры, багры, лопаты — не сосредоточен на специальном щите. Однако и там по сигналу «тревога!» отряды Осоавиахима на ходу устраняли ошибки и ликвидировали очаги поражения.
Иона Овсеич, когда разбирали в форпосте прошедшее учение, предупредил, чтобы жильцы дома ежедневно проверяли свою боевую готовность: через три дня, через неделю, две недели тревогу могут опять повторить. Ответственность за исполнение и контроль целиком возлагаются на товарищ Малую. Что касается Дегтяря, то его, по решению партийных органов, отправляют на заготовку овощей, которые в этом году дали небывалый урожай. Если в тридцать восьмом году Одесса завезла двадцать шесть тысяч тонн, в тридцать девятом — двадцать девять пятьсот, а в сороковом — шестьдесят две тысячи семьсот тридцать, то в этом году ожидается семьдесят пять тысяч тонн овощей и выше. Одновременно он может сообщить радостную новость с колхозных полей нашей Советской Прибалтики: Латвия полностью закончила сев в значительно более сжатые сроки, чем когда-либо прежде.
— Овсеич, — обратился Чеперуха, — а что слышно со скумбрией?
Хотя это не противовоздушная оборона, сощурил глаз товарищ Дегтярь, и не сельское хозяйство, можно привести некоторые данные: улов сетями составляет полторы-две тысячи штук, неводами — доходит до одного и больше центнеров в сутки, а на вчерашний день только в районе Будаков было выловлено полторы тонны первосортной качалки — каждая, как от кончика пальцев до локтя. Не сегодня-завтра поступит в торговую сеть. Полторы тонны, крикнул с места Ефим, это Одессе — на один зуб. Скумбрия не хлеб, тут же ответила Оля Чеперуха, не обязательно каждому кушать.
Дни стояли жаркие, сухие, но за хлеб уже можно было не бояться: область повсеместно, как в южных, так и в северных районах, готовилась к уборочной кампании. Соседняя Молдавия давала Одессе хороший пример на снижение базарных цен: в Бендерах и Тирасполе — почти вдвое, в Кишиневе — от тридцати до сорока процентов на битую птицу, растительное масло и яйца.
Перед отъездом в район Дегтярь зашел к доктору Ланде и напомнил, что все сроки насчет Орловой уже прошли, а дело с места не двигается. Доктор Ланда не оправдывался: он честно признал, что непростительно затянул, но к возвращению товарища Дегтяря даст полную картину по интересующему вопросу.
— Ланда, — покачал головой Иона Овсеич, — жизнь требует, чтобы я разорвался на тысячу частей, а мне трудно разорваться — медицинский работник обязан понимать. В твоих интересах, пусть лишний раз я не должен буду тебе напоминать. На выходной жди меня в Одессе.
В воскресенье, двадцать второго июня, как было обещано, Дегтярь утром приехал в город. Вечерним поездом он планировал вернуться обратно в район. В этот раз доктор Ланда показал свою аккуратность — сведения об Орловой были у него под рукой: пять лет назад она лечилась от грибка в вендиспансере и, согласно истории болезни, в настоящее время полностью здорова.
— Ланда, — Иона Овсеич склонил голову набок, посмотрел пристально в глаза, — грибок или триппер — нет никакой разницы, болезнь не исчезает, она только маскируется. И с такой заразой Орлова работала и продолжает работать на табачной фабрике!
Доктор Ланда развел руками: по заключению специалиста, она признана здоровой.
— Кто писал историю болезни, — сказал Дегтярь, — этим вопросом займемся особо, но где были мы, где был саннадзор и дирекция табачной фабрики, когда принимали Орлову на работу! Ты сейчас молчишь, как типичный интеллигент: главное — пусть тебя не трогают, а там хоть потоп. А я не могу найти себе места: откуда у нас такая доверчивость, такая беспечность!
Доктор Ланда опять развел руками, Иона Овсеич сказал, завтра в 8.00, прямо со смены, вендиспансер вызовет Орлову для переосвидетельствования, за предумышленное сокрытие болезни она понесет наказание по уголовной линии. Это раз. Одновременно подымем на ноги облздрав: пусть хорошенько пошуруют на табачной фабрике — миллионы людей курят папиросы, и зараза кочует изо рта в рот! Это два. А в-третьих, пусть скажет свое слово двор, и скажет так, чтобы услышали все Орловы, сколько у нас еще есть, от Одессы до Чукотки.
В одиннадцать часов позвонили из Сталинского райкома, чтобы товарищ Дегтярь явился срочно, не теряя ни секунды. Иона Овсеич как раз начал инструктировать мадам Малую насчет Ляли, но пришлось немедленно прервать. Иона Овсеич только успел повесить трубку, как пришел посыльный с тем же приказом: срочно явиться в райком.
— Товарищ, — спросила мадам Малая, — почему такая спешка?
Человек не ответил, только еще раз поторопил Иону Овсеича, хотя скорее уже нельзя было.
Через полчаса прибежали Зюнчик и Колька: они купались на Ланжероне, и там один тип, в соломенной шляпе и очках, говорил другому, что Гитлер перешел нашу границу, он лично слышал передачу на английском языке. Из Лондона. Колька остался возле этого типа, чтобы проследить, а Зюнчик побежал за милиционером, но, как назло, не было ни одного.
