Пусть сам кушает свою бурду, крикнула Аня, она даже не прикоснется.
— Иди домой, — приказал Иосиф, — или будет хуже. Говорю тебе: будет хуже.
— Котляр, — улыбнулся Иона Овсеич, — хуже не будет и давай не пугать. Женщина в СССР имеет право на экономическую и духовную независимость, и это право ей гарантирует Сталинская Конституция.
— Овсеич, — повысил тон Иосиф Котляр, — я тебе не Фима Граник. И не бикса Орлова. С ней ты вышел сухим из воды, с другим придется харкать кровью.
— Иосиф Котляр, — вежливо ответил Дегтярь, — человеку, который явился ко мне в дом с угрозами, я могу сказать: вот дверь, прошу удалиться.
— Ты меня выгоняешь? — побледнел Иосиф.
— Гражданин Котляр, — Иона Овсеич подался вперед, — я никого не выгоняю — я прошу удалиться.
— А я, — опять хлопнул по столу Иосиф, — прошу тебя не вмешиваться в мои семейные дела!
Иона Овсеич в третий раз попросил удалиться, но перед этим со всей ясностью подчеркнул, что право каждого гражданина СССР на образование — это не вмешательство в семейную жизнь, а важнейшее завоевание социализма.
— Овсеич, — Иосиф сжал свой волосатый кулак и поднес хозяину прямо под нос, — не твое собачье дело учить меня! Ты хочешь, чтоб моя жена ходила в техникум, — сам вари мне обед. Закон дает мне право каждый день кушать горячий обед.
— А мне, — Иона Овсеич встал, снял трубку телефона, — закон дает право вызвать кого надо, чтобы обуздать зарвавшегося хозяйчика и собственника!
Аня сидела неподвижная, как кукла, Полина Исаевна подошла к мужу, хотела вырвать трубку, но Иосиф остановил:
— Не надо. Слава богу, У меня есть одна нога — могу сам уйти.
Иона Овсеич повесил трубку, открыл дверь и напомнил Ане: сегодня урок в двадцать один тридцать, просим без опоздания.
Полина Исаевна сделала мужу знак рукой: зачем лишний раз дразнить человека!
— Полина, — притопнул Иона Овсеич, — не учи ученого!
Медицинские курсы, на которые собиралась поступать Аня, дали извещение, что, кроме указанных ранее, назначаются дополнительные экзамены по Конституции СССР и зоологии. Это была полная неожиданность, Аня ударилась в панику и твердила, что теперь она обязательно провалится и нет никакого выхода. Не надо путать, сказал Иона Овсеич, одно дело, когда выхода на самом деле нет, другое — когда ты его не видишь.
В данном случае, к счастью, имело место второе: Аня просто не видела выхода, как домашняя раба, которая приросла каждой клеточкой сознания к своей кухне и не представляла себе, что жизнь можно строить по-другому.
— Вы хотите, чтобы я абсолютно перестала вести хозяйство? — испугалась Аня.
— Поставим вопрос иначе, — сказал Иона Овсеич. — Что для тебя сегодня главнее: с утра до вечера куховарить для мужа или получить медицинское образование? Если первое, тогда живи, как до сих пор, а если второе — тогда бросай свои горшки и удели все время науке.
Ой, Аня схватилась за виски, Иосиф подаст на развод!
— Дурочка, — засмеялась Полина Исаевна, — он будет еще сильнее любить тебя. Когда жена целый день на кухне, он считает, что так и надо, а когда она отрывает золотое время от учебы, он скажет спасибо за полтарелки супа.
Насчет дополнительных экзаменов по Конституции СССР и зоологии Иосиф был возмущен больше всех и первым делом поинтересовался, где жена возьмет время, чтобы хорошо подготовиться. Аня сказала, что у нее сохнут мозги от этих мыслей, придется выкраивать за счет сна.
Нет, категорически возразил Иосиф, пусть выкраивает откуда хочет, но только не за счет сна: когда человек недосыпает, у него расстраивается нервная система, а скандалов в доме, спасибо Дегтярнику, хватает без того.
В субботу, хотя Полина Исаевна планировала поход в кино на картину «Если завтра война», Иона Овсеич отменил: пора было зайти к Орловой, и так сильно затянул. Ляля в первый миг немножко смутилась, но Иона Овсеич сразу заговорил про табачную фабрику, где были свои затруднения с сырьем, гильзами и упаковочным материалом, потом перешли к взаимоотношениям Ляли с производственным коллективом, и оказалось, что в этой плоскости у нее все на пять с плюсом.
— Ну, — Иона Овсеич заглянул прямо в глаза, — так имел право человек в таких условиях устраивать инсценировку с покушением?
Ляля закрыла лицо руками и просила Иону Овсеича не возвращаться к этой теме, так ей больно и стыдно. Нет, стоял на своем гость, политика страуса — это гнилая политика, и надо все позорное выставить на дневной свет.
— Чтоб я так была здорова, — поклялась Ляля, — повторения не будет.
— То, что ты устроила, — сказал Дегтярь, — это жалкий театр. В гражданскую войну мы сознательно шли на смерть ради блага всего народа и принимали эту смерть с высоко поднятой головой, а мещанин всегда норовил напугать большевичков каким-нибудь фарсом самоубийства. Я тебе больше скажу: если человек хочет покончить с собой, это — девяносто девять из ста! — мы сами должны были пустить его в расход.
Ляля ответила, что она никого не хотела напугать: просто у нее было полное отчаяние, и она больше не могла жить.
— Да, — подхватил Иона Овсеич, — но, пока тебя не трахнули по голове, ты спокойно была с посторонними мужчинами за деньги!
Ляля заплакала, Иона Овсеич подвинул свой стул вплотную, взял ее за руку и предложил, чтобы она потрогала, какая у него сейчас аритмия в сердце. Ляля потрогала через одежду, Иона Овсеич сказал, что так она ничего не почувствует, расстегнул воротник и засунул ее пальцы под тельник. Потом, для сравнения, положил свою руку Ляле под грудь, прижал поплотнее и сказал, что с ее сердцем можно бежать на марафонскую дистанцию. Да, подтвердила Ляля, и засмеялась, как дурочка.
— Глупенькая, — Иона Овсеич зажмурил глаза, потерся щекой об ее голову, волосы приятно пахли мылом, — ты еще ничего не понимаешь в жизни.
Ляля не могла сказать ни слова, так ее разобрал этот дурацкий смех, пальцы под тельником у Ионы Овсеича прыгали и цеплялись за волосы, а он приказывал, чтобы она немедленно успокоилась, и слегка пошлепывал то там, то здесь.
Ой, вскочила Ляля, она не задернула занавески, а со двора, когда в комнате свет, видно все, как в кино. Иона Овсеич ответил шуткой: когда рвется лента, в кино ничего не видно.
Ляля вернулась на диван, Иона Овсеич взял ее двумя руками под мышками и попросил спокойно сидеть, а не суетиться, как на вокзале. Ляля сказала, хорошо, но тут же заерзала, так ей было щекотно, съехала с валика гостю на колени и сказала, что при таком весе, как у нее, надо быть очень сильным мужчиной, чтобы удержать.
— Орлова, Орлова, — пытался призвать к порядку Иона Овсеич, — ты меня совсем не слушаешь.
— Давайте не будем! — вдруг нахальным голосом заговорила Ляля, запечатала ему ладонью рот и велела, если он не в силах помолчать, пусть, лучше, мычит, как бычок: му! му! Иона Овсеич мотал головой в разные стороны, а Ляля совсем потеряла меру, обняла его за шею и прижала к себе изо всех сил.
От большого напряжения она почувствовала слабость, Иона Овсеич пытался удержать ее, но получилось так, что вдвоем свалились на пол. Гость оказался сверху, хозяйка, с раскинутыми в стороны нотами, лежала под ним, глаза блестели, как будто температура сорок, он пытался подняться, нечаянно задрал рукой платье, под пальцами почудилось что-то теплое, влажное, Ляля вскрикнула, судорожно свелись ноги, губы задрожали, как у припадочной, гость замычал, заскрежетал зубами, внутри все оборвалось, как будто полетел в пропасть и не за что ухватиться, пару раз дернулся, наконец, изловчился, уперся ладонями в пол, оттолкнулся, встал на колени, отполз назад и поднялся.
— Дурацкие шутки, — сказал Иона Овсеич, — по-дурацки и кончаются.
— У вас мокро, — Ляля указала пальцем, — надо вымыть водой, а то останется след.
Иона Овсеич провел ладонью: вокруг ширинки было большое влажное пятно.
— Дайте руку, — сказала Ляля, — помогите встать.
— Не маленькая, — ответил Иона Овсеич. — Сама встанешь.
